Дочь Моргота (СИ) - "calling my name"

— Что это?

Силмэриэль открыла глаза, недоуменно оглядываясь. Она, кажется, потеряла на миг сознание… а такого бесконечного удивления и легкого страха не видела на лице отца еще никогда.

Пробирка упала на пол, со звоном разлетевшись на мелкие осколки, но Саруман не обратил на потерю порции драгоценной крови никакого внимания, зачарованно глядя на яростно пузырящуюся глину.

— Твоя кровь… испортила мой питательный раствор. Что в ней такое?

Саруман проворно отскочил в сторону, потянув ее за собой. Казалось, дрожащая как в лихорадке емкость вот-вот разлетится на куски, но, взметнув напоследок язык пламени, почерневшая магическая глина застыла маслянистой пленкой на дне.

========== Часть 7 ==========

— Что в ней такое? — машинально переспросила Силмэриэль, вновь пытаясь вытереть нос рукой. Кровь лишь еще больше размазывалась, но неприятное ощущение сырости временно пропадало. — Не знаю… то же, что и у тебя.

Наверное, все то, что я хочу пожелать тебе, папа. Что ты пробуждаешь во мне.

Хотя это нехорошо… и неправильно. Ощущение, что ненавидеть отца и желать ему смерти недопустимо… и страшно, несмотря ни на что вновь вернулось, гася и отравляя сомнениями сладко холодящую изнутри мстительную решимость.

Избавиться от ставших невыносимыми гнета и унижений… и остаться один на один с чуждым и непонятным миром, где никто, кроме папы, не знает ее и не подобен ей. Хочет ли она и решится ли? Если бы он хоть чуть-чуть изменился… совсем немного.

— Дай руку.

Силмэриэль отрешенно смотрела на пустой флакон в руке отца, не понимая, что он хочет сделать. Момент, когда подоспевшие орки заменили поддон с испорченной глиной на новый, она пропустила, опять выпав из реальности.

— Ай! — От обжегшей руку пронзительно-резкой боли она чуть не упала, вздрогнув всем телом. Опять отец делает ей больно… сколько можно. И он даже не в состоянии понять…

Кровь тонкой струйкой потекла из безжалостно надрезанного запястья. Думая лишь о том, чтобы не пролить ее, Саруман удерживал ее за руку, крепко прижимая флакон к ране.

— Папа… у тебя есть лечебный эликсир?

Не разреветься было очень трудно, губы все сильнее дрожали, искривляясь. Сегодня было слишком много боли и крови, она так устала и хочет… хотя бы кровоостанавливающего эликсира. Чтобы не чувствовать себя несчастной смертной девчонкой.

— Нет, — равнодушно ответил Саруман, не отрывая заинтересованного взгляда от флакона с ее кровью, на вид такой же красной, как у смертных.

Он может забрать ее всю, если понадобится, так же спокойно.

— Я проверю, что можно с ней сделать. Интересно…

— Что тебе интересно? — С возмущением сказать отцу, что она не подопытное животное, не получилось, голос все еще дрожал от постыдной жалости к себе.

— Что случится, если пролить твою кровь на алтарь поклоняющихся Тьме. Они подумают, что…

— Ты хочешь принести меня в жертву Морготу? Спасибо, папа, — натянуто улыбнулась Силмэриэль, не понимая, было это случайное любопытство, далеко идущие планы или отец впервые в жизни пошутил. — Что не отдать оркам… ты правда стал выше ценить меня.

— Это ни к чему, — улыбнулся Саруман, обнимая ее за плечи. — Дикари уже много веков проливают кровь в своих храмах, не получая взамен ничего. Их бог не слышит их и, увидев, наконец, эффект, падут ниц перед получившим благословение Тьмы. Достаточно лишь немного моей глины и твоей крови… Но в этом нет нужды — уже наутро будут первые полуорки. Потом я быстро выращу целую армию, а ты поможешь мне… со смертным. Раз уж твою тягу к ним не победить… Он еще вернется, и скоро. Дэнетор чувствует, что сила Мордора возрастает с каждым днем, только не понял, что с ним бороться бессмысленно, и не поймет. Но его наследника можно убедить, если немного постараться.

Со смертным? Откуда-то взявшаяся в до предела измученном теле горячая кровь прилила к щекам. Это не бред помрачившегося разума, отец правда позволит ей… один раз в жизни познать то, о чем она давно отчаялась мечтать? И ради чего готова на все, даже помочь отцу погубить его? Нет… или да.

— Ты обманешь его, папа… — прошептала Силмэриэль, заглядывая в блеснувшие легким злорадством глаза отца. — Не дашь, что обещал.

— Я ничего не обещал, — невозмутимо ответил Саруман, аккуратно выливая в пузырящуюся глину свежеприготовленный эликсир. — Он сам решил, что может использовать меня в своих целях. Выше самоуверенности Боромира лишь его тщеславие. И чрезмерное бесстрашие, что сродни глупости.

Выше его тщеславия и самоуверенности лишь твои, папа.

Силмэриэль собрала все оставшиеся силы, чтобы закрыть сознание, в последнее время у нее лучше получалось не давать отцу копаться в своей душе. К счастью, Саруман и не старался сломить сопротивление, сосредоточившись на готовом вот-вот завершиться главном эксперименте его жизни.

***

Над кем ты собрался властвовать, папа, если истребишь всех смертных людей?

Силмэриэль никогда не любила смертных, порой жалела и завидовала (за похожую на краткий сон жизнь) и ненавидела за это же, но орки, кроме презрения и отвращения, не вызывали ничего. И с каждым днём набирающему силы Великому Злу нужны покорные рабы, а не союзники. Как и ее отцу. Она лучше, чем кто-либо другой, это знала.

Прочерченный пересекающимися линиями ставший уже мучительно родным черный каменный пол сам собой уходил из-под ног, кренясь и шатаясь. Она не хочет спрыгнуть вниз, совсем не хочет… но может случайно упасть, потому что слишком устала, и тело плохо слушается ее. Как обидно.

Дышащий холодом заснеженных вершин Мглистых гор ветер бросал в лицо растрепавшиеся волосы (заколка расстегнулась и соскользнула на пол от удара о стену), прижимал вплотную к ногам подол платья и ощутимо подталкивал в спину, пытаясь скинуть с предательски скользкого края. Плакать не хотелось. Неприятно склеившие ресницы полузастывшие капли выступили сами собой от режущего глаза света — она уже совсем отвыкла от него в полутьме подземелий и башни.

Отец не выпускал ее оттуда целую вечность, не меньше. Ощущение времени изменило ей. Силмэриэль со странным равнодушием смирилась, что больше никогда не увидит кажущегося обманчиво близким неба над вершиной Ортханка… в телесном облике по крайней мере.

Только закопченные своды пещер, отблески огня и скалящих зубы полуорков, еще покрытых слизисто-грязной пленкой породившей их глины, оскверненной темным папиным колдовством. Гораздо более высоких и похожих издали на крепко сложенных людей, в отличие от неказистых кривоногих орков, с чертами, подобными человеческим, что делало их особенно пугающе-неприятными.

В павшем перед отцом и тем, кому он служит, Средиземье останутся лишь они, и другие порождения Тьмы, и дым Роковой горы застит солнце, как в Мордоре. Силмэриэль вздрогнула и ухватилась за каменный уступ, впитывая взглядом тусклое, но пока скрываемое лишь разорванными ветром серыми облаками солнце живого мира.

Неужели отец прав, презрительно называя ее полукровкой, неспособной сродниться ни с одной из слившихся в ней сущностей? И она никогда не поймет, чего хочет, одновременно восхищаясь и темным искусством отца, искренне желая быть его ученицей, помощницей и наследницей, и красотой неискаженного мира? Люди вызывали в ней зависть и неприязнь, мстительное желание добавить страха и страданий в их беззаботно краткую жизнь, а орки сильнейшее отвращение.

Тебе просто не хватает любви, Силмэриэль! Она отличает людей… и тебя от исчадий мрака. Ты умеешь и хочешь любить… Но ты не найдешь ее на вершине Ортханка, дочь Курумо.

Проклятье! Ноги опасно заскользили по обледеневшему полу, чуть было не дойдя до края. Инстинктивно удержав равновесие взмахом руки, Силмэриэль окончательно поняла, что совсем не желает небытия — человеческая радость и облегчение затопили грудь пьянящим теплом. Любовь… легко сказать. Почему она только всех ненавидит, особенно влезающих в сознание без спроса?

Кто… это еще такой? Опять приехал незванным… ему же хуже. Силмэриэль напрягла зрение, вглядываясь в фигуру в темно-сером плаще с не таким красивым, как у ее отца, больше похожим на обычную толстую палку посохом. Светлый… слишком светлый. Соприкосновение с его сознанием оказалось раздражающе неприятным… и в то же время согрело почти неведомым ей чем-то, что дарят друг другу смертные, до боли раздражая незаслуженным счастьем.