Ларри Макмертри - Вечерняя звезда

Как только он перестал сердиться на Томми, Тедди стало грустно, так грустно, что он стал спрашивать себя, справится ли он с ней на этот раз и не сойдет ли с ума от всего этого? Грусть вызывала в нем какой-то трепет и волнение с изрядной долей беспокойства. Иногда, возвращаясь домой из тюрьмы, он начинал тревожиться, что не сможет доехать до дома. А вдруг развалится аркада объезда, или отвалятся сразу два колеса, или начнется наводнение и его снесет с дороги в болото? Он прекрасно понимал, что все эти тревоги были необоснованными, что аркады вовсе не собирались разваливаться, а если бы одно или два колеса и в самом деле отвалились, он наверняка успеет затормозить, прежде чем произойдет какая-нибудь трагедия. Он всегда ездил в крайнем правом ряду, чтобы можно было быстро съехать с дороги, если и в самом деле что-нибудь произойдет.

Но хотя это были смешные опасения, нельзя было отрицать, что они сильно его беспокоили. При этом он начинал дрожать всем телом. В какой-то мере это можно было объяснить тем, что ему страшно не хотелось возвращаться домой, где придется разочаровать всех, кто ждал от него каких-нибудь сообщений. Либо придется лгать — а это ему удавалось неважно, — либо признаться, что Томми опять ни о ком не спрашивал и никому ничего не передавал. Или Томми и в самом деле было все безразлично, или ему не хотелось, чтобы кто-нибудь из них знал, что это не так.

— По сравнению с ним ты еще такой малыш, — сказала Джейн, когда Тедди наконец добрался до дому. Она злилась на него, и это бывало часто после того, как он ездил в тюрьму. Он всегда возвращался с головной болью, такой бледный и так сильно дрожал, что едва доползал до постели. Шишарику сразу становилось ясно, что пане нездоровится, и он хватал лягушонка Кермита и удалялся с ним в шкаф, где они могли обниматься и он мог что-то нашептывать Кермиту на никому не понятном кермитском языке. Это могло продолжаться часами. Джейн всегда укладывала Тедди в постель, клала ему на лоб лед, растирала живот и ждала, когда он перестанет дрожать и в глазах у него появятся признаки жизни. То, что обычно начиналось, как курс лечения, заканчивалось обычно прелюдией к сексу. Даже не давая Тедди окончательно прийти в себя, Джейн начинала сердиться. Она терпеть не могла, что Томми, находившийся в тюрьме за семьдесят миль отсюда, словно затягивал в себя ее мужа своей холодностью и высокомерием. Ей хотелось вернуть Тедди себе, и это было мощнейшим сексуальным стимулом. Только в постели она могла отнять его у Томми. После этого Тедди всегда исцелялся, но тогда Джейн никак не могла унять свою дрожь.

— Да, головную боль ты умеешь лечить как никто другой, — сказал Тедди, думая, что теперь можно было бы выманить Шишарика с его приятелем Кермитом из шкафа. А вдруг они захотели бы забраться к ним в постель и послушать сказки о коте Редди?

— Я не хочу, чтобы ты опять ездил в эту тюрьму, — заявила Джейн. С сексом или без него, ей эти поездки совершенно не нравились. Пока это продолжалось, она не чувствовала себя в безопасности.

5

Пэтси не переставала повторять себе, что ничего из этого не выйдет, однако охоты на Джерри Брукнера не прекращала, подолгу просиживая в засаде у кафетерия «Джамайла». После того как они съездили в Голвестон, она стоически выждала две недели, но потом однажды в послеобеденный час решила, что гордость можно проглотить. В конце концов, решила она, гордыня — это анахронизм, и духу времени не соответствует. Дух времени позволял женщине даже приударить за мужчиной, если ей того хотелось.

Вот ведь Аврора Гринуей взяла да приударила за Джерри, хотя сама всю жизнь презрительно косилась на Пэтси и читала ей морали. Но как только сама пожелала прибрать Джерри к рукам, то, не размышляя ни минуты, просто сделала это.

Если для Авроры это было в порядке вещей, то чем она хуже? — решила Пэтси и вновь начала каждый день в послеобеденные часы курсировать у стоянки кафетерия. Когда его фургон появлялся на стоянке, она победным маршем входила в кафетерий. Он обычно бесцельно глазел на замороженные продукты, разложенные на витрине, и размышлял о том, сколько же ему купить помидоров, или же в торжественном молчании созерцал баночки с разными сортами горчицы. Джерри обычно пожирал кучу бутербродов и любил попробовать с ними какой-нибудь новый вид горчицы.

— Давайте притворимся, что играем, — сказала Пэтси, дождавшись его в засаде уже во второй раз. — Называется игра «Поймай Джерри в кафетерии». Я — охотница, и охочусь я за вами. Правила очень простые. Если я ловлю вас, вы приглашаете меня куда-нибудь.

Джерри, похоже, был слегка польщен.

— Наверное, это забавная игра, — сказал он. — И как часто мы будем играть в нее?

— Периодичность — дело охотника, — пояснила Пэтси. — Играть будем, когда у меня будет желание.

— Похоже, у добычи не так уж много ходов, — сказал Джерри.

— Ну, почему же! Это же не единственный кафетерий в Хьюстоне. Если вы не хотите быть добычей, покупайте свою дурацкую алжирскую горчицу где-нибудь в другом месте.

Вечером после второй засады они поехали в Остин и взяли на ужин мясо на вертеле в ресторанчике в Дриппинг-Спрингсе. На стоянку они вернулись часа в три ночи. Опять у люков разгружались огромные продуктовые грузовики. Они провели вместе уже десять часов и проговорили все это время почти без умолку. По дороге в Остин разговор зашел об искусстве. Джерри любил бывать в музеях и галереях и побывал уже во многих, но у него не было никаких убеждений в отношении искусства. Он любил плавно дрейфовать от одной картины к другой, пока не натыкался на ту, что нравилась ему больше других, после чего, постояв перед ней с минуту, продолжал дрейфовать дальше.

— В этом вы весь — мистер Дрейф, — сказала Пэтси. — Всегда только смотреть и никогда не прикасаться! Зачем вы тогда ходите в галереи, если относитесь к искусству, словно рядовой прохожий?

— Наверное, мне просто нравится бывать в них, это такие красивые здания, — сказал Джерри.

— Ну-ка, назовите мне хоть одно красивое здание, — потребовала Пэтси.

— Да вот хоть музей Менила, — сказал Джерри. Это был новейший музей в Лос-Анджелесе.

— Признаю — это самое красивое здание, — согласилась Пэтси.

— Вы признаетесь через силу. Почему? — спросил Джерри.

— Потому что я накричала на вас и мне неприятно соглашаться с тем, что вы теперь говорите.

Джерри ничего не ответил, но на его лице появилась печальная улыбка.

— Вы всегда напускаете на себя печаль, когда хотите достичь желаемого? — спросила она.

Они мчались по темному шоссе, и на спидометре было около ста пятидесяти.

— Почти всегда, — ответил он.

— Психиатры должны знать, как сдерживать гнев. И свой собственный, и гнев других. Почему вам так не хочется заняться мною?

— Я уже этим занимаюсь, — сказал Джерри.

— А вы имеете хоть малейшее представление, почему я сержусь?

— Конечно. Вы мне что-то предлагаете, а я словно бы отказываюсь.

— Словно бы? — переспросила Пэтси. — Как это можно «словно бы» отказать женщине, которая предлагает свое общество? Тут уж либо отказывайте, либо нет. Что это еще за «словно бы»?

— Да ведь я же с вами в машине. Мы вместе поужинали — прекрасное мясо. Может быть, это не так уж много, но нельзя сказать, что за этим совсем ничего нет.

— Если посмотреть моими глазами, то линия, отделяющая «не так уж много» от «совсем ничего», — весьма тонкая, — сказала Пэтси.

На протяжении следующих пятидесяти миль не было сказано ни слова; потом Пэтси начала расспрашивать его об Авроре.

— Изменилось что-нибудь после смерти генерала? — поинтересовалась она.

— Закончился роман.

— Вот это новость! — воскликнула Пэтси. — А каким образом со смертью закончился роман? — спросила она спустя минуту, так и не дождавшись от Джерри продолжения.

— Аврора в трауре, — пояснил он.

— Ей и следует быть в трауре. Генерал никогда не покидал ее, особенно в самые трудные минуты.

— Да, она говорит то же самое, — согласился Джерри. — А сам я видел его всего раза три-четыре.

— Они были странной парой, но, по-моему, это все же была пара, — сказала Пэтси. — Аврора и в самом деле когда-нибудь думала, что вы можете быть ее врачом, или же это был просто трюк?

— Трюки Авроре как-то не удаются.

— Да и мне тоже, если только вы не считаете, что то, что я ловила вас в кафетерии, было трюком.

На это Джерри ничего не ответил и выдержал молчание еще с минуту.

— Что бы вы предпочли — быть никому не нужным или же вам было бы приятно, что вы нужны кому-то? — спросила Пэтси.

— Я представляю себе самого себя как человека, которому самому кто-то нужен, — ответил Джерри.

Пэтси подумала, что он, видимо, пошутил, но когда она взглянула на него, то увидела, что он смотрит на нее совершенно серьезно.