Дмитрий Вересов - У Терека два берега…

– Это ты брось. Комсомол – он тебе и в горах, и в лесах, и на море. Хоть в пустыне… Это ваша чеченская темнота, муллы ваши портят народ, мутят против Советской власти. Да ладно… Ксюша, пошли с нами! С женщиной и мужчиной-то тебе из леса выходить можно?

– С женщиной можно…

– Вот и порядочек. Только куплю я меда у вашего комсомольского секретаря и сделаю ей втык.

– Что такое «втык»? – спросила Айшат.

– Ну, секир башка, понимаешь? – засмеялся Горелов.

– Ой, смешно, – засмеялась и чеченка. – Это Маша Саадаева вам сделает секир башка. Она у нас – настоящий джигит. Вы ее побоитесь…

Убийство Бена Хобарда потрясло Айсет даже не тем, что она знала его… Смерть Хобарда оглушила, как оглушает на войне первый снаряд, пролетевший над головой, как оглушает свист первой настоящей пули… Вроде как и готовишь себя к мысли, что ты на войне, что здесь убивают, что из безопасной Европы ты приехала в Россию… Ведь разве не об этом все время читала она в газетах? Россия – это дикая страна, а Москва – криминальная столица мира, некий новый Чикаго, как бы перенесенный во времени из годов Великой депрессии… Убийство Бена потрясло ее не столько своим цинизмом, сколько тем, что он был убит первым – из тех, кого она знала лично. Вид первой крови приводит в шок, сколько ни повторяй себе: я на войне, моя семья на войне, мы воюем…

Местные каналы теленовостей и радиокомментаторы не стеснялись в выражениях, выкатывая свои инсинуации по линии благоприятного ожидания, по линии наименьшего приложения мозговых усилий. Им все было ясно. Раз уж американский бизнесмен имел смелость заниматься бизнесом с чеченскими партнерами, то в смерти его надо было однозначно винить одних лишь чеченцев. Чего мудрствовать? Чай, не бином Ньютона: Бароев с Хобардом делал бизнес – Бароев Хобарда и убил!

И когда Айсет слегка отошла от первого потрясения – все-таки буквально пару недель назад вместе с ним пили шампанское на приеме у отца, – она даже принялась выдумывать контраргументы, передразнивая этих радио– и телемудрецов, что априори записали ее отца в убийцы, и мысленно оппонируя им.

Как там в «Пигмалионе» у Бернарда Шоу? Ясное дело – кто шляпку спер, тот и старуху прикончил!

Первым порывом было броситься к отцу, предложить свои услуги в качестве журналистки, подготовить телерепортаж, встретиться с видными аналитиками, сделать передачу, где трезвые, умные и главное – авторитетные головы не станут рубить сплеча, мол, им все ясно, кто кого убил… Где ж она, провозглашенная русскими диктатура закона? Почему при формальной приверженности презумпции невиновно-сти российские журналисты до суда позволяют себе выводы, обвиняя ее отца в причастности и в подготовке убийства Бена Хобарда?

Она дозвонилась до отца. Высказала свои соображения, но он ее резко оборвал:

– Занимайся своим делом, не лезь в чужие игры. Когда скажут, тогда понадобишься, может быть…

А по телевизору в каждом новом блоке новостей все накручивали и накручивали. Громкое убийство! Жареное-пареное! Для журналиста, специализирующегося на желтом материале, лучше и не придумаешь. Айсет просмотрела и все новостные блоки коллег из московских редакций. Си-би-эн и Эн-би-си дружно показали лужу крови на ступеньках гостиницы… Гостиницы, принадлежащей ее отцу.

На работе, в редакции, коллеги смущенно прятали глаза. Айсет казалось, что все они по-своему тоже уверены в причастности ее отца к смерти Бена… Она попросилась к Астрид, чтоб та приняла ее. Но Астрид, как назло, два дня не появлялась в редакции, управляя текущими делами по телефону, через секретаря. В конце концов Айсет не на шутку разозлилась, все-таки она здесь не самая последняя шавка, не самая маленькая собачонка, чтобы босс не могла принять ее и выслушать…

Еще ее расстроило и насторожило то обстоятельство, что репортаж о смерти Бена делал другой журналист. Генри Сопрано, американец, которому обычно поручали экономические обзоры. Почему он? Почему ему поручили, а не ей, не Айсет?

Сто тысяч «почему»… И Астрид не берет свою мобильную трубку.

Впервые за несколько недель, что она была здесь, в России, Айсет вдруг сильно затосковала.

Ее вызвал сюда отец. Выдернул из комфортной и устоявшейся европейской жизни. Выдернул, чтоб она помогала ему в семейном бизнесе, чтоб начала возвращать семье долги, выплачивать за свое счастливое и безмятежное детство. Выдернул, а как что-то случилось, так вроде и забыл про нее, оставив дочку за скобками своего бизнеса.

И кто она теперь? Европейская девушка, окончившая французский платный лицей для избранных? Или чеченская дочь, которая приехала на войну?

Даже Джон, и тот ей позвонил.

– Видел репортаж в новостях, здесь говорят, что это каким-то образом касается бизнеса твоего отца, – сказал Джон и тут же участливо спросил: – Ты сама-то как? Как чувствуешь себя?

Как она себя чувствовала? Плохо! Как дурочка не у дел…

– Джон, ты мог бы приехать в Москву на уик-энд? Мне так тебя недостает!

Он что-то мычал в трубку. Что-то невнятное о работе, о занятости, о дне рождения Тэша, о больной ноге, которую на прошлой неделе подвернул, играя в крикет…

Айсет обиделась, но постаралась не показать этого, а только спросила:

– А может, я прилечу на пару дней, и мы с тобой съездим в Портсмут, как собирались? Помнишь?

И снова никакой твердой уверенности в голосе Джона.

– Ну, приезжай, ну, давай, только согласуем даты…

Она обиделась.

А на третий день появилась Астрид. Как ни в чем не бывало.

– Я хочу, чтоб ты занялась серией репортажей по депортации сорок четвертого года, – сказала босс-вумэн.

– Репортажей? – удивилась Айсет.

– Именно, – кивнула Астрид.

Разговор происходил у нее в кабинете, в редакции на Тверской.

– Ты хочешь, чтоб я уехала из Москвы из-за этой шумихи с Беном? – напрямую спросила Айсет.

– Нет, не хочу, чтоб ты уехала, – ответила Астрид, со значением посмотрев на нее, – просто у нас есть работа, которую необходимо делать. Серия репортажей о депортации была одобрена советом и включена в план еще полгода тому назад, а в феврале как раз очередная годовщина, так что, милая Айсет, дело прежде всего, и никаких подводных камней тут нет.

Айсет не понравилось это словечко «милая», которое употребила ее босс-вумэн… В этом контексте словечко «милая» не канало.

– Работа есть работа, – кивнула Айсет. – Когда мне уезжать в Гудермес, милая? – как бы передразнивая свою визави, спросила она.

– Как сочтешь нужным, – ответила Астрид. – Ты сама делаешь эти репортажи, кредит тебе открыт без ограничений.

Конечно же, надо было ехать в Гудермес, конечно же, надо было делать работу… Ведь ее работа – это то, чем она отдает своей семье, отцу, дядьям, братьям, отдает за счастливое французское детство. Она там жила в безмятежности, а они здесь воевали. Айсет было знакомо чувство долга. За все необходимо платить.