Карла Манглано - Тайный дневник Исабель
Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь моим — убыстряющимся от волнения — дыханием: вдох… выдох… вдох… выдох… вдох, выдох, вдох, выдох…
— Я тебя люблю.
…вдох.
На меня, как неоднократно бывало и раньше, было совершено нападение в виде признания в любви. Однако на этот раз нападающему удалось пробить серьезную брешь в стенах моей крепости, серьезно ослабить мою оборону и создать серьезную угрозу моей независимости.
Я посмотрела на него так, как жертва смотрит на своего палача. Мне показалась, что у него было выражение лица, как у человека, который только что признался в каком-то грехе. Возможно, мне так показалось потому, что у меня было выражение лица, как у человека, который чувствует себя пострадавшим от этого совершенного греха.
— Ты и сам знаешь, что это невозможно. Тебе придется на ней жениться. Это твой долг, — сказала я, хотя и знала, что проблема заключается не в Наде, а во мне.
— Ситуация изменилась. И моя жизнь тоже изменилась. Эта уже не прежняя бессмысленная жизнь, которой не жалко было пожертвовать. К черту всех этих придурков, жаждущих войны! Если им так сильно хочется развязать войну, то они это непременно сделают, и я вряд ли смогу им как-то помешать… И я тоже изменился, Лизка. Теперь я мечтаю о собственном доме — доме, в который мне очень хотелось бы возвращаться. Я хочу, чтобы у меня была семья, чтобы у меня были дети. Но больше всего я хочу просыпаться каждое утро моей жизни рядом с тобой. Это — единственное, что имеет для меня значение.
Я повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Это было ужасно: он в меня влюбился! А я не была уверена в том, что люблю его, — как я и раньше никогда не бывала уверена в том, что кого-то люблю… Никогда, кроме того одного случая, после которого я стала считать любовь мучительной болезнью и поклялась себе больше ею не заражаться. С горьким чувством вины и печали я взяла его за руки и заставила наклониться ко мне. Он, словно бы лишившись сил, опустился на корточки и положил свою голову мне на колени.
— Мы с тобой — одинаковые, — начала я говорить, нежно поглаживая его волосы цвета меда. — Именно поэтому наши пути пересеклись. Мы оба ценим свою независимость и свою свободу больше всего на свете, а потому мы превратились в существ одиноких и эгоистичных. Это — та цена, которую нам приходится платить. Однако мы, по крайней мере, посвятили свои жизни делу, которое считаем самым-самым важным. И теперь уже слишком поздно поворачивать назад.
Карл поднял голову и посмотрел на меня, его глаза были полны горечи и боли.
— Я не считаю это дело самым-самым важным, Лизка. И это неправда, что уже поздно. Для меня — не поздно. А вот для тебя… Это все из-за него, да? Ты влюблена в Ларса.
Услышав твое имя из его уст, я невольно вздрогнула, и у меня затряслись поджилки. Его имя, произнесенное тобой, подействовало на меня так, как действует святотатство, оскорбление, непристойные слова…
— Я видел, как вы тогда вечером целовались.
— Я за свою жизнь целовалась со многими мужчинами, — стала оправдываться я, — но влюблялась при этом мало в кого.
Подобный бездушный ответ лишь усугубил ситуацию, и отчаяние Карла трансформировалось в гнев. Он, отстранившись, встал и отступил на пару шагов.
— Значит, я — один из них! Еще один пункт в длинном списке! Теперь я понимаю…
— Не углубляйся в эту тему. Ты только причинишь себе еще большую боль, — ласково прошептала я.
— Куда уж больнее!
— Что ты делаешь? — спросила я, увидев, как он поспешно надевает поверх халата пальто.
— Мне нужно подышать свежим воздухом.
Он ушел, оставив меня смотреть на захлопнутую дверь. Мой разум и мое сердце при этом вступили в ожесточенную дискуссию, преодолевая страхи и сомненя.
Карл вернулся примерно через час. Я, притворившись спящей, почувствовала возле своей спины холод: это он, продрогший, залез под одеяло.
31 января
Я помню, любовь моя, как он, улегшись на кровать, стал невидяще смотреть в потолок. Мне стало холодно, но это меня не беспокоило. Наоборот, холод, казалось, взбадривал мои расшатавшиеся нервы…
Я покинула гостиницу, Личфилд и его, когда с рассветом на фоне неба стали прорисовываться контуры зданий. Я спасалась бегством от сердитого молчания после пробуждения, от завтрака в напряженной обстановке и от поездки, которая показалась бы мне бесконечно долгой. Но вот от чего я не могла убежать — так это от своих собственных мучительных мыслей. После почти двух суток, проведенных в пути (я трижды ехала на поезде и один раз пересекла на пароме Па-де-Кале), я прибыла в свою квартиру на улице Сен-Сюльпис, чувствуя себя изможденной и физически и морально. Я теряла контроль над своей жизнью, совершала множество ошибок (хотя я каждый раз клялась себе, что не буду больше их совершать), я снова — против своей воли — влюблялась.
Уныние, замешательство и одиночество заставили меня вспомнить о том особенном подарке, который ты сделал мне незадолго до моего отъезда из Брунштриха. «Раскрой его только тогда, когда станешь по мне сильно скучать», — сказал ты мне тогда. Я не была уверена, что настал именно такой момент, но все же развернула этот сверток. В бумагу была тщательно завернута коробочка, внутри которой я увидела маленький флакон из резного хрусталя с серебряным горлышком, обвязанным синим шнурочком. Рядом с этим флаконом лежал свернутый и запечатанный сургучом листик плотной бумаги. Отставив в сторону флакон, я сосредоточила все свое внимание на листке. Я взломала сургучную печать, я его развернула: на нем было написано — черными чернилами каллиграфическим почерком — письмо в три абзаца.
Древняя лесная легенда гласит, что капли росы, поблескивающие на рассвете на лепестках цветов, — это слезы, которыми феи оплакивают каждую умирающую ночь.
Открой этот флакон, и в находящихся в нем духах ты обнаружишь слезы, которыми я оплакиваю каждую ночь, когда умираю от того, что рядом со мной нет тебя… Оброни одну каплю на ту ямку у основания шеи, на которую я так часто засматривался. Почувствуй, как она катится по твоей груди и ниже и затем замирает, как будто заснув, в ложбинке твоего пупка — там, куда я мечтал положить голову и замереть…
Закрой глаза. Подумай обо мне. Я думаю о тебе каждую минуту моих дней и каждую секунду моих ночей.
Ларс
Этими словами, любовь моя, ты погладил мою кожу, и она затрепетала; ты ослепил светом мои глаза, и они затуманились слезами; ты поцеловал меня в губы, и они задрожали. Этими словами, любовь моя, — черт бы побрал эти красивые слова! — ты пробудил во мне сентиментальность, очень долго пребывавшую в летаргическом сне. Позволив ей завладеть собой, я разделась, легла на кровать и поступила именно так, как того возжелал ты. Однако когда я, капнув на себя подаренными тобою духами (наполнившими мою комнату нежным ароматом жасмина), закрыла глаза, я попросту заснула, будучи уже не в силах думать ни о ком и ни о чем.
Вскоре мой сон превратился в кошмар — кошмар из крови и золота, в котором хохочущая богиня Кали — с синеватым лицом, ожерельем из черепов, выпученными глазами и высунутым длиннющим языком — гналась за мной по узкому и темному тоннелю. Я скрылась от нее в одной из комнат гостиницы в Личфилде. В кровати, слегка приподнявшись на локтях, меня ждал твой брат, однако когда я попыталась подойти к нему и дотронуться до него, оказалось, что это был не он, а ты. Чувствуя, как меня пронизывает ледяной холод, я забралась в постель. Уже улегшись, я увидела, что нахожусь внутри деревянного ящика, похожего на гроб. И тут вдруг появились пять человек в масках. Разинув рты в страшных гримасах, они исполняли ритуальные песнопения. Эти пять человек на меня таращились, эти пять человек мне угрожали, эти пять человек…
Я проснулась в холодном поту, дрожа от страха. Когда мне наконец удалось полностью вырваться из этого кошмарного сна и вернуться к реальности, перед моим мысленным взором все еще маячили наводящие на меня ужас пять человек в масках.
— Пять человек!.. На ритуальной церемонии в храме в Оттакринге было не четыре, а пять человек!
* * *Признаюсь тебе, брат, что я, человек благоразумный, сдержанный и рассудительный, с самого начала интуитивно чувствовал, что она меня отвергнет, а потому с самого начала боролся с собой, желая, чтобы мой рассудок оставался холодным, а рот — закрытым. Однако самая нерациональная часть моей личности задушила лапами страсти мое здравомыслие. Когда я это осознал, я был уже безнадежно в нее влюблен. Мне раньше и в голову не приходило, что я могу в кого-то так сильно влюбиться. Если ее нет рядом со мной, я чувствую себя обделенным, сломленным, растерянным и одиноким. И я был уверен, что подобная болезненная зависимость от нее в конце концов меня доконает.
