Робер Гайяр - Мари Антильская. Книга первая
— Вы что, с ума сошли? — воскликнул Байардель. — Ведь мятежники убили солдата!
— Подумаешь! Да пусть хоть всех перережут, мне какое дело! Сам-то я ведь уже больше не на службе! Так что пусть их всех перережут или перевешают, мне на это ровным счетом наплевать! Кому суждено погибнуть от веревки, на веревке и подохнет, а кому судьба уготовила помереть от шпаги, тот и кончит от клинка… Все это так оно и есть, хотя, по правде сказать, этот окаянный пират Барракуда помер от удара ножом в грудь, тогда как его с нетерпением поджидали все виселицы Лондона, Кадикса и Ямайки!
— Что значит — вы больше не на службе? — удивился Байардель. — Что это за сказки вы мне тут рассказываете? Похоже, вы так накачали брюхо ромом, что на вас уже камзол не сходится!
— Да нет же! Говорю вам, я больше не солдат! — с серьезным видом повторил Лефор. — Больше не служу — уволен по приказанию генеральши! Вам-то, капитан Байардель, сообщат об этом завтра, но, поскольку я всегда знаю все новости прежде других, то и говорю вам об этом сейчас!
Некоторое время капитан простоял с разинутым от изумления ртом.
— Стало быть, выходит, — проговорил он наконец, — вам все равно, если в отсутствие генерала мятежники спалят и разрушат все, что построено на этом острове?
— Ровным счетом наплевать! — ответил Ив. — Пусть об этом заботится мадам генеральша, как зовут теперь эту дамочку Сент-Андре, со своим помощником Лапьерьером! О чем и имею честь сообщить вам, мессир!.. А узнал я это из ее же собственных губок, потому что и часу не прошло, как я еще сидел рядом с ней, чтобы предупредить ее об опасности! Так что я умываю руки, она и без меня справится!.. Позовет своего негра Кенка, прочитает молитву, и мятежников сразу как ветром сдует, это уж можете мне поверить!
Байардель прикладывал неимоверные усилия, пытаясь понять, о чем идет речь. Все это казалось ему очень странным и запутанным, однако он догадывался, что Лефор в курсе каких-то событий, которые ему неизвестны.
— Послушайте, Лефор, — проговорил он наконец, — надо бы нам поговорить об этом деле вдвоем, как мужчина с мужчиной… Может, заглянете нынче после ужина в «Большую Монашку»?.. Там всегда можно услышать что-нибудь интересное, а вы расскажете мне все, что у вас на сердце! За пунш плачу я!
— Тысяча чертей! Если вы и дальше намерены говорить со мной таким манером, то, предупреждаю, капитан, очень скоро мне придется проучить вас по заслугам!
Поскольку у Лефора теперь вполне хватало свободного времени, он выехал из форта, направился к востоку, не останавливаясь, миновал «Большую Монашку», что подковывает гуся, пересек по деревянному мостику речку Отцов-иезуитов и направился в сторону хижины, откуда к небу, которое с каждой минутой подергивалось все более темной синевой, поднимались легкие кольца дыма.
При стуке копыт по мощенной камнем дороге из халупы появилась женщина с большой деревянной ложкой в руке, растрепанными космами и трубкой во рту.
Она прищурилась, стараясь рассмотреть в сгущающихся вечерних сумерках нежданного ночного гостя, потом уткнула в пухлый бок руку с ложкой, другой вынула изо рта свою большую трубку и без всякой нежности в голосе закричала:
— Ах, это ты, каналья! Объявился наконец! Вот уж неделя, как я тебя поджидаю, а ты как сквозь землю провалился, уж не знала, что и подумать, гуляка ты несчастный! Сто раз тебе говорила: погоди, кончишь, как мой покойный муженек, всадит тебе нож меж ребрами какой-нибудь ревнивый негр, которому не понравится, что кто-то милуется с его негритянкой!
— Послушай, женщина, — обратился к ней Ив, — прошу тебя, поменьше шума, займись-ка лучше своим варевом, а если ты и дальше будешь утомлять мне уши своей болтовней, мне придется отрезать твои и повесить их себе на шею как украшение…
Женщина с ворчанием вернулась к себе в хижину. Ив последовал за нею. Жалкий фитиль, опущенный в заполненный наполовину маслом сосуд из выдолбленной тыквы, распространял какой-то хилый свет, которому никак не удавалось проникнуть сквозь густой дым, заполнявший всю комнату.
На земле лежала постель — убогая пальмовая циновка. Шаткий стол, две скамейки, вырубленные прямо из цельного ствола тропического бавольника, да немного кухонной утвари составляли все убранство этого скромного жилища.
Эта женщина и была та самая Жозефина Бабен. Ей было лет сорок от роду, и у нее имелась борода, достойная любого мушкетера, ибо тропический климат с таким же успехом способствовал развитию волосяного покрова, как и буйному распространению растительности. Вся она состояла из одних округлостей. Груди, зад, ляжки, икры — все было как бы надутое и имело шаровидную форму, так что с первого же взгляда бросалось в глаза, что, остановив свой выбор на этой пышной и все еще не утратившей своеобразной миловидности вдовушке, Лефор лишь следовал советам пирата Барракуды, считавшего самым наиважнейшим достоинством женщины размеры ее крупа.
Жозефина Бабен опустила ложку в котел и принялась помешивать суп, который распространял вокруг весьма аппетитные запахи. Однако при этом она ни на минуту не прекращала ворчать. Ив скорее догадывался, о чем она вещала, чем действительно прислушивался к ее словам.
— Ни стыда, ни совести! — бубнила женщина. — Ну как есть ни стыда, ни совести! Это же какой позор — таскаться с самой распоследней падалью на острове! Ни дать ни взять, вылитый мой покойный муженек! Все они друг друга стоят, эти мужчины!
— Нехорошо, — проговорил Ив поучительно и размеренно, — очень нехорошо, когда женщина болтает у очага… А еще хуже, если она курит трубку, когда помешивает свою стряпню!
— А что бы я еще, интересно, делала, если бы не курила эту самую трубку, а? Ведь уже неделя прошла, как я тебя поджидаю, и ведь одному Богу известно, где тебя черти носили, пес ты поганый!
— Эй, Жозефина! — как-то вдруг примирительно проговорил он. — Уж не хочешь ли ты сказать, что ты беспокоилась о своем старом канделябре?
Она оставила свою ложку, подошла к нему поближе и почти ласково сказала:
— А что же в этом удивительного! Тут такие дела творятся! Здесь убивают, там поджигают!.. До чего дожили! Как сказал бы мой покойный муженек, хорошая работенка, и это когда денежки достаются с таким трудом!..
— Ладно, женщина, расскажи-ка мне лучше, что ты об этом слышала… И возьми вон ту тыквенную плошку да налей мне этого твоего супа, который так аппетитно пахнет! Тысяча чертей! У меня от голода уже все кишки перевернулись, а от этой твоей стряпни вся глотка полна слюней!..
— Ну ладно уж! — промолвила умиротворенная Жозефина. — Между нами говоря, в Прешере была какая-то потасовка! Похоже, они хотели поджечь склады компании островов… Да только у них ничего не вышло, потому что колонист Ланске как примется стрелять из пистолета… Но им все-таки удалось обчистить часть складов, и теперь вроде настал черед поджидать их интенданту Лесперансу.
— Отлично! — бросил Лефор, потирая руки. — Будьте здоровы, мадам генеральша! А теперь ступайте к своему Лапьерьеру, и дьявол меня забери, если вам вдвоем удастся остановить этот мятеж!
Жозефина поставила перед Лефором тыквенную миску с дымящейся жидкостью, дала ему свою ложку и ошеломленно потеребила бороду.
— Что-то у тебя больно уж довольный вид! — заметила она. — Что это с тобой? Всякий раз, когда ты ни заговоришь об этой генеральше, у тебя всегда делается вот такой счастливый вид! Ты бы лучше поберегся! И эта шлюха поганая тоже пусть остерегается! Я не позволю отнимать у меня моего мужчину! Лучше уж убью вас обоих, и дело с концом!
— Ты, женщина, лучше уж заткни-ка свою глотку трубкой, так ты, по крайней мере, будешь поменьше болтать языком, а стало быть, не рискуешь наговорить слишком много глупостей! А теперь послушай-ка лучше, что я тебе скажу: генеральша и я, в общем, мы с ней повздорили… Она хочет, чтобы меня уволили со службы… Так что в данный момент я уже больше не солдат… Правда, об этом еще никому не известно, но ведь я всегда наперед всех узнаю все новости форта… Так что мятежники могут спалить Лесперанса вместе с его домом, снести форт и дотла разорить компанию, не мне им мешать!
— Вот до чего дошло! — побагровев от злости, воскликнула Жозефина. — Ну и дела! Мужчина, который готов перерезать глотку первому встречному, который кричит всем и каждому, что он друг генерала, и вот теперь, вы только на него посмотрите, берет и встает на сторону мятежников, разве не так? Я всегда говорила: с того самого дня, как ты впервые переступил порог того дома, ты будто и стыд свой на шпорах туда унес!
Она слегка отдышалась и продолжила в том же тоне:
— Что говорить, эта женщина и мне тоже не по нутру! Да и этот твой Лапьерьер не меньше… Но я все думаю о бедном генерале, который сейчас в плену, у нас на острове все его так любят, а он ничего не может для нас сделать. Какое же проклятое отродье — все эти мужчины! Хоть бы один нашелся, кто бы защитил генерала, пока его здесь нет! Ни одного! Даже ты и то предал!
