Кэтлин Уинзор - Любовники
Эрик мысленно вообразил ее спящей; представлял себе безукоризненные черты ее лица, пребывавшего в полном покое. Безусловно, ей не снились скверные сны, и она не просыпалась в ужасе, не зная, где находится. Он представил, как лежит рядом с ней, как просыпается, чтобы взглянуть на нее, и спустя секунду дотрагивается до ее плеча, чтобы разбудить ее тоже. «Что ж, раз мысли приняли такой оборот, безусловно, пора уходить», — подумал он решительно.
Торстен рассеянно дотронулся до кустарника с длинными, свисающими вниз темно-красными цветами, очень напоминающими хвост какого-то животного. И, как только коснулся его, к нему опять возвратился прежний страх, ибо куст оказался теплым и влажным, слишком напоминающим чью-то живую плоть. Взглянув с отвращением на цветы, Эрик выпустил веточку из пальцев.
В нем поднялось какое-то болезненно-тошнотворное чувство, и он повернулся, чтобы уйти, так и позабыв попрощаться с ней. Его снова охватило неудержимое желание как можно быстрее исчезнуть отсюда и никогда больше не возвращаться. Одно только не давало покоя — мысль, что нельзя вести себя глупо и трусливо.
Он сделал шаг вперед и, как только шагнул, ощутил, что земля еле заметно вздрогнула. Сначала все говорило о том, что ему это просто показалось. Но вот дал знать о себе еще один легкий толчок, заставив Эрика остановиться, теперь ему пришлось двигаться, сначала осторожно пробуя ногой землю, а уж потом опуская на нее ступню. Он знал, что в Гватемале часто бывают землетрясения, и это никогда не тревожило и не пугало его. Сейчас же не было сомнений, что это вовсе не явление природы, и безотчетный страх становился все сильнее и сильнее.
Что же это такое? Откуда? Почему? Ведь он всю жизнь наблюдал за стихийными бедствиями и умел справляться с ними.
Земля опять затряслась, но на этот раз толчок был намного сильнее и резче, словно почва под его ногами поехала куда-то в сторону, как бывает, когда собака стягивает со стола скатерть. Эрика вновь охватил страх, его посетило предчувствие, что очень скоро случится нечто совершенно не подвластное ему, с чем он никак не сумеет справиться. Тут же земля вздыбилась под ним, Эрик закачался, пытаясь сохранить равновесие, и, внимательно глядя себе под ноги, устремился к стене. Тут до него донесся неистовый странный смех — то ли женщины, то ли какого-то животного, неизвестно… Смех свирепый, зловещий, пронзительный и вызывающий. Земля вновь приподнялась, и Эрик высоко подпрыгнул, чтобы избежать столкновения с ней, подпрыгнул, нелепо расставив руки и ноги, цепляясь за виноградную лозу, за воздух… и снова услышал раскаты дерзкого, язвительного смеха. Вдали раздался глухой рокот, становясь все громче и громче; в сопровождении таких звуков рушатся скалы; казалось, весь мир разламывается на части. В ушах Эрика зазвенело, перед глазами поплыли какие-то неясные разноцветные силуэты, которые становились все более размытыми; потом они стали наталкиваться друг на друга, смешиваясь и мелькая, будто в каком-то сумасшедшем калейдоскопе. Эрик, шатаясь, пытался удержаться на ногах, беспомощно борясь с наплывающими на него силуэтами, как вдруг земля под ним пошла волнами, огромными вздымающимися волнами. Ему показалось, что голова отделилась от туловища и вертится в воздухе прямо над ним. Волны становились все мощнее и мощнее, и Эрик в отчаянии отпрянул назад, подняв обе руки, чтобы оградить себя от чудовищного удара, в то время как этот безумный прибой обрушился на него изо всех сил. И вновь он услышал этот смех, проникающий сквозь грохот, словно звуки испорченной свирели, этот пронзительный женский крик или, может быть, завывание какого-то дикого животного.
«Такова судьба труса, — подумал Эрик, осознав, что находится в какой-то мрачной, темной, бескрайней пещере. — Если бы я так сильно не испугался ее и не решил убраться отсюда подобру-поздорову, а перед этим в последний раз пройти мимо ее дома, то землетрясение не настигло бы меня, потому что земля никогда не раскалывается во многих местах, а всего лишь в нескольких, и всегда есть шанс, что ты не окажешься в месте катастрофы. Вот и я не оказался бы здесь, случись все иначе».
Потом он понял, что если земля разверзлась и накрыла его с головой, то вряд ли ему удастся выбраться наружу, ему, скорее всего, придется остаться навеки в этой темной смрадной яме и умереть от удушья, вызванного недостатком воздуха, а может, рано или поздно сама земная толща просто-напросто поглотит его.
Да, наверное, настал его последний час, а вскоре случится вот что: его раздавит огромная масса земли; потом пройдет несколько минут, и ему придется испытать нехватку воздуха. Вероятно, под воздействием страха и шока им будет предпринята попытка восстановить дыхание, но вскоре воздух кончится совсем. Земля постепенно набьется ему в рот и ноздри, срывая последнюю попытку схватить хотя бы глоток воздуха. Все тщетно… Так наступит последняя минута его жизни.
Ему доводилось наблюдать за смертью очень многих людей; некоторые тихо умирали во сне; другие отчаянно кричали, борясь за жизнь; третьи умирали от старости и болезни, когда их силы совсем истощались; он видел детей, умерших, так и не познав жизни; видел, как умирали еще совсем молодые мужчины и женщины, которые больше всего на свете хотели жить. Он считал, что привык к смерти. Теперь же понял, что, наверное, стал хирургом, чтобы отгонять свой собственный бесконечный страх перед смертью, чтобы подняться над страхами, помогая выжить другим. Чтобы сохранять лицо перед лицом жизни и перед лицом смерти.
Выходит, все было напрасно. Ему не удалось это. Он оказался презренным, слабовольным, малодушным трусом. Во время войны проявлял чудеса отваги, но тогда, по молодости, просто не верил в собственную гибель. Что ж… Вот и ему довелось встретиться с костлявой лицом к лицу. Он подумал, что, должно быть, это самое отвратительное зрелище на свете — когда со смертью встречаешься ты сам, твое собственное «я».
Там, где он находился сейчас, было темно и совершенно пусто. При этом не хватало воздуха. Наверное, именно из-за отсутствия воздуха Эрик чувствовал себя так, словно на него навалился какой-то гигантский груз или его сбросили в неподвижную воду, которая имела ту же температуру, что и его тело. И все же если бы это было так, если бы он провалился в какое-то подземное озеро, то не смог бы дышать и, по-видимому, уже утонул бы.
«Однако я только лежу и жду неизвестно чего».
Он изумился собственной пассивности, хотя, вероятно, прошло всего каких-то несколько секунд. «Наверное я погребен не очень глубоко, и, может быть, мне удастся выбраться наружу». Эрик внутренне приготовился собраться с силами, намереваясь окончательно и бесповоротно поставить на карту все, но сделать попытку выбраться на свободу и бежать из этого проклятого места… Если это окажется невозможным, то все пойдет прахом. Во всяком случае, решил Эрик, что бы ни случилось, надо попытаться осуществить свое намерение немедленно, не теряя ни секунды.
Постепенно Эрик собрал все свои силы в плотный комок, сжался наподобие стальной пружины, сложив руки и ноги у живота, и приготовился к прыжку. Что бы ни преграждало ему путь, что бы ни обволакивало его тело, преграда должна сломаться или лопнуть под воздействием невероятной энергии, которую он ощущал в себе в эту минуту. Вырваться любой ценой! Сейчас Эрик был настолько же уверен в близком освобождении, насколько несколькими мгновениями раньше раздавлен мыслью о своей неизбежной гибели. А может, его вело одно и то же убеждение, ибо гигантское усилие над собой, которое он сделал, казалось таким предельным, что чуть ли не обещало высвободить его из самой жизни.
«А тем временем я буду громко кричать», — подумал он, словно эта мысль могла придать ему еще больше сил. И в следующую секунду услышал пронзительный вопль; его руки и ноги разлетелись в стороны… Эрик выпрыгнул из кровати и встал возле нее, оглядываясь вокруг.
В комнате царил полумрак, хотя сквозь закрытые ставни пробивались тоненькие лучи света. Пол был покрыт кафельной плиткой в виде мозаики — Эрик отметил это, когда посмотрел вниз, на свои босые ноги. Помимо совершенно разгромленной постели он увидел громоздкий сундук, два стула и маленький письменный стол — все было выкрашено в черный цвет на испанский манер. И еще машинально зафиксировал оловянные канделябры и рамы со вставленными в них старинными зеркалами, амальгама которых была вся в трещинах и точках, и религиозные картинки. Все это висело на белой оштукатуренной стене. А рядом с ним стояла Дульчи.
Увидев ее, Эрик не испытал сильного удивления. У него появилась уверенность, что никогда не было той глубокой пещеры, что он всегда находился в этой комнате; и, главное, не умирал и не собирался умирать, а знал, что все случится именно так, как происходило в настоящий момент.
— Полагаю, вам опять надо вернуться в постель, Эрик, — произнесла она голосом легчайшим, как пушинки одуванчика — их так сладостно было сдувать в далеком детстве.
