Мор Йокаи - Золотой человек
- Ладно, будь по-твоему! Не хочу врать: фамилию его я знаю, а больше мне ничего о нем не известно. Но и фамилии его я никому не назову. Должно быть, и в его жизни есть тайны, как были они в моей. Свои тайны я ему раскрыла, а про его секреты сроду не допытывалась. Наверняка у него есть причины скрывать их. Я его знаю как человека доброго и честного и ни в чем дурном не подозреваю. Те, кто лишили меня всего на свете, только плачущее дитя мене оставили. Были так называемые порядочные люди, добрые друзья, дворяне высокого звания. Я свое дитя взрастила своими силами. Лелеяла и берегла как зеницу ока и не пожалела уступить единственное свое сокровище человеку, о котором мне известно лишь, что он любит и любим. Разве не тверда я в вере своей в Господа?
-Надоело мне, старая ведьма, твои разглагольствования слушать! За такую веру в былые времена во всем христианском мире на костер отправляли.
- Выходит, к счастью, что право на владение этим островом мне дает фирман турецкого султана- Фирман турецкого султана? - удивленно воскликнул священник. - И кто же тебе его сюда доставил?
- Человек. Имени которого тебе не узнать!
- Узнаю немедленно, и самым простым способом. Кликну сюда ризничего да служку, велю им отодвинуть твою постель вместе с тобою и войду туда. Ведь запора на двери нет.
Тимар в соседней комнате слышал каждое слово. Кровь бросилась ему в голову при мысли, что его преподобие, увидев его, воскликнет: "Ба, да это же господин королевский советник, его милость Михай Леветинцский собственной персоной!".
А священник, открыв дверь на веранду, кликнул своих дюжих подручных.
Однако Тереза нашла выход из отчаянного положения: накинула на плечи турецкий пестротканый бумажный ковер, который служил ей покрывалом для постели.
- Сударь! - молящим тоном обратилась она к священнику. - Дозволь сказать слово, и ты убедишься, сколь тверда моя вера в Господа. Взгляни: это покрывало привезено из Бруссы. Побывал тот один человек проездом оттуда и оставил покрывало мне в подарок. Вот ты говоришь, будто я нехристь, а меня Бог бережет; ведь я по ночам этим ковром укрываюсь, хотя всем известно, что Бруссе вот уже четыре недели свирепствует азиатская чума. Кто из вас может похвастаться такой твердостью веры? У кого хватит смелости прикоснуться к моей постели?
На этот вопрос уже некому было отвечать. У.
Услышав, что ковер привезен из Бруссы, где чума косит людей подряд, вся боголюбивая троица опрометью бросилась к двери, оставив остров его закосневших в грехе обитателей добычей дьявола. Молва о проклятом богом острове умножилась еще одним дурным слухом, предостерегая людей, которым дорога жизнь, держаться от этого места подальше.
Тереза выпустила из дальней комнаты укрывавшееся там семейство.
Тимар, поцеловав ей руку, произнес одно только слово: "Мама!".
Тереза тихо прошептала в ответ: "Сын мой", - и пристально посмотрела ему в глаза. Взгляд ее говорил: "Помни о том, что сейчас тебе довелось услышать!".
- А теперь мне пора собираться в путь!
О близкой смерти Тереза говорила как об отъезде из дому.
- Я покину вас погожим октябрьским днем, в ясную пору "бабьего лета". Когда всякое насекомое впадает в зимнюю спячку и когда деревья роняют свою листву.
Тереза приготовила себе одежду, в какой ее надлежало похоронить, и саван, чем прикрыть тело. Гроб ей не нужен - так ближе к матери-земле.
Поддерживаемая Тимаром и Ноэми, она вышла на просторный луг и облюбовала место, где ее похоронить.
- Вот здесь, средь чистого поля! - сказала она Тимару и, взяв у него лопату, собственноручно наметила контуры могилы. - Дом для Доди ты уже построил, теперь позаботься и о моей обители. Холмик насыпать не надобно и надгробье тоже не ставьте. Не сажайте на этом месте ни кустов, н деревьев, просто закройте его снятым отсюда дерном. Пусть это место останется ничем не приметное средь ровной земли - такова моя последняя воля. Не хочу чтобы кто-нибудь из моих близких в добрый час ненароком споткнулся о мою могилу и закручинился.
И Тимар подготовил Терезе вечное пристанище.
Тереза же ни разу не спросила у него: "Кто ты? Дни мои сочтены, вскоре я переселюсь в мир иной, а ведь так и не знаю, на кого оставляю Ноэми".
Однажды вечером она забылась и уснула вечным сном.
Ее похоронили, как она наказывала: тело завернули в тонкое белое полотно, а могильное ложе устлали благоуханными ветвями ореха.
А затем место ее упокоения разровняли и сверху положили свежий дерн, снятый оттуда же.
На другое утро, когда Тимар и Ноэми, ведя за руки маленького Доди, пришли к этому лугу, на его ровной поверхности не видно было никакого признака могилы. Осенняя паутина затянула всю траву серебристым саваном, на котором щедрой алмазной россыпью сверкали капли росы.
И все же они определили то место среди серебристой зелени луга.
Шедшая впереди Альмира вдруг легла, приникнув головой к земле. Здесь и было заветное место.
Тимар подумал, что теперь этой могилой для него отрезаны все пути. Надо решать, где остаться: тут или там?
Атали.
Сломанная сабля.
Тимар дождался на острове заморозков, когда зеленый луг стал серебриться инеем, когда деревья сбросили последнюю листу, когда соловьи и дрозды, покинув свои гнезда, устремились в теплые края. Тогда только н решил, что пора возвращаться в мир. В реальный мир. А Ноэми придется оставить на пустынном острове одну с малым дитятей.
"Я вернусь еще зимой", - сказал он, расставаясь с Ноэми.
Однако Ноэми ведь не знала даже, какая бывает зима в тех краях, где живет Михай. Дунай вокруг острова замерзает редко; здесь, на юге, зима обычно мягкая, при двух градусах мороза считается самое сильное похолодание; плющ и лавровые деревья всю зимы стоят зеленые.
Михаю же выпал нелегкий путь. К северу в окрестностях Дуная уже лег снег, и понадобилась целая неделя, чтобы по занесенным дорогам добраться до Комарома.. Но там, в предместье, пришлось выждать еще сутки: Дунай разбушевался так, что о переправе не могло быть и речи.
А ведь было время, когда он не побоялся в одиночку на утлой лодчонке переправиться по вешнему паводку через Дунай. Но тогда его ждала на берегу Ноэми, теперь же ему предстояла всего лишь встреча с Тимеей.
Впрочем, похоже, что он и сейчас спешит. Едва только на Дунае успевает стать лед, он первым переходит реку пешком.
Да, он спешит и к Тимее. Спешит, чтобы развестись с нею.
Дело решенное - они должны развестись, и точка. Ноэми нельзя оставаться одной на безлюдном острове. Одна должна быть по справедливости вознаграждена за свою любовь и преданность; проклятия достоин человек, покинувший ее на произвол судьбы, после того как завладел ее душою и телом.
Ну, и Тимея... пусть будет счастлива наконец.
И все же эта мысль причиняла Михаю боль: Тимея будет счастлива не с ним.
Если бы можно было ее возненавидеть если бы удалось поставить ей в вину какой-нибудь серьезный проступок с презрением оттолкнуть ее и забыть!
Повозку свою Михай вынужден было оставить на другом берегу Дуная, в Уй-Сёне, поскольку упряжки пока еще на лед не пускали; домой он прибыл пешком.
Ему показалось, что при его появлении в лице Тимеи мелькнул испуг. Протянутая ему рука вроде бы дрожала, и голос, когда она ответила на его приветствие, тоже дрогнул. И вопреки обыкновению, она не подставила ему для поцелуя свое белое лицо.
Тимар поспешил к себе в комнату переодеться с дороги.
Неужели ее испуг не без причины?
Тимар успел подметить и еще один признак: демонический блеск в газах Атали, призрачный огонек злорадного торжества.
Быть может, Атали что-то знает?
К обеду они вновь сошлись все трое. .Молча сидели за столом, украдкой бросая друг на друга испытующие взгляды.
В конце обеда Тимея, обращаясь к .Михаю, обронила:
- На этот раз вы были в отъезде так долго....
Тимар подумал про себя: "А скоро уеду насовсем", - но промолчал.
Прежде чем начинать бракоразводный процесс, Тимар решил посоветоваться с адвокатом. Никакой убедительной причины он выставить не мог.
Оставалась лишь "неодолимая антипатия". Но уж тут - уж правда или нет - обе стороны должны свидетельствовать одинаково.
Только согласится ли на это Тимея? Все зависит от нее.
Тимар весь день терзался раздумьями. Он наказал слугам ото всех держать в тайне его возвращение, сегодня ему ни с кем не хотелось встречаться.
И все же под вечер кто-то дерзнул нарушить его одиночество.
Он с досадой ухватился за ручку двери, чтобы захлопнуть ее перед носом у непрошеного посетителя - кто бы он ни был, и удивленно отшатнулся: перед ним стояла Атали.
В глаза ее мерцал все тот же злорадный блеск, губы кривились в торжествующей. Язвительной усмешке.
Михай, как завороженный, попятился под ее взглядом.
- Что вам угодно, Атали? - растерянно спросил он.
- Гм... А как вы полагаете, господин Леветинцский, что именно мне угодно?
