Нора Робертс - Имитатор

ГЛАВА 23

Вот сейчас он одевается, прикидывала Ева, выглядывая сквозь прикрытые защитными экранами окна квартиры Митчелл. Скоро уже совсем стемнеет. Перед выходом на убийство Марсонини всегда неторопливо поглощал плотный ужин, запивая его двумя бокалами вина. Всегда в шикарном ресторане, где резервировал для себя угловой столик.

Ужин мог растянуться на два, даже на три часа. Он смаковал еду, потягивал вино… А потом кофе и десерт. Этот человек умел ценить жизненные удовольствия. Ренквисту все это тоже наверняка нравится.

Мысленным взором Ева ясно видела его в этот момент. Вот он застегивает пуговицы безупречно белой рубашки. Следит за своими пальцами в зеркале. Наверняка у него прекрасная, со вкусом обставленная комната. Кем бы он ни был – Ренквистом или Марсонини, – в любой ипостаси он не примирился бы с дешевкой. Для него все только самое лучшее.

Шелковый галстук. Да-да, скорее всего, шелковый галстук. Ему понравится, как шелк скользит между пальцев, пока он повязывает галстук, ощупывает безупречный узел.

Он снимет галстук, когда его жертва будет связана, с кляпом во рту. Он аккуратно развесит свои вещи, чтобы они не помялись. И не запачкались кровью.

Но сейчас он наслаждается актом одевания, элегантностью каждого предмета одежды, ощущением добротной ткани, ласкающей кожу, предвкушением тонкой еды и вина, а также того, что последует за ужином.

Она видела, как Ренквист превращается в Марсонини. Как любовно расчесывает длинные рыжие волосы – свою слабость и гордость. Видит ли сейчас Ренквист лицо Марсонини в зеркале? Ева полагала, что видит. Более смуглая кожа, не столь правильные черты лица, губы несколько полнее, слишком светлые глаза, глядящие на него из-за дымчатых стекол очков. Он должен все это увидеть, иначе вкус ночи будет слегка испорчен.

Теперь пиджак. Что-нибудь светло-серое, возможно, в тонкую полоску. Прекрасный летний костюм для мужчины с тонким вкусом. Так, теперь самую капельку туалетной воды.

Он наверняка проверит свой чемоданчик. С наслаждением вдохнет запах дорогой кожи. Вынет ли он при этом из чемоданчика свои инструменты? Возможно. Он погладит рукой моток веревки, как любимую кошку. Тонкий, прочный шпагат, который оставит глубокие борозды в плоти его жертвы.

Ему нравится предвкушать их боль. Так, теперь кляп. Он использует мячик: ему кажется, что это более унизительно, чем ткань. Презервативы – для его собственной безопасности и защиты. Тонкие сигары и узенькая золотая зажигалка. Он любил хорошую затяжку. А еще он любил прожигать концом сигары маленькие дырочки в коже жертв, наблюдая немую муку в их глазах. Старинная бутылочка, которую он наполнял спиртом, а потом поливал этим спиртом их раны для усиления эффекта.

Втяжная бита из легированной стали. Достаточно тяжелая, чтобы размозжить кость и хрящ. И вполне фаллическая по форме, чтобы послужить по другому назначению, если сам он будет не в настроении. Ну и лезвия, разумеется. И гладкие, и зазубренные, на любой вкус. Это на случай, если его не устроит кухонная утварь в доме жертвы.

Музыкальные диски, очки ночного видения, ручной бластер или миниатюрный парализатор, прозрачные хирургические перчатки. Он терпеть не мог изолирующий спрей, не переносил его прикосновения и запаха.

Его собственное полотенце. Белое, из египетского хлопка. Его собственный кусок мыла без запаха, чтобы вымыться, когда дело будет сделано.

И, наконец, кодовые ключи, скопированные накануне во время визита в ее квартиру. Пульт дистанционного управления, который отключит видеокамеры, чтобы он мог спокойно войти в здание и покинуть его незамеченным.

Теперь все надо аккуратно упаковать и защелкнуть замки элегантного портфеля-чемоданчика.

Один последний взгляд в зеркало, разумеется, высокое зеркало в полный рост, чтобы увидеть себя целиком с головы до ног. Впечатление должно быть безупречным. Вот он проводит по лацкану пальцем, смахивает с него микроскопическую ворсинку.

Теперь он выходит из дверей. Ему предстоят вечерние развлечения. Вне дома.

– Ты где была? – спросил Рорк, когда выражение ее лица изменилось, а плечи расслабились.

– С ним. – Ева оглянулась и увидела у него в руках две кружки кофе. – Спасибо. – Она взяла одну.

– И где же он?

– Собирается в ресторан на ужин. Платить будет наличными. Он всегда платит наличными. Ужин растянется надолго, чуть ли не до полуночи. Потом он совершит моцион. Марсонини не водил машину и редко пользовался услугами такси. Он придет сюда пешком, отмеряя квартал за кварталом, исходя слюной по дороге.

– Как его поймали? – Рорк знал, но хотел, чтобы Ева ему рассказала. Он видел, что ей надо выговориться.

– Намеченная им жертва жила в мансарде, очень похожей на эту. Это имеет смысл. Одна из ее подруг крупно поругалась со своим дружком и пришла поплакать на плече у Лизель – так ее звали. Пришла поплакать у нее на плече, или что там еще делают женщины в таких случаях.

– Едят клубничное мороженое.

– Заткнись. Ну, словом, подружка выплакалась и осталась ночевать на диване. Ее разбудила музыка. Она не слыхала, как он вошел: кажется, они прикончили бутылку дешевого вина или наливки. Что-то в этом роде. Марсонини ее не заметил, пока она спала, в этом смысле им повезло. Итак, подружка идет в спальню, хочет понять, откуда взялась музыка. К этому времени Лизель была уже связана, с кляпом во рту, с разбитым коленом. Марсонини разделся догола и стоял спиной к двери. Он собирался залезть на постель и изнасиловать Лизель.

Ева замолкла. Она слишком хорошо знала, что происходит в голове у жертвы, теряющей сознание от боли. Она знала, что страшнее всего ожидание предстоящего ужаса. Оно гораздо хуже уже пережитой боли.

– К счастью, подружка сохранила голову на плечах, – продолжала Ева. – Она бросилась обратно в гостиную и набрала номер службы спасения, потом вернулась в спальню, схватила ту самую биту, которой он размозжил Лизель коленную чашечку, и ну его охаживать. Раскроила череп, сломала челюсть, нос, локоть. К тому времени, как копы туда добрались, Марсонини был без сознания и в весьма плачевном состоянии. Она развязала Лизель, прикрыла ее и держала нож у горла ублюдка в надежде – так она это сформулировала в своем заявлении, – что он очнется, и тогда она всадит нож ему в глотку.

– Я думаю, у него навек застряло в глотке, что его остановила женщина.

Губы Евы дрогнули в улыбке: она оценила шутку.

– Я на это и рассчитываю. Он умер в тюрьме два года спустя, когда кто-то из заключенных или охранников кастрировал его и бросил в камере. Он истек кровью. – Она глубоко вздохнула. Оказалось, что, если выговориться, становится легче. – Пойду еще раз все проверю. У тебя есть еще два часа, чтобы размяться, потом мы все займем свои места. И будем ждать.