Анна Малышева - Когда отступать некуда, дерутся насмерть

– Тут адрес больницы. Ну, не будь сволочью, съезди, пока к ней еще пускают! Она в хирургическом отделении, одиннадцатая палата. Пускают с двух до четырех.

Она убедилась, что Настя положила листок в карман, попросила еще одну сигарету и удалилась. Об этом визите Настя никому из родителей не сказала. Мартын тоже не обратил на девицу внимания. Вот если бы пришел Андрюха, мальчик бы его узнал. Он был злопамятен.

А на другой день Настя объяснила матери, что хочет наведаться на свою старую работу, в сгоревший магазин.

– Хочу посмотреть, что от него осталось, – сказала она. – Интересно, куда делись девчонки?

Мать просила взять Мартына с собой – она не очень любила няньчиться с ним в одиночку. При Насте мальчишка вел сюда куда пристойнее, чем при бабушке. Но Настя убедила мать, что вернется быстро, и уехала одна.

И, только облачившись в белый халат, выданный ей в гардеробе, Настя вспомнила, что ничего с собой не взяла. «Ну и ладно! – в сердцах подумала она. – Я достаточно ей заплатила, чтобы еще таскать передачки. Обойдется!» В ней все больше закипала злость. Ее все раздражало – и крепкий больничный запах, сразу впитавшийся в одежду, и унылые фигуры, шатающиеся по коридору, словом – все.

Одиннадцатая палата располагалась в конце длинного коридора. Настя брезгливо взялась за облупленную ручку и приоткрыла дверь.

В палате стояло шесть кроватей. На них сидели и лежали женщины – преимущественно пожилые. Посетителей тут еще не было – Настя пришла первой.

– Ксеня, это, наверно, к тебе! – сразу воскликнула дама в бордовом халате. – Подружка пришла!

Настя переступила порог и увидела Ксению. Та лежала у самой двери, отвернувшись к стене. Под кроватью сиротливо стояли новенькие, видимо, ни разу не надеванные тапочки. На тумбочке, среди лекарств – бутылка воды, коробка конфет, жвачка. Все это – нетронутое, нераспечатанное. Ксения тихонько заворочалась, повернула голову, встретила взгляд своей гостьи.

– Стульчик возьмите, – посоветовала Насте дама в бордовом халате. – Вот этот целый.

Настя подсела к кровати. Сказать ей было нечего. Она удивлялась, зачем Ксенька просила ее прийти. Зачем им говорить? О чем? Как? Но злобы она больше не испытывала.

– Надо же, пришла, – Ксения скривила губы. – Ладно. А я тут подыхаю.

Настя через силу выдавила:

– Перестань, поправишься.

– Ага, щас! – В голосе Ксеньки послышалась слеза. – Нет, это полный пипец… Ты знаешь, кто это меня уделал? Муж.

– За что? – Настя наклонилась поближе, чтобы не подслушали соседки.

– Ни за что. Он же псих. Ему там ляпнули, что ребенок не от него, а он завелся. Не меня надо было резать, а Димона…

– Какой ребенок? – изумилась Настя. – У тебя что – ребенок?

– Ага, щас! – Тут Ксенька и в самом деле заплакала. – Я беременна… Потому и подыхаю… Если бы не ребенок… А то, говорят, у меня не зарубцуется ничего… Больно, блядь, как…

Она резко отвернула голову и часто-часто задышала. Соседки сочувственно молчали.

– Нет, я отсюда уже не выйду, – Ксенька справилась с собой. – Пусть не надеются. Все, на фиг…. Пропали твои денежки.

Настя молчала.

– Слушай, – Ксенька повернула к ней опухшее от слез и лекарств лицо. – Я не знаю, сколько там осталось. Может, тысячи две еще… Попробуй забрать. Хотя у кого там брать? Андрюху-то забрали, из-за меня. А кто деньги прибрал – понятия не имею.

– Да не волнуйся ты, – Настя взяла ее за руку. – Забудь про эти деньги.

– Ага, забудь… Знаешь, как обидно?! – Ксенька закрыла глаза и помолчала. Потом чуть слышно спросила: – Помнишь, я тебе сказала, что зря отсидела? Нам-то, по идее, вместе надо было сесть. Я тут думала, думала… Если б нам пришили групповое дело, было бы еще хуже. В общем, хорошо, что ты не села со мной. А то бы мы до сих пор там были.

– Может, хватит об этом? – Настя убрала руку. От волнения ее передергивало. – Все давно забыто.

– Да погоди… – возбужденно перебила ее Ксения. – Я тебе правду тогда говорила – я не помню, чтобы ее била ножом.

– Ну, не помнишь и не надо! – попыталась успокоить ее Настя, но та не слушала:

– Вот вылетело из головы, и все. Нож был у меня, а зачем он был – не помню. Я так и следователю говорила. А вот сейчас, когда меня саму порезали, я, знаешь, вспомнила. Не знаю, как так получилось, но теперь помню все. Меня к ней притиснули, повалили на снег. И эта стерва – что я ей сделала?! – как схватит меня за волосы! Морда крысиная! Больно было – сил нет! А этот чертов нож у меня под боком лежал. Ну, клянусь – все само вышло!

– И у меня тоже… Само… – еле слышно призналась Настя.

– Она сволочь была, нечего ее жалеть, – резко сказала Ксенька. – Все из-за нее. Да и Лерка виновата. Это же она тогда захотела остаться потанцевать после выступления. Мне вообще надо было домой. Ты говоришь, Лерка умерла?

– Умерла.

– Я тоже умру. Вот глупо получается… – Ксения, видно, устала. Она снова закрыла глаза и отвернулась к стене. – Ладно, иди. Не приходи больше. И скажи там сестре, что мне больно! Где она шляется?! Пусть укол сделает.

Настя молча встала и вышла из палаты.

Дома ее сразу разоблачили. Как только открылась заново обитая дверь, мать принюхалась и изумленно спросила:

– Чем это от тебя несет?!

– А чем? – Настя понюхала рукав блузки и поморщилась. Все одежда крепко пропахла больницей. Врать ей не хотелось, и она уклончиво сообщила, что навещала в больнице беременную подругу из магазина.

– Ладно, – мать сменила гнев на милость. – Иди поешь. Кажется, с обменом наладится. Я же говорила – всех отпугивала дверь!

Но по-настоящему обмен наладился только в середине мая. Насте казалось, что время тянется очень медленно. Может, потому, что ничего страшного с ней больше не происходило. Мать бегала по инстанциям, собирала документы для обмена. Отец искал работу для Насти. Настя занималась воспитанием сына. Они несколько раз ходили в зоопарк, в Парк Горького, катались по Москва-реке на прогулочном теплоходике. Потом прогулки кончились – Настя занялась упаковкой вещей. Близился переезд.

Витя нагрянул внезапно – без предупреждения, без звонка. Настя выскочила в коридор с бечевкой в зубах, пытаясь отлепить с пальцев ленту скотча.

– Привет, – парень бочком протиснулся в квартиру. – Надеюсь, можно?

Настя почему-то покраснела. Но не от смущения, а от неприязни. Зато мать среагировала приветливо. Она провела блудного зятя на кухню, усадила, предложила чаю.

– Я хочу с Настей поговорить, – признался тот, отказавшись от угощения.