Елена Катасонова - Возвращение в Коктебель
- А ты?
- Костя обещал "Подлипки" - вообще бесплатно.
- Какие еще Подлипки?
- Здесь, под Москвой. Санаторий такой, сердечный.
- Почему же я ничего не знаю? - нахмурился Дима, стараясь скрыть бурную, неприличную радость.
- А чего трепаться заранее? Еще сглазишь.
Как удивительно, как сказочно все сошлось - молодец Костя! Ведь действительно ей нельзя, в самом деле! Это же сердце - тут шутки плохи! И сын уезжает - со своей дикой бригадой, под Вологду. Раньше мотались тайно, теперь - законно. И платят без всяких там фокусов, без поддельных накладных и "мертвых душ". Кассетник, машина - все оттуда...
- Жениться пора, а он со своими игрушками, - сердится Ольга.
- Успеет, - подмигивает сыну Дима.
- Обстирывай вас тут двоих!..
- Ну чо ты, мать? - тянет Игорь. - А если я не влюбился?
- Влюбился... - кривит губы Ольга. - Глупости! Найди хорошенькую, приличную девушку - чтоб с квартирой, - и устраивай свою жизнь. Влюбился... Скажет тоже...
Она тянет это слово с такой глубокой ненавистью, с таким презрением, что мужчины озадаченно переглядываются. Дима за спиной жены морщится, машет рукой: не спорь, не серди мать. Игорь, поправив пальцем очки, ускользает в соседнюю комнату.
- Двадцать шесть парню и - никого, - ворчит Ольга. - Весь в тебя! Где уж ему влюбиться! Схватить за шиворот - и тащить в загс...
"Как ты меня..." - хочется сказать Диме, но он, конечно, воздерживается: Ольга и без того раскалена добела, зачем напоминать то давнее, унизительное? Они и так его не забыли, оно и так стоит между ними... Интересно, а она-то любила - тогда, тридцать лет назад? Впрочем, не важно, теперь - не важно. Не всем, как видно, это дано, не все на любовь способны, а устраивать жизнь надо всем. Да и прожили они, в общем, неплохо. До встречи с Наткой даже казалось, что хорошо.
Ах, медвежонок, где ты был раньше? Там, на вершине, у могилы Волошина, сидя на горячем от солнца камне, он молил небо: "Не отними!" Приехав домой, постарался не обидеть Олю, но потерпел такое сокрушительное фиаско, что сам поразился.
- В год Чернобыля ехать в Крым... - зевнула Оля и повернулась к мужу равнодушной спиной. Но утром встревожилась, обозлилась. Вот и гремит кастрюлями...
- Я за хлебом.
- Есть еще.
- Хочется свежего.
Вырвался, слава Богу! На углу телефон - как ни странно, в исправности.
- Она вышла, позвоните позже...
Купил хлеб. Вернулся. Покосился на аппарат. Вот же он, протяни только руку! Нельзя, невозможно: в кухне отводная трубка.
- Куда, интересно, отпрыск твой подевался? - сердится Оля. - Хоть бы женился, что ли: ушел бы от нас скорее. Иди обедать! Опять уселся за рукопись? Я прямо не понимаю...
Где уж ей странное такое понять! На факультет поступила случайно, училась скверно, работает кое-как... Где уж ей понимать...
Все так же грохоча ложками-вилками, с размаху хлопая по доске ножом, Ольга резала хлеб, наливала в тарелки борщ и ворчала, ворчала. Дима поддакивал, успокаивал, смотрел на жену в изумлении, страхе: откуда у нее такая огромная, странная, такая жестокая над ними власть? Ну да, она мать и жена, но он, муж и отец, не имеет же этой власти?
- Что с тобой? Ты меня слушаешь? - крикнула Ольга, и Дима вздрогнул от неожиданности.
- Оставь в покое хоть Игоря! - взорвался он. - Сын хотя бы имеет право распоряжаться собой?
- Что значит "хотя бы"? - подняла выщипанные брови Ольга.
- Не придирайся к словам!
Ольга каменно, угрожающе замолчала. Дима смотрел на ее круглое, замкнутое лицо, гладкие, стянутые узлом волосы.
- Ты б хоть покрасилась, - сказал он в тоске.
- Еще чего! - фыркнула Ольга. - Бегать по парикмахерским!
- Можно самой, - неуверенно предложил Дима.
- Да? - иронически покосилась на него жена. - А ты говорил, седина придает благородный вид.
- Я так говорил? - смешался Дима. - Когда?
- До моря, конечно, - усмехнулась Ольга, и он встревожился: что значит "конечно"?
- Пойду пройдусь.
- Меня с собой не приглашаешь?
- Почему же...
- Ладно, это я так...
Быстрей, быстрей, пока она ни о чем не спросила, пока не передумала, не раскричалась... Только бы Натка была на месте! Он добежал до угла, набрал номер.
- Да? - с каким-то придыханием спросила Натка, и нестерпимое желание огнем охватило тело.
- Можешь подъехать к Ленинке? Сразу, сию минуту!
Задыхаясь от волнения и быстрого шага, он вернулся домой, проскользнул коридорчик - к себе, к себе! - сунул в портфель два яблока привезли с дачи, - заглянул в кухню.
- Я в Ленинку.
- Ну-ну...
Он уже полчаса торчал возле библиотеки, а Натки все не было, не было, не было... Он измучился, изождался, извелся и вдруг ахнул - есть же второй вход, центральный! - в панике сбежал вниз, обежал трусцой полукруг, снова пересчитал ступеньки - теперь уже снизу вверх - и там, наверху, сразу увидел Натку. Она честно стояла у высокой тяжелой двери, а его все не было, не было, не было... Волосы у Натки были уже темнее - басма приглушила огненный всплеск, - они свободно падали на белую кофточку, легкая юбка сжимала стан. Боже мой, какая она хорошенькая! Дима осторожно обнял хрупкие плечи, провел рукой по душистым каштановым волосам.
- Что-то в этих дверях я совсем запутался...
Он ткнулся носом в ее душистые волосы. Чем же они так чудесно пахнут? Полем? Лесом? Цветами?
- Хорошо, что ты позвонил еще раз. Я потом никуда уж не уходила.
Мимо них шли серьезные, солидные люди - с папками и портфелями. Открывалась-закрывалась массивная дверь.
- Пошли отсюда, - сказал Дима. Вот только куда им идти?
Он повел ее в Александровский сад на лавочку.
- Если тебе все равно, медвежонок, - сказал по дороге, - пойдем по этой стороне, хорошо?
- Мне все равно, - сказала Натка. - А почему?
- Ну ведь я же придумал про Ленинку... - простодушно объяснил Дима.
Натка взглянула на него как-то странно, и он смешался.
- Что-то не так?
Она пожала плечами.
- Не знаю... Разве ты не имеешь права с кем-то идти по улице?
- Имею... Но тут рядом живут наши знакомые...
Дима смешался и замолчал. Ей не понять! У них с Ольгой все общее: дом, дача, друзья. Ох ты дача! Он даже остановился. Ведь уже осень, они наезжают туда лишь по субботам: собрать яблоки, перевезти в город вещи. Если как следует протопить... Но вдруг Ольга возьмет да приедет? И потом, ему настолько не оторваться... А соседи?.. Как же быть? Опыта - никакого: всю жизнь - верный муж...
- Ешь! - Дима протянул Натке яблоко. - Из моего сада!
Надо хорошенько запомнить: все - в единственном числе, а то привык мы да мы...
Натка задумчиво сгрызла яблоко, нерешительно взглянула на Диму. Он придвинулся к ней ближе, обнял за плечи.
- Что, медвежонок, что? Почему ты так смотришь?
- Можно поехать к Гале, - запинаясь, проговорила Натка.
- К Гале? - осторожно переспросил Дима - как по хрупкому льду, боясь поверить, боясь ошибиться. - Ты хочешь познакомить меня с твоей Галей?
- Нет, не знакомить... Она дала мне ключ... Вообще-то сейчас она на работе...
- Так что ж мы сидим? - вскричал Дима, и на них оглянулись с соседней лавочки. - Надо поймать такси!
- Не надо. Это совсем рядом.
Высокий и длинный, в причудливых изломах дом. Они набирают, сверившись с записной книжкой, код - "Сим-сим, открой дверь"... Едут на восьмой этаж - не говоря ни слова и друг на друга не глядя. Натка возится со сложным замком.
- Дай мне.
Дима отпирает дверь, они входят. Он набрасывает зачем-то цепочку, целует Натку.
- Тихо, погоди, тихо...
Два чужеземца в незнакомой стране. Два бесприютных скитальца. В подобных случаях полагается, кажется, что-то с собой приносить - цветы, коньяк, - только не было у него никаких случаев. Ничего-то он не умеет, о тайных встречах на конспиративных квартирах только читал: "Не тронь тарелку: она чужая..."
Прохладные простыни, любимое тело - как шоколадка. Лишь белая полосочка на груди и белый треугольник внизу живота. Дима целует Наткины шею и грудь, губы его спускаются ниже. Нежность такая, что он с трудом удерживается от слез.
- Родная, родная моя!
Он подсовывает руки Натке под спину, прижимает ее к себе, сгорая от нетерпения. И такая в нем сила, такая мощь, как мог он носить этот пламень в себе?.. И вот они уже не два человека, а единое целое, один ритм, одно дыхание, и два сердца колотятся в такт. Как же они подходят друг другу!
- Тихо, медвежонок, тихонечко, не спеши...
- Но я не могу, не могу...
- Ну хорошо, только не так остро, помедленней, подожди...
Но ее желание, этот светлый поток, захватывает его, этой буре противиться он не может! А потом - такая вселенская тишина... Милая, милая... Все забытые, сентиментальные, смешные слова - для нее.
- Надо вставать... - Натка тянется за часами.
- Еще немного...
- Пора... Скоро придет Галя.
- Помнишь, как я оттирал тебя мочалкой - там, в Коктебеле, - а ты смеялась и поворачивалась под душем? Я тебя так люблю, а ты?
- И я.
- Правда?
- Правда.
Встают. Старательно прячут простыни. Гасят свет. Запирают дверь. Ключ - под коврик; он будет лежать там пятнадцать минут.
