Людмила Бояджиева - Портрет в сандаловой рамке

Вера чмокнула мобильник, загрузила рот чипсами и, включив диктофон, объявила:

— Домбай. Давным-давно. Жуткая история….Дело в том, что Маргошка Вишнякова оказались вовсе не таким образцом добродетели, как полагали мои родители, наставляя: —«Слушайся Риточку!» В самолете выяснилось, что Ритка вообще махнула в Домбай из-за своего хахаля…

Отель «Вираж» тонул в искрящихся сугробах и заснеженных елках. Справа и слева от него стояли такие же домики с большими деревянными террасами. Интерес представлял лишь левый домик «Русская изба», в котором проживали интуристы, в том числе группа ГДРшных немцев под предводительством волновавшего Маргошку гида. Вот они высыпали на солнышко — четырнадцать подопечных Риткиного кавалера и он сам — рослый, широкоплечий, без головного убора, с отливавшими золотом есенинскими волосами. Развернулся, устремив к «Виражу» ищущий взгляд, где под песни Челинтано, несущиеся из магнитолы, отдыхали на широкой веранде две чувихи: импозантная Марго и ее не стоящая описания подружкой. Подружка рисовала в школьном альбоме что-то с натуры. Марго курила, завершая лирическое признание.

— Вот и вся моя тайна, Верунчик. Жуткая лавстори. Только бы не залететь! Тфу-тфу! Если бы не Майкл — парилась бы я тут! Махнула бы лучше в Гагры. Там наш турлагерь открылся.

— Я-то вообще лыжи не очень. У меня щиколотки слабые. А снег и в Москве надоел. Платьице хочется натянуть легонькое и туфельки… Вот такое. — Я показала завершенный рисунок. На листке плескалось море и под пальмами лежали в шезлонгах две девицы в «мини» — высокая и мелковатая.

— Тебе как раз активный отдых показан, — отшвырнула Марго мой рисунок. — Засиделась по библиотекам, девушка. На золотую медаль тянешь. Так и в доктора наук в двадцать пять можно загреметь. Вот ужас то! Пожизненное научное заключение.

— Если честно, меня наука мало колышет.

— Ты ж по живописи с детсада отличалась. Уж лучше бы шуровала в этом направлении. По крайней мере, приятное вращение в кругу художественного бомонда, да и клиентуру можно солидную поиметь. Если, конечно, как Глазунов руку на портретах набить.

— Не поступать в статистический институт, как решили предки? Рисовать? Да это для них… уфф…

— Ладно, не форсируй события. Жизнь сама за тебя распорядится, раз уж ты не в состоянии взять в свои руки управление собственной судьбой. Пока дыши глубже, бледная немочь, и потихоньку разминайся. Между прочим, твой тренер — очень даже ничего. Тотто Кутуньо, если приодеть поэффектней.

— Марго, ты думаешь, судьба в самом деле есть? — с детской канючащей интонацией спросила я. Потому что наличие судьбы было совершенно необходимо. Ведь если она есть, то уж, непременно, благосклонная. А за что ей меня мучить? Не курю и целовалась только раз. Без всякого удовольствия. А какой дивный характер и терпение!

— Еще как есть! Только важно разобраться, кто кем управляет — ты ею или она тобой. Моя судьба вон в том отеле для интуристов своих немчиков выгуливает.

— Что-то он к тебе не рвется.

— Майкл руководитель тургруппы, балда! Это дикая карьера для студента Института Восточных языков. У его папаши в Интуристе «рука». Мальчик должен стараться — сутками своих иностранных баранов пасти.

— А как же тогда… Как вы будете видеться?

— Ночами, разумеется. Только это тоже жутко опасно, — она понизила голос. — Представляешь — кто-то из его немчуры шпион или вообще — антисоветчик. Ночью начнет вредить — канатную дорогу подпиливать или наших девушек соблазнять… — Глянув в мои округлившиеся глаза, Маргошка расхохоталась. — Обожаю романтичность! Почему я за отдельный номер доплатила, теперь усекла?

— А говорила, чтобы мне отдыхалось спокойнее.

— А как иначе? Больше есть и меньше двигаться Ты предкам должна румянец полноценный представить и три кг женственности. Я обещала.

Смотри, смотри! Это он! — Марго подняла руку в алой варежке. — Специально мимо свой детсад прогуливает. Руками машет, словно ландшафт показывает. А это он мне воздушные поцелуй посылает! Конспиратор мой… Штирлиц…

— То Майкл, то Штирлиц. Или их уже двое? — съязвила я от зависти.

— Их — один. С фамилией Майков. И при этом вылитый Майкл Дуглас, ты заметила?

— То, что ты Дугласа обожаешь, заметила. А вот Штирлица внизу хорошенько не разглядела. В общих чертах все в порядке — рослый, плечистый.

— А какой страстный! Способен ради своей Марго на всяческие безумства. Вчера решил выжечь солнечным лучом через лупу мои инициалы прямо у себя на запястье. Сидел на веранде и жег, стиснув зубы от боли, пока его туристы кемарили после обеда. «М и В». … Утром руку раздуло, перевязку в медпункте делали и укол от столбняка. Вот такой романтик.

….Я притихла, скрывая разыгравшуюся зависть, ранее посещавшую чрезвычайно редко. Ведь противно же сознавать, что и мои инициалы «В и М» — Вера Михайлова. Но почему-то в мою честь никто не жег руки, не высекал камни и даже не корябал стену в подъезде. Разве не завидно? Хоть чуточку? А когда он внизу стоял — загорелый, светловолосый и руками махал, как пловец, предварительно поднося их к губам — посылал воздушные поцелуи, так и хотелось вскочить и послать поцелуй в ответ…. Рассмотреть мне его толком не удалось, но впечатление осталось волнующее. Наверно потому, что в те дни я особенно много думала о всяческих амурных историях.

Вы же представляет себе обстановку курорта? Народ целовался за каждой елкой, насыщенность воздуха страстными флюидами была такая, что стоило бы надевать респиратор, чтобы не заразиться. Я не предохранялась и словила вирус. Вирус чужой страсти. Надо сказать тренер Аслан, великолепный экземпляр жиголо, так профессионально и мощно обжимал меня, показывая правильную стойку на лыжах, что я даже размечталась по поводу его мужественной персоны. Но Аслан, как назло, утратил интерес к финансово скромной и не способной на безумства ученице. Я видела его вечером, танцующим в ресторане ламбаду с такой мощной кралей… Вообразила, какая их ждала ночь. И Франсуаза Саган писала о том же… Именно в ту ночь порвались электропровода и лагерь погрузился в таинственную, грешную тьму…

…— Эй! Чего замигал? — Вера потрясла диктофон. Не вздумай портиться. Впереди самое интересное.

Сменив батарейки, она с минуту молчала, сосредотачиваясь. Первое, что услышал диктофон, был глубокий вздох, предвосхищавший печальное повествование.

— В тот вечер Ритка вырядилась, как на показательное выступление, и умчалась к своему Штирлицу — у его группы намечался прощальный ужин в ресторане. Потом завертелась метель, погас свет. Стало совсем тихо, а метель завыла еще сильнее. Укрывшись с головой одеялом, я думала о Марго с Майклом и тех, кто остался вдвоем в темноте. Что они делают сейчас? Наверно, танцуют при свечах и целуются втихаря. И вдруг… Шаги! Кто-то остановился у моей двери…