Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
Трубка легла на рычаг, но Марта продолжала стоять на месте, не в силах унять смятение, вызванное этим звонком. Машинально посмотрелась в зеркало, поправила волосы. Она словно пыталась увидеть себя глазами человека, с которым не встречалась столько лет. Снова растерянно оглянулась на сына.
Эдгар дожевал пирожок, захлопнул книгу:
— Ты хочешь, чтобы я испарился?
Марта испуганно вздрогнула:
— Ну вот еще… Что за глупости?
— Ладно, мать, не надо. Ты хорошая художница, но актриса из тебя неважная. Я, конечно, уйду… Но если честно признаться, мне это уже порядком надоело. Я же слышал… Приехал кто-то из Латвии. Не так ли?
Марта покраснела:
— Не совсем так.
Он посмотрел на ее смятенное лицо, угрюмо спросил:
— Тебе не кажется, что нам пора объясниться?
Мать подняла на него страдальчески-умоляющие глаза:
— Ты хочешь это сделать сейчас?
Она стояла перед ним, как провинившаяся девчонка, маленькая и беззащитная. Ему вдруг стало нестерпимо жаль ее. Сказал с нарочитой грубостью:
— Ладно, мать, прости. — Виновато опустил глаза. — Только знаешь… Мне ведь тоже несладко. Я же вижу, что тебя все время что-то тяготит. Не хочешь говорить — не надо, я не напрашиваюсь, но…
Она побледнела, до крови закусила губу.
— Хорошо, я тебе завтра же все расскажу.
Он наклонил голову, крутые желваки проступили на скулах. Как был похож в этот момент сын на своего отца! Вылитый Артур.
— Не обижайся, мать… Я вовсе не за этим… Хотя, честно говоря, многого не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
Он ответил не сразу. Не решался сказать то, что мучило его давно и неотступно. Но все же собрался с духом:
— Да хотя бы того, что мы объездили половину Союза. Где мы с тобой ни были. Только не в Риге. Это что, случайно?
Она проглотила твердый ком, подступивший к горлу, плотнее сжала губы.
— Ну и что?
— Понимаешь, мать, это же невозможно скрыть…
— Что скрыть? — в ее голосе послышался откровенный испуг.
— Я не знаю что… Но, наверное, что-то есть. — И неожиданно признался: — Недавно встретил в троллейбусе латышей. Шесть остановок, как дурак, за ними ехал. Все прислушивался к речи. Неужели ты думаешь, что мне все это безразлично?
Марта гордо вскинула голову, долго и пытливо вглядывалась в глаза сыну, наконец, четко сказала:
— Мы завтра же обо всем потолкуем.
Эдгар, испытывая неловкость за этот, так неожиданно возникший и явно неприятный для матери разговор, неуклюже ткнулся губами в ее щеку, взял со стула рубашку:
— Ладно, мать… Ты уж извини, что так получилось. Я пошел. Позвонит Марина, скажи, что завтра, как условились.
— Хорошо.
Сын ушел, а она еще долго стояла в прихожей, подавленно уставившись в одну точку. Мысли, одна тревожнее другой, перескакивали, путались, и не было от них никакого спасения. Вот он и настал, этот час. Марта знала, что рано или поздно, ей придется исповедаться перед сыном. Она понимала, что так или иначе, независимо от ее усилий и всевозможных ухищрений, что-то само по себе всплывет наружу, что-то станет известно, а что-то совершенно естественно вызовет законные вопросы, если не подозрения. Просто она не заметила, как вырос сын, как приспело время и как пробежала жизнь.
В первое мгновение Марте показалось, что ее попросту разыграли — ничего общего с Рихардом Лосбергом в человеке, что стоял перед ней сейчас, не было. Если бы не голос. Это единственное, над чем не властно время. При первых же его звуках у Марты словно пелена спала с глаз.
Началось постепенное, трудное узнавание. Тот же лоб, немного выпуклый и квадратный, правда, теперь его рассекали две глубокие морщины. Тонкий, прямой нос с едва заметной горбинкой посредине, может быть, чуточку обвисший. Та же пышная шевелюра, щедро присыпанная снежной порошей. Но главное, это глаза: по-прежнему цепкие, упрямые и насмешливые. Они испытующе смотрели на Марту, и в то же время как бы просили извинить за непрошеное вторжение.
— Ну, здравствуй, — хрипло проговорил Рихард, нервно усмехаясь. — Не ждала?
— Здравствуй.
— Не верится?
Она хотела ответить, но запершило в горле и перехватило дыхание.
— Позволишь войти?
Хозяйка молча отступила в сторону, пропуская его в гостиную. Он вошел, огляделся, на секунду задержал свой взгляд на портрете Эдгара.
— Не его ли я встретил сейчас в подъезде? Такой высокий, в серой клетчатой рубашке. Очень похож на Артура.
— Да, это Эдгар.
Мужчина, — задумчиво сказал Лосберг. — Можно присесть?
— Ради бога, — сбросив, наконец, оцепенение, торопливо ответила Марта. — Кофе хочешь?
Он опустился на диван, поймал ее руку, усадил рядом.
— Сядь, успокойся. Ничего не надо. Дай посмотреть на тебя. Ты совсем не изменилась. Нет, вру, ты стала еще красивей.
Она осторожно высвободила руку, слегка отодвинулась. Не скрывая удивления, спросила:
— Но ты… Каким ветром, откуда?
Лосберг вынул из кармана сигареты, бросил на хозяйку короткий, выразительный взгляд, чиркнул зажигалкой, унимая волнение, несколько раз глубоко затянулся. И тут же спохватился:
— Извини… Ты позволишь? — Сигарета слегка подрагивала в его пальцах.
— Кури, пожалуйста.
Она встала, нашла пепельницу. Расположилась в кресле напротив, выжидающе глядя на гостя.
— Представь себе, ничего таинственного и необычного, — стараясь казаться безмятежным, заговорил Лосберг. — Несколько лет назад я сделал запрос через Инюрколлегию… Сначала на фамилию Лосберг… — Смущенно усмехнулся. — Прости мою самонадеянность. Но ведь мы не были официально разведены. Затем на Озолу… И только потом сообразил, что тебя следует разыскивать как Бангу.
Вот она, безжалостная ирония судьбы: если для Лосберга было просто и понятно, что Марту надо разыскивать как Бангу, то это никакие могло прийти в голову Артуру. Да и никому, пожалуй, не пришло. За мертвых не выходят замуж.
— Зачем? — тихо спросила она.
— Не знаю, — честно признался Рихард. — Вдруг захотелось тебя увидеть, так захотелось…
Он резко отвернулся и заметил лежащий на трюмо янтарь. Да, тот самый, с замурованными в прозрачной тюрьме мошками. Гримаса боли исказила его лицо. Злая, неприкрытая ревность плеснулась во взгляде. Он взял камень, подержал на ладони.
— Все сохранила.
— Да. — Как когда-то, решительно отобрала янтарь, положила его на место. — И для этого ты приехал в Иркутск?
Он посмотрел на нее и, как бы оценив шутку, деланно усмехнулся:
— Ну, не совсем так… Хотя, в общем, мне чертовски повезло.
— Не понимаю.
— Ничего сложного — наводим мосты. У вас бурное строительство, и вам надо уйму всякого оборудования. Вот мы и приехали посмотреть, стоит ли игра свеч. Ох, прости, я же забыл представиться: живу в Гамбурге, промышленник. Химическое оборудование, электроника… Акула капитализма, по-вашему. Чему ты усмехаешься?
— Да так, вспомнилось, — Марта окончательно справилась с волнением. — Ты же когда-то утверждал, что скорее закроешь фабрику, чем возьмешь хотя бы грамм сырья у русских.
Лосберг смутился, но быстро взял себя в руки:
— Да, ты, действительно, ничего не забыла.
Марта так выразительно посмотрела на него, что Рихард на минуту смешался, удрученно спросил:
— За что ты меня ненавидишь? Всю жизнь…
— При чем тут ты? — почти миролюбиво сказала она. — Если кто и виноват в том, что произошло, так только я сама. Но за свои ошибки я уже заплатила. Сполна. — Она отвернулась, чтобы скрыть волнение.
Рихард побледнел.
— Отчего у нас не получилось… Не понимаю. — Криво усмехнулся, полушутя, полусерьезно сказал: — Во всяком случае, я очень жалею, что не увез тебя тогда, в сорок четвертом.
— Жалеешь, что не воспользовался моей беспомощностью? — удивленно спросила она.
— Понимаешь… Не знаю, как это объяснить, но мне всегда казалось, что я в чем-то виноват перед тобой. Хотя, в чем — до сих пор не понимаю.
— Не надо, Рихард. У меня нет к тебе никаких претензий. Просто мы были совсем разными людьми. И расплатились за это — каждый по-своему. Ладно, расскажи лучше о себе. Женат, дети?
Он опять закурил, долго сосредоточенно молчал.
— Женат, две дочери… — И вдруг без всякого перехода: — Слушай, а ты счастлива со своим?
— С кем? — не поняла Марта.
— Ну… С Артуром.
Она вспыхнула, но тут же сообразила, что он вовсе не издевается, а попросту ничего не знает. Тихо ответила.
— Артур погиб.
Рихард резко выпрямился:
— Когда?
— В сорок четвертом.
— Ты уверена?
— Своими глазами видела похоронку.
— А как же твоя фамилия? Банга? — недоверчиво спросил он.
— Я взяла ее в сорок пятом. Хотела, чтобы у Эдгара была фамилия настоящего отца.
Он проглотил обиду, но вида не подал:
