Джастин Дэвис - Лучшая месть

Но это была не просто естественная зрелость – нос, сломанный столько раз, был теперь прямым; легкая вмятина под левым глазом, где была сломана скула, исчезла. Пара шрамов, которые Джесса помнила, исчезли также, поэтому один оставшийся, которого она не видела при их последней, давней встрече, особенно удивлял ее.

Но изменились сами контуры лица, и Джесса догадывалась, что, удаляя детские шрамы, он изменил и многое другое, стирая все следы прошлого. Его голос стал по-мужски низким и грубоватым, так не похожим на мальчишеский. И сам он был выше и крепче, не походя на худого долговязого мальчугана.

Однако глаза не изменились. Они были такими же ярко-голубыми, и тени под ними остались, хотя выглядели не так заметно. Сколько часов она смотрела в эти глаза, моля, чтобы он позволил ей рассказать кому-то о том, что ему приходится терпеть?

Тогда он не уступил. И теперь, очевидно, у него были веские причины стараться не быть узнанным здесь, в Сидаре. Самое меньшее, что она может сделать, – это уважать их. Но, в то же время ей хотелось дать ему знать, что он – или, по крайней мере, Эдам – не был забыт.

– Эдам был очень смышленым, – продолжала Джесса свой рассказ.

Человек, который называл себя Сент-Джо-ном, слушал молча, хотя буквально каждая линия его тела, когда он сидел на каменной скамье рядом с ней, выражала сопротивление. Джесса говорила спокойно, несмотря на бушевавшие в ней эмоции вкупе с воспоминаниями о детских фантазиях, связанных с юным Эдамом.

– Этого почти никогда не подозревали, потому что все сосредоточивались на его дикости. Или мнимой дикости. Я всегда думала, что большей частью это была выдумка, дававшая его отцу предлог для… такого обращения с ним.

Сент-Джон искоса взглянул на нее.

– Я знаю это, – добавила она, – потому что он был со мной, когда происходили некоторые вещи, в которых его обвиняли.

Его глаза на мгновение закрылись, и Джессу заинтересовало, неужели уже одно то, что кто-то верит в его невиновность, может произвести на него впечатление спустя столько лет. С усилием она продолжила, словно рассказывая историю о ком-то постороннем:

– Иногда Эдам приходил несколько дней подряд без новых ушибов, а потом появлялся с ужасным синяком под глазом, а иногда со сломанным носом или рукой. Думаю, и несколько раз со сломанными ребрами, и хотя всегда говорил, что случайно упал, я в это не верила.

Сент-Джон склонился вперед, опершись локтями на колени. Он смотрел на свои руки так, словно ему трудно было смотреть на нее. Возможно, так оно и было.

– Потом Эдам на некоторое время исчез. Он днями не приходил в школу и на место наших встреч. Я очень беспокоилась, а когда наконец увидела его снова, он сильно изменился. Я чувствовала, что все стало гораздо хуже.

Сент-Джон издал какой-то звук, похожий на стон, но не произнес ни слова. Неудивительно, подумала Джесса. Тогда она была слишком мала, чтобы понять. Только спустя годы она осознала, что в то время к физическому насилию, вероятно, добавилось сексуальное.

– Я еще горячее пыталась убедить его позволить мне рассказать все моему отцу. Я обещала, что он поможет. Но Эдам не верил мне.

– Никому, – поправил Сент-Джон, все еще не глядя на нее.

– Полагаю, он действительно никому не верил. Когда люди, которым ты должен доверять больше всего, предают тебя, как можно доверять кому-то еще? Я его не порицаю.

Последовала пауза. Сент-Джон по-прежнему смотрел на свои руки.

– К чему беспокоиться? – спросил он.

– На сей раз вам придется выразиться конкретнее, – отозвалась Джесса. – К чему беспокоиться о чем?

– О нем, – ответил Сент-Джон после очередной паузы.

– Он был моим другом, – просто сказала она.

– Старшим.

– Да, почти на пять лет. Но это не имело значения. Эдам слушал меня и никогда не смеялся надо мной, если я начинала рассуждать наивно.

– Безумие. Это могло вам повредить.

– О, я знаю, как много обижаемых детей сами становятся обидчиками. Но не все. И Эдам не стал бы.

– Этого вы не знаете.

– Знаю. Он бы скорее полностью отрезал себя от мира, чем стал бы обижать кого-то так, как обижали его.

Сент-Джон вскинул голову. Он все еще не смотрел на Джессу, но был напряжен, как Мауи, почуявший хищника.

– Наивно, – почти шепотом произнес он.

– Может быть. Но я так не думаю.

– Кто знает?

Джесса не могла ответить, не выдавая того, о чем уже догадалась, а так как он явно хотел держать это в секрете, ей приходилось хранить свое открытие при себе. Она была в долгу у него, потому что ей не хватило смелости сделать то, что было нужно.

«– Позволь мне рассказать моему папе. Он поможет.

– Никто не может помочь.

– Он может!

– Нет, Джесс. Пожалуйста.

–Но…

– Неужели ты не понимаешь? Если ты расскажешь своему папе, который поговорит с моим отцом, он убьет меня».

Разговор припомнился ей так четко, что у нее перехватило дыхание. Джесса помнила, как он произнес последние три слова, другие дети тоже говорят иногда: «Папа убьет меня, когда узнает, что я потерял учебник по истории», «Мама убьет меня, когда узнает, что я прогулял уроки», но Эдам произнес это без всякого выражения, как буквальный, не преувеличенный факт. Это была правда. И она поверила ему.

В итоге Джесса держала язык за зубами. Она видела слишком много ушибов, синяков под глазами и сломанных костей, чтобы сомневаться в его словах.

Если она кому-нибудь расскажет, отец Эдама убьет его, и это будет ее вина.

Последние двадцать лет Джесса жила с мрачной мыслью, что он все равно умер и ее молчание не спасло его. То, что в глубине души она знала, что Эдам не случайно погиб в бушующих водах, ничего не меняло. Даже сквозь боль она понимала, почему он это сделал, почему был вынужден положить этому конец.

И только иногда Джессе хотелось, чтобы она рассказала обо всем, несмотря ни на что. Если Эдам все равно должен был умереть, по крайней мере, мир узнал бы, что собой представляет его отец. Для десятилетней девочки это была мучительная сумятица чувств, которая не слишком ослабевала с возрастом.

И сейчас, сидя в футе от человека, которого ей следовало узнать при первой встрече, ее эмоции по-прежнему пребывали в состоянии хаоса.

Возвращение в родные места, думал Сент-Джон, было колоссальной ошибкой. Он ожидал, что это причинит беспокойство, но не предвидел, что в такой степени.

Сент-Джон еще не понял, явились ли этому причиной слова Джессы, произносимые с такой нежностью и болью, об умершем Эдаме Олдене или сам город, так или иначе, но теперь он кружил по улицам, на которые поклялся никогда не ступать снова, борясь с водоворотом эмоций, какие не испытывал уже двадцать лет, и пытаясь избавиться от чувства, которое связывало много лет назад двух друзей детства.