Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
Через два дня она проснулась чуть свет от барабанной дроби дождевых струй, падающих из обрубка водосточной трубы прямо на жестяной карниз, сонно огляделась и вмиг вскочила, не обнаружив, как обычно, недремлющего Филиппа. В центре его смятой подушки, лениво шевеля клешнями, расположился крупный лаково-черный жук. Алиса бросилась искать Филиппа, но и в крошечной ванной, и на кухне, и даже на лестничной клетке было абсолютно пусто. Уже порядком испугавшись, она обнаружила записку, подсунутую за раму мутноватого трюмо "Меня позвал Учитель. Жди". Но и к вечеру Филипп не появился. Телефон упорно молчал. Боясь согнать так и не двинувшегося с места жука, она осталась на диване, не зажигая свет и даже не вспомнив о еде. Она старалась ни о чем не думать, и лишь почему-то очень жалела, что не успела сообщить Филиппу, на время откладывая, о своей теперь уже явной беременности. Темнота сгущалась, черное пятно на подушке, от которого Алиса не могла отвести взгляд, росло, растекалось, заливая неубранную постель липким мраком.
Было уже совсем светло, когда Алису разбудил требовательный резкий звонок. В туманной дымке над сонными еще сырыми от дождя крышами поднималось солнце. Незнакомый мужской голос, не назвавшись, сказал несколько слов и прежде, чем она что-то сообразила, в трубке послышались гудки. "Читайте утренний выпуск "Обсервера" - прогнусавил неизвестный.
Алиса бросилась вниз, к старику-лоточнику на ближнем углу, распаковывающему стопы свежих газет. Подагрические пальцы в грязным митенках невозможно долго копались в бумажной кипе и наконец вытащили необходимый Алисе номер.
- Для такого сырого утра мадмуазель довольно легко одета, подмигнул старик ранней покупательнице и вернулся, мурлыча какую-то полечку к своему занятию. Но тут же застыл: с жадностью голодного туземца девушка принялась потрошить пухлый номер, роняя на мокрый булыжник измятые хрустящие листы и вдруг замерла, покрываясь гипсовой бледностью.
Развернув раздел "происшествий", Алиса несколько раз перечитала короткий текст и окаменела, как человек, раненый в сердце, но еще не понявший, что уже мертв. А когда поняла - рухнула на колени, стиснув ладонями виски - так громок и ужасен бы вырвавшийся из ее горла вой.
"Тело неизвестного юноши восточного происхождения найдено на путях пригородной электрички. На шее убитого серебряный медальон, на груди свежевытравленное клеймо - знак тайного общества арабского Востока. Инспектор криминальной полиции Клемон, ведущий расследование, отказался комментировать происшествие".
7
Под потолком комнаты, где проходило опознание, потрескивала, мигая, неисправная неоновая лампа. Санитар откинул простыню с головы покойника.
- Да, это он, - Алиса не закричала, не разрыдалась, на ее помертвевшем лице застыло каменное спокойствие. Заметив это, искушенный в подобных ситуациях санитар, потянулся за флакончиком нашатыря, но вопреки его расчетам, девушка не потеряла сознание, не повисла без сил на руках поддерживающего ее за локоть инспектора.
- Я могу быть свобода? - обратилась она к присутствующим все с тем же шоковым безразличием и, получив утвердительный ответ, покинула помещение.
"Э, да тут, видно, не так все просто. По крайней мере, роковая страсть эту парочку не связывала, - смекнул инспектор Клемон, поставив в блокноте вопросительный знак против имени мадмуазель Грави.
Как же ошибался опытный полицейский! В тот момент, когда Алиса увидела на простыне мертвое лицо своего возлюбленного, приговор, который она готовила своей судьбе, был оглашен. Не столько горе и погибшая любовь, сколь уязвленная гордыня, подсказала ей это решение: она оказалось заурядностью, а следовательно - подлежала уничтожению.
В той или иной степени всякому человеку дано ощущение своей единственности, особых отношений с покровительствующими силами судьбы Богом, Роком, Космосом или чем-то иным, возвышающимся в его сознании над земным бытием. Тайно веря в свое избранничество, он рассчитывает на любовь и поддержку свыше, со стороны того, кто сильнее и мудрее, кто, в конечном счете, отвечает за все, что происходит с ним.
Ощущение высшего покровительства, веры в свою звезду, свое особое счастье сопровождали Алису с рождения. Достаточно было девочке лишь посмотреть в глаза близких или случайных встречных, чтобы уловить то выражение восторга или зависти, которые появляются у людей при соприкосновении с чужим везением. Чувство избранничества наделяло силой волю Алисы, помогая легко преодолевающей препятствия, питало ее милосердие и доброжелательность.
То, что произошло с Филиппом, уничтожило привилегии избранницы судьбы: ею пренебрегли, вычеркнули из списка любимцев. Кто-то, где-то, сатанински смеялся сейчас над ней, доказав, что она - всего лишь заурядность, мразь, ничтожество, числящееся в общем строю и подчиняющаяся тем же законам, что и грязная уличная проститутка.
Ее не только провели, лишив любви, подаренной с такой сказочной щедростью, но и "подставили", сделав убийцей своего счастья. О этот таинственный телефонный голос "друга", эти суетливые интонации и ее поспешная, глупая радость! Она сама выдала Филиппа, открыв его убежище и она же, правдивая до дерзости, проницательная, чуткая Алиса, так и не решилась рассказать любимому о звонке, став соучастницей врага. Непоправимость допущенной ошибки, бессилие перед необратимостью случившегося и невозможность мести сводили ее с ума.
Она не умерла на месте от невыносимой боли, как втайне была уверена там, на мостовой, у газетного прилавка, раздавленная грузом чрезмерного, непосильного отчаяния. Она просто окаменела.
Лицо Филиппа показалось Алисе очень маленьким и темным. В синеватой тени глазниц лежали невероятной длинны ресницы, казавшиеся фальшивыми и столь же неуместными, как у оперной Кармен, умирающей в полной красе с ножом в груди. Кровь от ссадины на лбу запеклась, подклеив черный крутой завиток, на горбинке носа белел гордый хрящик, туго обтянутой бескровной кожей. Под левой ключицей чернел загадочный шестигранник, выжженный раскаленным металлом. А губы... Боль в груди Алисы была настолько сильной, что она не смогла ни потерять сознание, ни заплакать.
"Конец, конец, конец!" - Алиса слышала торжественный хохот. - "Вот тебе, гордячка, получай!" Это был не удар, это был плевок в лицо. "Ну что же, значит - решено" - она чуть ли не улыбалась, предвкушая уготованное мщение. Она знала, что никогда не смирится ни с предательством высших сил.
У себя в мансарде, распахнув окно в осеннюю прохладу, приговоренная оглядела Париж радостно и вольно, будто вернувшись из дальнего путешествия. Затем надела любимое белое платье, вытащила из волос шпильки, сняла с шеи крестик и кинула все это, уже ненужное, на стол. Усевшись на подоконник, Алиса с острой прощальной любовью рассматривала знакомую и уже совсем чужую жизнь, ощущая всем телом прикосновение свежего ветерка, смешавшего в беспечно-приятном коктейле запах палой листвы из ближнего сквера, петуньи, задиравшей свои пестрые головы на балконе нижнего этажа, с дымком жареной макрели из чьей-то готовящейся к ужину кухни. Она оглядывала нагромождение черепичных крыш, балкончики, трубы с жестяными флюгерами, окошки, имеющие, как и люди, свои особые лица. пестрые детские штанишки, трепетавшие на веревке... Жадно вслушиваясь в дальний перезвон трамваев, суетливые автомобильные гудки, Алиса смутно думала о том, что никогда уже не случится.
Здесь, внизу, в этом городе, оставалась невостребованной огромная часть ее жизни, причитающаяся по праву вереница лет с вылазками в весенний прозрачный и звонкий лес, с бархатной оперной ложей, сладко пахнущей дорогой пудрой, любовными свиданиями и цветными пеленками, с этими скучными милыми семейными торжествами, толстокожей "антоновкой", любимыми книгами и недописанными картинами. Жизнь, от которой она отрекалась...
Инвалидка в доме визави, вышедшая на балкон покормить попугайчиков, загляделась на четкий белый силуэт девушки в верхнем окне. Колени, подтянутые к подбородку, обтягивал белый искристый шелк вечернего платья, на ветру трепетали длинные золотые пряди. "Вот, вырядилась, ждет кого-то, наверное того здоровенного малого, что каждый вечер подкатывает к дому на гремучем мотоцикле", - думала женщина, тяжело опустившись на табурет. Вот оно - счастье. Рядом - рукой достать! Боже, почему только мне, старой больной карге дано понять цену чужого сокровища? Ведь она там у себя, легкая, прелестная в самом начале долгого еще расцвета и не знает, как фантастически богата! И точно - вот умчалась как сумасшедшая, хлопнула рамой, чуть стекла не посыпались. Наверное, кофе у нее сбежал, и теперь она будет дуться весь вечер. Боже! Мне бы хоть день, хоть час такой силы, такой красоты, хоть час на всю мою гадкую, жалкую жизнь..."
Алиса решительно захлопнула окно, проверив шпингалеты, окинула взглядом комнату, выглядевшую настороженно притихшей, заткнула в шкаф халат, смятое полотенце и, вытащив из рисовальной папки чистый хрустнувший от нетерпения лист, написала углем: "Я сама так решила. Поймите и простите. Не печальтесь, мне хорошо, - Алиса". Не мысль о родных, а стержень уголька, последний раз прикасавшийся к бумаге по воле ее ловких пальцев, рванулся в душу с отчаянным воплем о пощаде, ударил в глаза ливнем слез. Но Алиса задушили жалость. "Я права, я сильная, я все решаю сама," - твердила она себе, отворачивая до отказа вентили плиты и слыша как с шипением вырывается из конфорок газ.
