Наталья Андреева - Любовь.ru
Стрельцов был человеком словоохотливым, задавать ему наводящие вопросы не приходилось, и Любе удавалось с трудом вклиниваться в его монолог. Все отведенное для сеанса время она слушала, слушала, слушала, ожидая, когда же Павел Петрович, наконец, выговорится. Не дождалась. Это был так называемый человек-монолог, с уникальной способностью говорить, , не обращая никакого внимания на реакцию собеседника. Пусть зевает, пусть откровенно скучает, пусть даже злится, главное, выговориться самому. И теперь он начал с того, что прислал ей чуть ли не всю первую часть своего личного дневника. В письменных излияниях Стрельцов был так же подробен, многословен и целиком сосредоточен на себе самом. Люба никак не могла понять, почему Павел Петрович возвращается к истории пятнадцатилетней давности. Тем более что она ее уже слышала на первом сеансе. Почти слово в слово:
В году триста шестьдесят пять дней. Жизнь человеческая в среднем составляет лет шестьдесят. Это же больше двадцати тысяч дней! Большинство из них проходит и не оставляет в жизни человека совершенно никакого следа. Лег спать — наутро все забыл. Пески времени засыпают берег памяти, чем дальше, тем больше, глубже... И уже не помнишь, когда, в какой день произошло это важное, особенное? Копаешься в них, копаешься и, наконец, осеняет: вот с этого все и началось! Поступи тогда иначе — и вся дальнейшая жизнь могла бы сложиться по-другому. И не было бы сейчас этих мук, этих бессонных ночей. Совесть. Как быть с такой реальностью? Как?
Помню только, что с утра было солнце. День ясный, морозный. Накануне пообещал, что приеду домой пораньше и схожу с Мишкой в комиссионный магазин. Коньки он там себе присмотрел. Подарок ко дню рождения. Хорошие коньки, почти новые. Импортные, в магазине тогда таких нельзя было купить. Только по большому блату. Блат-то у меня был, да не тот. В другом магазине, не-в" спортивном. Если бы сапоги жене, я бы мигом устроил, а вот коньки...
Одним словом, пообещал. А тут, как назло, в качестве общественной нагрузки пришлось присутствовать в суде. Заседателем. Как же: не пьющий, партийный, у начальства на хорошем счету. Образование высшее с грехом пополам получил, надо было карьеру делать. Не юноша уже, тридцать с лишком лет. В начальники пора выбиваться. Выслуживался, как мог, когти рвал, вот и припахали общественную нагрузку — народный заседатель. Сижу в суде, а вокруг — одни бабы. Слушается дело о разводе, вот они и набежали, сороки любопытные. Второй заседатель — баба, тихоня неприметная, председатель народного суда — тоже баба. Видать, старая дева, потому что никуда не торопится. А у меня в голове только Мишка и коньки. Если придем в комиссионку, а их уже не будет, как я парню в глаза посмотрю? Ну как?
А эти двое стоят и друг друга жалеют. Меня не жалеют, Мишку моего не жалеют, которому коньки до зарезу нужны. Сказали бы ясно: никаких, мол, компромиссов, видеть друг дружку больше не хотим, развод, и точка. Вынесли бы мигом постановление и быстренько разбежались по домам. А судья все докапывается:
«Ну, в чем причина? Почему хотите развестись?»
Наконец жена выпалила:
«Он мешает мне делать карьеру. Ревнует».
«А вы кто по специальности?»
«Актриса».
«Вот как?»
Тут даже мне интересно стало. Пригляделся: а она ничего, красотка. Ножки,, грудки, все при ней, все ладненькое. Я бы тоже такую ревновал.
«Мне и так пришлось взять академический отпуск из-за ребенка!. Теперь наконец-то театральное училище закончила. Получила распределение в другой город. Карьеру надо начинать делать в провинции, это всем известно. А он не отпускает».
«Почему не отпускаете, гражданин?»
«А какой же это тогда будет брак? Я — в одном городе, она — в другом. Я тоже, в конце концов, хочу сделать карьеру! Не срываться с работы в детский сад, по столовкам не болтаться. Жена должна дома сидеть».
«Нет уж, твоя очередь!»
«Ты женщина, а не я!»
«По твоей зарплате этого не заметно!»
«Хочешь сказать, актрисы много получают? Ну, какой тебе предложили оклад, звезда театральных подмостков? Ты скажи, скажи, пусть люди посмеются!»
Наконец-то поругались в присутствии, так Сказать, заинтересованных лиц. Может, коньки еще и не купили. И магазин открыт. Пока открыт. Кашлянув, говорю:
«Что ж, дело, по-моему, ясное. Не хотят люди жить вместе. Разведем — и пусть себе каждый делает карьеру».
«А ребенок? — еле слышно говорит тихоня. — Ребенок как же?»
Надо же, проснулась!
«Дочь останется со мной!» — отрезает актриса.
«Почему это с тобой? Ребенка-то зачем надо тащить в провинцию?»
Снова пошла перебранка, но видно, что мужик не уступает больше из упрямства. Бабе своей насолить хочет. Дочь ему не нужна. Нет, здесь все ясно.
«Так вы настаиваете на разводе? Подумайте хорошенько, истица».
Снова эта судья влезла! Ну что старой деве надо, спрашивается? А эти двое, как только доходит до дела, сразу же начинают ломаться. Мнутся, косятся. Она на него, он на нее. Господи, да они же друг дружку любят до смерти! Просто пришли на людях поругаться. Ну и цирк! Стоят, комедию ломают. Игрушки им. Нет, это может затянуться надолго. А как же Мишка? А коньки?
И я говорю внушительным голосом: «Граждане, вы не в цирк сюда пришли. И незачем время у людей отнимать. Или сейчас решайте, разводитесь или нет, или мы ваше дело больше в суде разбирать не будем. А репетиции дома у себя устраивайте. Суд — не театральные подмостки. Вас касается, гражданка истица».
И тут актриса вспыхнула вся и решительно заявляет:
«Да никакого я представления не устраиваю! Я пришла, чтобы развестись с этим человеком. И без развода не уйду!»
«Согласен! — в свою очередь кивает мужик. — Если ей так хочется, разводите».
Бабы, особенно тихоня, еще чего-то препираются. Но на то я и мужчина, чтобы на них надавить. Все и так ясно: выносим постановление о разводе, девочка остается с матерью, Мишка с коньками. И бегом отсюда. Бегом.
Хорошо, что у меня машина. Пять лет в очереди на заводе стоял. На льготной, как передовик производства. И купил «Москвича». Цвет «лотос», как сейчас помню. Неделю потом как заведенный повторял, вылизывая свою красавицу: «лотос», «лотос», «лотос»... Сколько их потом было, и не вспомню, но эта —- первая любовь.
Короче — як машине, а они там, возле стоянки. Стоят, с ноги на ногу переминаются. Вроде бы пора в разные стороны пойти.
«Ну, пока».
«Пока».
И снова стоят. А мне-то что, я к сыну опаздываю.
«Извините. Пройти можно?»
«Да-да».
Господи, какие у нее глаза! Не глаза — океаны. Все реки тоски, что только есть на этом свете, слились в этот синий омут. Глубоко-то как! Да... Глубоко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});