Барбара Майклз - Тени старого дома

На верхней площадке мы остановились и посмотрели друг на друга.

– Вы говорили с ним? – прошептала Би.

Мне не было нужды спрашивать, что она имела в виду.

– Да. Он не особенно заинтересовался этим.

– Может быть, это была игра моего воображения?

– Посмотрим.

– Зовите меня, если...

– Если что? Когда мы подбираем слова, то делаем из мухи слона. Или я не преподаватель английского языка.

Попытка шутить не облегчила моего состояния. Лицо Би оставалось серьезным.

– Энн, я не уверена, что мы поступаем правильно. Почему бы вам не вернуться обратно в новое крыло? Там есть прекрасная комната по соседству с моей.

Она хотела переубедить меня, но достигла противоположного эффекта. Я предполагала ранее, а теперь уверилась: звуки, исходящие из комнаты Кевина, не только беспокоили ее, они напугали ее. И мой переезд был единственной возможностью решить эту проблему.

– Не пугайтесь. Ничего не случится. Спите спокойно.

Она больше не показывала своих чувств. Я знала, что она стояла, озабоченно провожая меня глазами, пока я не завернула в коридор, ведущий в старое крыло.

Включив свет в своей комнате, я стояла на пороге, осматриваясь вокруг. Поведение Би подействовало на меня, и нервы мои были напряжены. Если бы я только увидела хоть что-то подозрительное, по крайней мере малейшую вещицу, выглядящую неправильно...

Нож конечно же я не увидела. Комнатам этой части дома не хватало очарования моей прежней спальни с ее высокими потолками, большими окнами, изящной лепниной, но в них была своя привлекательность, отчасти объясняемая неподдельной древностью. Мебель в этой комнате была тяжелой, декор – приглушенным, большей частью коричневых и рыжевато-коричневых тонов, с которыми соприкасались темно-синие цвета. Французские окна и балкон, очевидно, были пристроены позднее в попытке впустить свет и воздух, не уничтожая средневековый вид. Наиболее впечатляющим предметом мебели была кровать, красновато-коричневые бархатные занавеси которой свешивались с высокого балдахина. Это была зимняя комната, предстающая во всей красе, когда языки пламени пляшут в камине, отражаясь богатыми оттенками в массивной, сделанной из красного дерева мебели. Снежными ночами бархатные занавеси вокруг кровати сохраняли для спящего тепло, заглушали завывание зимнего ветра и позволяли ему чувствовать себя в безопасности.

Зловещие намеки Би сразу показались абсурдными выдумками женщины, утратившей молодость, у которой только что рухнули тридцать лет ее жизни. Ее раны не были видны, она хорошо их прятала, быть может слишком хорошо. Чтобы вылечить их, боль должна проявляться внешне, гнев – выражаться открыто.

Я была настолько самоуверенна, что заерзала от нетерпения, думая об этом. Я даже решила про себя, что начну завтрашний день с того, что вдохновлю Би на рассказ о своих бедах. Это для нее так важно.

Среди новых книг в библиотеке имелись детективы, Уложенные на нескольких полках, включая собрание сочинений Агаты Кристи, которое я с жадностью поглощала. Я никогда не думала, какое успокаивающее действие производят ее книги в поздние вечера. Протоколирование происшествий и рутинный процесс допроса подозреваемых, выполняемые детективом-любителем в чрезвычайно учтивой манере, были так далеки от жестокости реальных преступлений, что не сказывались вредно на нервной системе.

Я закончила «А тогда не было никого» и выбрала «Яму». Были годы, когда я читала таинственные истории и популярные романы. Когда же я решила обратиться к серьезной литературе, мой критический глаз не нашел ничего интересней Томаса Гарди. Теперь я почувствовала обеспокоенность, словно находилась в какой-то криминогенной обстановке, поэтому тайком притащила в свою комнату груду книг Агаты Кристи. Книги были невыразительны. Приукрашенное поверхностное описание, безжизненные персонажи, неестественная интрига. Почему тогда, о критиканка, ты так наслаждаешься этими книгами?

Между тем я уже прочла половину «Ямы» и знала, что не усну, пока не выясню, кто это совершил. Я не слышала, когда Кевин поднялся наверх – стены были слишком толстыми, но я обнаружила его присутствие в его комнате по звукам, доносящимся из открытого окна. Высокая балюстрада балкона, должно быть, вела себя, как акустическая труба, усиливающая и выталкивающая малейшие шумы.

Я закончила книгу и погасила свет. Кевин, очевидно, уже лег. Из его комнаты ничего не было слышно. Я предпочла бы последовать его примеру, но смешанное чувство любопытства и долга удерживало меня от этого. Мелкими кошачьими шагами я подошла к окну и отдернула занавеску.

Луны не было, но ночь не была темной. Из соображений безопасности освещение снаружи оставалось гореть и тяжелая масса дома казалась прижимающейся к земле в световом пространстве. Синева отраженного света слева от меня выдавала плавательный бассейн. Вопреки намерениям зажженные огни делали дом более уязвимым. Теперь я видела, почему родители Кевина не хотели оставлять его пустым.

Я представила себе Кевина, тайком ведущего женщину через залитую светом лужайку или через освещенное светом окно. Ему пришлось бы отключить охранную сигнализацию и не забыть включить ее снова после ухода посетительницы. С тех пор как приехала Би, мы очень тщательно за этим следили. Переполненная чувством ответственности, она настаивала, чтобы Кевин всегда включал сигнализацию, когда запирал на ночь двери. Она обычно отключала ее сама, поскольку была первой, кто спускался вниз из спальни, поэтому непременно должна была заметить наличие промахов в заведенном порядке. Очевидно, что такой замысел Кевина был бы абсурден, невероятно сложен в осуществлении, а главное – не нужен. Если бы Кевин захотел поразвлечься с местной нимфой, то нашел бы более простую возможность. Я представила себе племянницу доктора Гарста, крадущуюся среди кустов и взбирающуюся по лозе на балкон Кевина – Ромео и Джульетта наоборот. Я размышляла об этой чарующей сцене, когда услышала шум.

Возможно, я не услышала бы его, если бы лежала в постели, укрывшись одеялом. Двери в этом доме не скрипели. Все, что мне удалось уловить, – щелканье ручки двери, поворачивающейся и возвращающейся в исходное положение. Я уверила себя, что Кевин, возможно, сошел вниз перекусить или за книгой. Но потом послышались другие шумы, и моя стройная основательная гипотеза, опирающаяся на здравый смысл, рухнула.

Я не опишу всего в деталях, но домыслы Би не были преувеличены. Невозможно было предположить ничего, кроме того, что предположила она.

Слышно было два голоса.

Бормочущий тон нежно любящей девушки был ясным и утонченным, напоминающим пение пианиссимо. Девушки, а не женщины. Тембр голоса был нежным, почти детским. Теперь я знала, почему Би воспользовалась именно теми словами, которые выбрала. Там было одушевленное существо, к которому применимо слово «кто». К голосу добавлялось сильное ощущение ее присутствия.