Почти любовь - Алекс Джиллиан
– Майка очень за тебя переживала, – развивает тему Олег. Как же меня достали эти сводники. Не зря говорят, муж и жена – одна сатана. Мало мне матери, все уши прожужжавшей про Майкины переживания, так Олег с Маринкой туда же. Вроде бы все взрослые разумные люди, а простых вещей не понимают. – Она у нас жила, пока ты в коме был. Вся извелась, отпуск за свой счет взяла. Ты ей хотя бы позвони.
– Мы созванивались пару раз, – сухо констатирую я, не намереваясь вдаваться в подробности. Вопрос с Майей давно закрыт, но кто-то упорно считает иначе. Причем даже не она сама. Со второго раза до Майи удивительным образом дошло, что мои чувства и планы на ее счет после болезни не изменились.
– Это, кстати, она Петра Ивановича уговорила, чтобы их с твоей матерью в больницу пропустили, – сообщает Олег. Вот, значит, кто постарался, а я на мать грешил. – Он на красивых баб падкий, не устоял, – смеется друг.
– Так может и его позовем, – предлагаю я. – Главный с Томкой в разводе. Майя – женщина свободная. По-моему, неплохая пара получится.
– Ты же не серьезно? – озадачено уточняет Олег. – Майка тебя любит.
– Майка любит страдать, а Петр Сергеевич ей это обеспечит в полной мере. Вряд ли он забыл про наши с Томой бурные ночные дежурства.
– Ну она не только с тобой «дежурила», – хохмит Богданов. Я устремляю на него выразительный взгляд, и он спешно отнекивается. – Эй, я не про себя. Все в курсе, что Томка падка на молодых хирургов. У нас с Мариной все по-честному. Второго планируем.
– Молодцы. Рад за вас.
– Сань, а Майку тебе совсем не жалко? – не сдается Олег.
– Жалко, – предельно честно отвечаю я. – Признаю, что для брака и семьи она идеальный вариант. Мы неплохо уживались, и у нас все бы могло сложиться, если бы я захотел.
– Так в чем же дело? – недоумевает Богданов. – Только не говори, что до сих пор по своей чокнутой сохнешь.
– Не сохну, Олег, – отрицательно качаю головой, отрешенно уставившись перед собой. – Я ее люблю, и, похоже, это неизлечимо.
– Ну, дурак, – покрутив у виска, обескураженно выдыхает друг. – Я думал, у тебя после комы переоценка ценностей произойдет, мозги на место встанут… – тяжело вздохнув, Олег на какое-то время замолкает, но хватает его ненадолго. – И что теперь? Дальше в догонялки играть будете?
– Не будем, – уверенно говорю я. – Признание проблемы не всегда предлагает поиск алгоритма ее решения. Иногда надо просто принять ситуацию и жить дальше.
– То есть вы не планируете снова сходиться? – окончательно запутавшись, вопросительно смотрит на меня Олег.
– Третий раз? Я похож на мазохиста?
– Еще как, – невесело ухмыльнувшись, кивает Богданов. – Она сама что думает?
– Понятия не имею, – устало отзываюсь я. – Давай о чем-нибудь другом поговорим. О женщинах не хочу. Что там у нас в отделении творится?
– В отделении все стабилизовалось, с понедельника возвращаемся к прежнему режиму, – торопливо рассказывает Олег. – Сань, я про Олесю хочу спросить… Она же приезжала в больницу, пыталась пробраться внутрь как волонтер. Не просто так, – игнорируя мою просьбу, продолжает он, снова ковыряя больную тему.
– Естественно не просто, – проглотив горький комок, соглашаюсь я. – А от небольшого ума. Спасибо матери, что оказалась в нужное время в нужном месте. Меня, здорового мужика, эта зараза за три дня скосила, представь, а эта идиотка… В общем, нет слов, Олег. Один мат, а человек воспитанный.
– Ага, с каких это пор? – иронизирует Богданов. – Отчаянная она, конечно, но ты знал, на что подписывался. Я с первого взгляда понял, что у девчонки не все дома. Болезнь болезнью, но есть же какой-то предел…
– Вот мы в него и уперлись. – подвожу черту под всем вышесказанным, автоматически утыкаясь взглядом в свой мобильник, который все это время неосознанно вертел в руках. На словах все складно получается, но противоречия внутри перебороть гораздо сложнее. И у меня нет никакого оправдания и объяснения тому, что я до сих пор каждый день жду ее звонка. Жду с того дня, как Валентина вернула мне телефон, бегло рассказав об основных событиях, произошедших за время моего отсутствия. Про Олесины звонки, про скандал с матерью перед приемным покоем, про аннулированный пропуск и единственное сообщение, оставленное Веснушкой в качестве поздравления, хотя его таковым и с натяжкой назвать нельзя. Периодически я открываю его, чтобы перечитать и в очередной раз попытаться понять, что она хотела мне донести. Сейчас даже открывать не нужно. Выучил наизусть.
«С днём рождения, Саш. Я снова чуть все не пропустила. Извини, что пишу только сейчас, а не с самого утра. Надеюсь, ты, как всегда, поймёшь и простишь. Знаешь, я не очень сильна в пожеланиях, правильные подарки дарить не умею и не всегда внятно излагаю собственные мысли.
Поэтому можно я обнаглею и попрошу кое-что для себя?
Пожалуйста, только живи.
Это всё, больше ничего не нужно.
PS. Ты украл мою песню[1], Страйк.»
Глупо, но я нашел эту чертову песню и даже поставил ее, как рингтон на Олеськин номер, но она так ни разу и не зазвучала. Несколько раз я порывался сам позвонить, но вовремя себя останавливал. Она ушла без объяснений, оставив в ванной кольцо и дурацкую записку, сменила телефон, пряталась по всей Москве, сбежала от меня из зала суда, словно я исчадие ада и явился за ее душой, а когда догнал, смотрела так, будто я – все, что ей нужно в этом гребаном мире.
Затем несколько месяцев молчания, двухсторонняя пневмония, реанимация и острое осознание, что прибежит, не выдержит, примчится спасать, благополучно забив на все риски. Угадал на сто процентов, в некоторых поступках Олеся удивительно предсказуема. Живет на нерве и иначе вряд ли сможет.
В довесок, это сообщение в мой двойной день рождения. О чем? Зачем? И что, черт возьми, я могу ей сказать? Мне тоже жаль? Она и сама это знает.
А если задать обратный вопрос? Почему я жду, что она позвонит? Что я хочу услышать? Снова тупик. Потому что в любом ее ответе нет никакого смысла, как не было его в клятвах, что она давала в день нашей свадьбы. Бегство – вот ее излюбленная тактика, которой Веснушка не изменяет.
Дальше происходит что-то из ряда вон выходящее. Телефон вдруг оживает, вибрируя в ладони и наполняя салон внедорожника знакомыми аккордами. Оцепенев от неожиданности, я недоверчиво смотрю на определившийся номер. У меня снова начались зрительные и слуховые галлюцинации? Хотелось бы верить, но нет. Серьёзно, вашу мать? Именно сейчас?
– Чего замер? Отвечай, пока не передумала, – скосив взгляд на мой телефон, понимающе ухмыляется Олег. Приняв вызов, я молчу, снова почувствовав себя потерявшим дар речи студентом, случайно столкнувшимся в столовой универа со странной чудачкой в смешном васильковом платье с рюшами. Помню ее озорную улыбку и как без страховки нырнул в глубину зеленых омутов. Мир словно исчез, оставив только нас двоих и протянутый мандарин.
Мне стоило задуматься… Те образы, что всплывают в нашей голове, когда мы смотрим в глаза женщине, являются отражением чего-то важного и необъяснимого, не до конца осознанного, но уже необратимо пустившего свои ростки где-то глубоко внутри…» Но я не задумался и утонул в ней, как когда-то в детстве в деревенском пруду.
– Привет, Саш, – Олеся заговаривает первой.
Ее голос звучит спокойно, я бы даже сказал буднично, что никак не вяжется с образом импульсивной Веснушки. И это ее «Саш» сбивает с толку. Обычно, пытаясь абстрагироваться от эмоций, она использует Страйка, как существо вымышленное и потому неодушевлённое.
– Здравствуй, Олеся, – выжимаю скупое приветствие.
– Мы можем встретиться? – спрашивает она. Вот так сразу? Без предисловий? У меня начинает дергаться глаз и потеют ладони.
– Когда? – взяв себя в руки, сухо отзываюсь я. Даже не берусь гадать, почему она решила, что у меня вообще есть возможность с кем-либо «встретиться». Буквально двадцать минут назад мне были запрещены личные посещения, не говоря уже о выходе за территорию.
– Сейчас, – без колебаний
