Юна-Мари Паркер - Влечения

— Папочка… — тоненько проговорила Дженни, разделяя отцовскую боль. — Как это произошло?

Отец пожал плечами, потом беспомощно развел руками.

— Бог его ведает. Мне сказали, что она потеряла равновесие на скользком полу… Какая теперь разница? Факт остается фактом: ее больше нет со мной и ничто, ничто на свете не вернет ее. Разумеется, будет и вскрытие, и следствие, но лично мне это кажется пустой тратой времени.

Он залпом осушил стакан и пошел наливать себе новый. Дженни провожала его озабоченным взглядом. Отец очень переменился. Обычно он был весел, полон жизни и выглядел намного моложе своих шестидесяти двух лет. Но трагедия подкосила его. Он мгновенно состарился.

— Может быть, тебе все-таки чего-нибудь плеснуть? — сказал он, оглянувшись на дочь. В руке у него был тяжелый хрустальный графин.

— Нет, спасибо. Правда, я не хочу.

— Ну а я выпью, — не стесняясь объявил он. — Пока что только это меня и спасает. Я ведь две ночи уже не сплю.

— Я приехала поддержать тебя, — проговорила Дженни.

— Ты, должно быть, думаешь: «Дурит старый болван!»?

Глаза Дженни вспыхнули возмущенным огнем.

— Вовсе я так не думаю! И вообще я тебе не судья. Ты вправе сам решать, какими людьми окружать себя.

В комнате воцарилось молчание. Между отцом и дочерью словно повисла полупрозрачная газовая завеса, которая позволяла им прятать друг от друга самые сокровенные мысли.

— У тебя есть сейчас кто-нибудь, Дженни? — наконец спросил сэр Эдвард.

Дочь минуту колебалась с ответом.

— Скорее, был. Но это уже в прошлом. Сейчас никого.

Это было правдой.

— Ничего, найдешь себе, — попытался утешить ее отец. — Женщине необходимо, чтобы ее любили.

Дженни на мгновение представилась мать. Суровая и строгая, холодная и никем не любимая, которая каждый вечер ложится одна в свою огромную постель в Пинкни. Нет, такой судьбе не позавидуешь.

— Я тоже надеюсь, что меня кто-нибудь подберет, — невесело пошутила она.

Они ужинали в тот вечер вдвоем. За столом им прислуживал Скотт.

— Прости, малыш, но я не рискую сейчас посещать рестораны. Сама понимаешь, эти репортеры, фотографы…

— А мне нравится есть дома, папа. Я приехала в Нью-Йорк не для того, чтобы участвовать в жизни местного света. Я приехала к тебе. Даже если мы ни разу за две недели не высунем носа на улицу, меня это вполне устроит, честно.

— Ты у меня золото, Дженни!

— Просто мне нравится быть с тобой, — искренне призналась она.

Спать они легли в тот день рано. Дженни заснула почти сразу, но ночью вдруг проснулась и поначалу даже не поняла, где она находится и что ее разбудило. Включив ночник, она взглянула на часы. Они показывали два часа ночи. В чем же дело? Она поднялась и, недоумевая, подошла к двери. В следующую минуту какие-то глухие, надрывные звуки заставили ее, вздрогнув, замереть.

Немного выждав, Дженни накинула на себя пеньюар и, неслышно отворив дверь своей комнаты, осторожно, на цыпочках стала красться по коридору. В этот миг странные, пугающие звуки возобновились, и она снова вздрогнула. Не на шутку встревожившись и запахнув пеньюар, девушка подошла к двери библиотеки, которая оказалась приоткрытой. Она заглянула внутрь, но тут же отшатнулась назад, словно устыдившись своего любопытства. Отец стоял у окна и рыдал, как ребенок. Скотт что-то ласково и негромко говорил ему, пытаясь утешить. Смотреть на это зрелище было невыносимо. У Дженни защемило сердце. Она поняла, что, если отец заметит ее, им потом будет очень трудно смотреть друг другу в глаза.

В маленьком бунгало, стоявшем на юго-восточном побережье Англии, где жила пожилая пара, стояла неловкая тишина, прерываемая только редкими женскими всхлипами. Муж и жена сидели у электрического камина. Свет оранжевой лампочки, ловко укрытой под искусственными угольями, вспыхивал с равными промежутками. В дальнем углу комнаты работал телевизор с выключенным звуком. На экране разгорались страсти очередной австралийской мыльной оперы.

Мужчина неподвижно сидел в стареньком кресле, на коленях его лежала газета. Время от времени он принимался водить по ней пальцем, словно слепой, читающий книгу, набранную шрифтом Брайля. Взгляд его то и дело устремлялся на опубликованную фотографию, на которой была изображена длинноногая, стройная девушка. На лице ее играла замечательная, широкая улыбка. Снимок занимал почти всю первую полосу. Крупный заголовок, помещенный над ним, был похож на заголовки остальных газет, отличаясь от них лишь уровнем скандальности. Сообщали, что танцовщица из кабаре и проститутка Марисса Монтклер погибла во время «наркотической оргии», состоявшейся в роскошном манхэттенском пентхаусе, который принадлежал шестидесятидвухлетнему миллионеру сэру Эдварду Венлейку.

Для Мэйвис и Берта Хэндфорд это стало не просто ужасной, но едва ли не первой новостью о дочери за несколько лет. С того самого дня, когда их семнадцатилетняя Трейси покинула отчий дом и отправилась вместе с танцевальной труппой в Америку за славой и богатством, они практически ничего не слышали о ней. Надо же, Марисса Монтклер!.. Имя-то какое!.. Поначалу оно подействовало на них едва ли не сильнее самого сообщения о ее гибели. Значит, Трейси так стыдилась своего прошлого и своих родителей, так хотела порвать с ними, что даже сменила имя. При мысли о том, что от нее отрекся ее единственный и любимый ребенок, с Мэйвис чуть не случился удар.

Почему дочь почти не писала? В газете говорилось, что ее тело поместили в морг в ожидании вскрытия… Читать об этом было так странно, так жутко… Они толком-то не знали, как она жила все эти годы, а вот теперь получают сообщение о ее смерти.

Мэйвис еще раз тихонько всхлипнула и подняла глаза на мужа.

— Может быть, стоит позвонить в газеты и рассказать им, кто она на самом деле? — спросила она.

Берт задумался на минуту, а затем сказал:

— Ты права. Пожалуй, нам следует это сделать. Иначе они напишут то дурацкое имя и… на могильном камне.

Голос у него дрогнул, и он быстро отвернулся к окну, глядя на их убогий, маленький огород. В детстве Трейси очень любила танцевать там, на лужайке, и уже тогда она предавалась сказочным мечтаниям. Берту даже показалось, что он увидел ее сейчас, свою маленькую принцессу с серебристыми волосами и ангельским, смеющимся личиком.

— Да, необходимо раскрыть им глаза на нее, — приняв окончательное решение, твердо повторил он.

Мэйвис согласно кивнула. Сколько она работала уборщицей, чтобы оплатить танцевальные уроки Трейси и ее бальные наряды… А что ей за это? Марисса Монтклер? Ну уж нет! И чем только дочери не понравилось имя Трейси Хэндфорд, скажите на милость?