Глянцевая женщина - Людмила Павленко
Дома Виктор Петрович принялся изучать дневник Алины, изъятый им из дела для более вдумчивого прочтения в спокойной обстановке.
«Ну Мишка и козел!» — так начинался этот в высшей степени замечательный документ. Виктор Петрович пропустил, мельком проглядывая страницы, откровения о Мишке. Дневник велся с большими перерывами, по мере возникновения новых причин излить на бумаге душу. Вот наконец ее записи по поводу совращения малолетней.
«Мы с матерью стали пытать Вальку, чтоб рассказала, кто ее… Хорошо, что она хоть успела закончить восьмой класс! Смотрю: она не бегает на речку. Лето, жара, а она сидит дома. Бледная, ничего не ест, а не худеет. Даже наоборот. А потом и животик наметился! Мать чуть с ума не сошла. Приперли к стенке — и она все рассказала. Да лучше б я не знала ничего. Как же мы с матерью его избили! Кулаками… По морде, по спине. А он молчал. Даже не пикнул. Еще бы! Ведь тюрьма светила за совращение малолетней. Хотя я верю, что она сама к нему в постель залезла. Она же дура стопроцентная. Как я хочу убить обоих! Если б не Юлька… Она считает меня матерью. Да и я к ней привыкла. Жалко. И почему у Меня нет своих детей? Вроде баба здоровая… И его Юлька любит. Даже еще и больше, чем меня».
По мере чтения вырисовывался портрет погибшей женщины. Была ли она умницей? Только в житейском смысле. То есть практичной. Но не более того. Филологическое высшее образование, да еще и не где-нибудь, а в Московском университете, никак не повлияло на ее нравственные качества, на духовное содержание натуры. Приземленная, очень обычная, без каких-либо оригинальных струнок в душе, без творческой жилки, творческого взгляда на окружающий мир. Судя по записям, Евгений Леонидович был более амбициозным, но, однако, не более оригинальным. Ему хотелось быть каким-то необычным человеком. Но он им не был. Лишь казался. Иногда. Предстал он в видении Алины трусливым, алчным, мелочным и злым. Виктор Петрович разделял эту точку зрения.
«Все-таки я необъективен, — думал он, — я ведь готов уже повесить на него это убийство. А между тем… Тот же. вопрос: зачем ему было убивать супругу дома? Чтобы его, ребенок ходил по пролитой когда-то в прихожей крови приемной матери?! Безумие. Но он и производит, между прочим, впечатление человека немного… полупомешанного, что ли. Эти дурно разыгранные сцены, истеричность, не свойственная мужикам. Наконец, связь с малолеткой. Пусть это было много лет назад, пусть она даже и сама к нему в постель залезла… Но ведь какой нормальный человек позволит себе сделать то, что этот идиот себе позволил?! Тоже, герой из «Лолиты» выискался!..»
Мысли Кронина перескочили на бестселлер Набокова. Зачем он это написал?! Кронину стало как-то больно, словно его кровно обидел некто доселе уважаемый и даже достойный подражания в поступках и образе мыслей. Ему казалось, что Набоков его предал. Он так любил его язык, изысканность, интеллигентность. Виктор Петрович в юности был всеяден, ему нравилось все, что выламывалось из общей картины, он преклонялся перед людьми с «лица необщим выраженьем». Любил Кортасара, Акутагаву, Кобо Абэ, Эдгара По. Потом оставил одного Кортасара в своей библиотеке, трех остальных он подарил — почему-то не нравилось видеть на полке эти книги: он перед сном на них обычно бросал взгляд и вспоминал, что там написано. И при всем преклонении перед неординарным и загадочным в нем возникало чувство некой брезгливости и неприятия. На Набокова вдруг появилась подписка, что в те годы для «книжников» было таким подарком! Он прочел с жадностью полученные по подписке четыре тома, в которых, однако, не было «Лолиты». Долго искал отдельно изданную книжку, купил, светясь от предвкушения, начал читать… И постепенно приходило осознание: к чему привлекает его внимание автор. У Достоевского Раскольников в «Преступлении и наказании» задает себе вопрос: «Я тварь дрожащая или право имею?!» Но Достоевский стоит нравственно выше своего героя. Он говорит ему: нет! Не имеешь права совершить убийство! Больше того — если ты совершишь его, ты именно и превратишься в «тварь дрожащую»! И даже само название — «Преступление и наказание» предупреждает: не преступи! Здесь же этого нет. Автор индифферентен. В «Лолите» та же ситуация, что и в семье Шиманских — невоспитанная девчонка, что называется, без тормозов, сама как будто виновата. Но! Недаром же Валентина, рассказывая свою горькую историю, обвиняла Шиманского. Он должен был ее отшлепать и пристыдить, вместо того чтобы реагировать на ее глупые заигрывания. Что такое четырнадцать лет? Она же просто-напросто звереныш. Любопытство, инстинкты, отсутствие сколько-нибудь приличного воспитания. Воспользоваться этим — преступление!
Виктор Петрович закурил и стал шагать по кухне. Он был взволнован своим открытием. Наверняка Шиманский прочитал «Лолиту». Не может быть, чтоб не читал. Он же эстет, интеллигент, он же, естественно, не пропускал ни одной нашумевшей публикации в газете, ни одной книги, о которой говорили, что ее непременно нужно прочесть. И он прочел. И в подсознании отложилась информация. Набоков для него — авторитет. И если личность такого масштаба без излишнего ханжества повествует об отношениях мужчины и ребенка, то, стало быть, и в самом деле возможны исключения из правил. В особенности для людей неординарных, каковым и считает себя Шиманский. Конечно, сам он ни за что бы не сделал первого шага. Но ответить на притязания нахальной девчонки он счел для себя возможным.
Виктор Петрович припомнил кое-какие подробности из романа Набокова. В нем содержались описания ласк, обнаженного тела еще не вполне сформировавшейся девочки. Даже у всякого нормального мужчины возникает реакция на описание интимных отношений. Ну а как обстоит в данном случае с реакцией мужчины не вполне нормального? Не возникает ли желание попробовать запретный плод? А кстати, почему эта девчонка сама полезла вдруг в постель к мужу старшей сестры? Что ее притянуло к нему? Не давал ли он повода своими взглядами исподтишка? Не уловила ли Валентина подсознательно его любопытство по отношению к своей особе? Не исполнила ли его тайную мечту? Не пошла ли навстречу его тайным желаниям? Ведь если б он к ней относился, как отец, как настоящий взрослый человек без всякой гнили в душе относится к ребенку, то у нее бы даже мысли не возникло ни о каких других возможных отношениях!
«Вот где истоки преступления, — подумал Кронин. — Убийство произошло не утром пятого мая. Это убийство — только следствие. Начало преступления — в больном сознании. И
