Мила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
Этот странный роман разворачивался декорациях оссийского усадебного быта, сохранившихся усилиями Александры Сергеевны под боком французской столицы и теперь увлеченно обживаемых Алисой.
В конце сада, спускавшегося к небольшому пруду, остался маленький уголок, который предписывалось сохранять в первозданной дикости: не стричь, не косить, не обустраивать. Здесь, за глухой стеной сарая, отгораживающего владения Меньшовых от соседней территории, среди старых лип стояла срубленная потемневшая скамья и висели качели - обычная доска на толстых веревках, прикрученных к мощным горизонтальным веткам. Видимый с этого места кусочек берега, заросший ивняком и осокой, кусты сирени, скрывающие забор, создавали иллюзию обширности владений, уединенной печали российского захолустья. Надо было просто не замечать южной броскости красок, аккуратной ухоженности мизерных садиков, напиравших со всех сторон, не слышать клаксонных взвизгов соседского автомобиля и верить, что стриженные кроны чужого парка за зеркалом озера являются началом могучего, заросшего ореховым подлеском дубняка.
Надо было верить в своей вымысел и Алисе это удавалось без труда. Ведь скрип качелей был таким настоящим, провинциальным, бунинским, а взлетающая доска скользила над белыми венчиками сныти - сочного исконно-русского сорняка, сплошь покрывающего в июне поляны и косогоры России. А к стволу старой яблони прислонился Он - ее герой с граблями в руках, в вылинявшей, выпущенной поверх брюк косоворотке Захара, провожая неотрывным взглядом взлетающие к полуденной синеве оборки пестрого подола. Его заморские глаза сияли открытым восхищением восточного мужчины, обмирающего перед женской прелестью.
Алиса воссияла в центре Вселенной юноши с того самого момента, когда появилась в калитке у своего дома в сопровождении цветочных ароматов, в сквозящей солнцем легонькой юбке, туманным маревом обволакивающей длинные стройные ноги. Она лишь пристально посмотрела из-под золотистых ресниц и, щелкнув, затикали в груди Филиппа особые часы, начав отсчет его новой жизни.
Специалист, по-видимому, обнаружил бы некую деформацию психике молодого человека, пережившего тяжелые потрясения. Но сам он, не ощущал себя единой личностью, не подозревая аномалии. Он был арабским юношей, старшим мужчиной рода, воином и мстителем, вынашивающим идею возмездия. Он был учеником парижской гимназии, доброжелательным и восприимчивым, успешно обживающим и мансарду дедушки Мишеля и саму версию своего европейского бытия.
Теперь же, с Алисой, Филипп стал абсолютным Возлюбленным, без прошлого, будущего и без всякой примеси иных мыслей и чувств в своем фантастическом настоящем, кроме любви и счастья. И когда Алиса однажды сказала ему по-русски "мой милый", он почувствовал, что всегда знал значение этих мягких голосовых переливов, так же как и светлую девушку, ставшую смыслом его существования.
Он допускал лишь одну возможность любить, причем именно здесь и так, как это случилось - на зачарованном островке неведомого океана чужого, не имевшего к нему никакого отношения мира. Куски жизни Филиппа, как обрывки разных кинолент в мусорной корзине монтажной, не могли соединиться в единый сюжет, существую обособленно. Время, начавшее отсчет с появлением Алисы, принадлежало только ей и означало безумие. Сладкое безумие Единственной Любви, манящее и пугающее смертных.
Веруся - единственная наперсница Алисы, смотрела на влюбленных с горестным предчувствием.
- Хорош-то он, хорош, басурман чертов. Да откуда на нашу голову выискался... Боюсь я, Лиса, боюсь. Не по-людски как-то, не правильно, качала она головой, отводя взгляд. Поднять глаза старая цыганка опасалась столько темного страха металось в ее душе. Веруся предчувствовала беду, но помочь не могла, не зная даже, за кого молиться, как назвать иноверца, да и можно ли.
- Ничего, ничего, старушка, - успокаивала няню Алиса. - Пушкин тоже араб был, а Натали - первая красавица. Вот увидишь - все замечательно устроится! Мы так невероятно счастливы!
В сущности, придумывая варианты будущего, Алиса уговаривала сама себя: найдется семья Азхара, обеспечив ему какую-либо дипломатическую должность, ее отец сжалится и похлопочет в Министерстве иностранных дел или произойдет
что-нибудь еще. Не важно - у сказок всегда счастливый конец. Она не хотела замечать, что погружаясь в гипнотический омут этого колдовского лета, все больше удаляется от реальности.
Ведь маленький сеновал был таким настоящим, колким и ароматным, были темные вишни на тонких, пружинистых ветках, прохладная библиотека с любимыми книгами, которые можно было читать для Филиппа вслух, и дурман ситцевой спальни, в распахнутом окне которой на пестрой от движущихся солнечных бликов кисее дремали сытые, краснобрюхие комары.
Аромат политого из лейки укропа, выросшего-таки на клумбе, хилого с длинными голенастыми метелками, свидетельствовал о реальности дивного летнего покоя. А ее Миленький, совсем не умеющий спать, всегда был рядом. Когда бы ни проснулась Алиса - в ночной черноте или в акварельной рассветной зелени - его преданные, восторженные глаза смотрели на нее. Неподвижное изваяние восточного божества с тускло мерцающим серебряным медальоном на груди - подарком Алисы...
За скандалом, разразившимся третьего сентября, последовал ультиматум со стороны родителей: немедленное возвращение дочери домой и предоставление судьбы авантюриста компетентным службам.
Алиса предполагала подобный ход и готовила контрудар - на следующее же утро Александра Сергеевна, возвратившаяся домой, обнаружила пустые комнаты и плачущую, упустившую беглецов Верусю: поздно ночью Алиса с Филиппом покинули свой заколдованный островок.
6
Они поселились в дешевой маленькой квартирке на самом верху шестиэтажного дома. За широким окном, в рассохшейся, облезлой раме, виднелось нагромождение крыш, покрытых крашеной жестью или черепицей старой потемневшей и поновее - почти оранжевой. Чужие балкончики и мансарды с цветочными ящиками, в которых еще вовсю цвела розово-алая кустистая герань, чужие окна, принаряженные кокетливым оборчатым тюлем или небрежно задернутые выгоревшими шторками, жили своей особой жизнью, которую Алиса с интересом наблюдала. Вскоре она уже узнавала свои любимые окна, наливавшиеся вечерами малиновым или апельсиновым светом от уютных абажуров, свои приглянувшиеся балкончики, на одном из которых, почти визави, в солнечные дни колченогая инвалидка вывешивала клетку с попугайчиками.
С Филиппом же здесь творилось что-то неладное. Он метался как загнанный зверь по длинной узкой комнате и казалось, что стоит только приоткрыть дверь и зверь вырвется, умчится в тот "край" их короткого счастья, где у пруда покачиваются под палой листвой пустые качели...
Все чаше Алиса видела в мерцании его сумрачных глаз тайный страх. Наверное поэтому она так и не решилась рассказать ему правду об одном странном звонке в конце сентября, в самом конце теплого сентября. Телефон в квартире беглецов бездействовал, так что о нем, практически, забыли. Черный, с несвежей, уже затягивающейся грязью выщербленной у ступенчатого основания, он обиженно помалкивал среди каких-то старых журналов и растрепанных книг, небрежно и тесно засунутых на этажерку в процессе весьма приблизительной уборки. Когда ненужный аппарат вдруг подал голос, его надсадное верещание было столь злобным, что Алиса опасливо подняла трубку. Мягкий, баритон с едва заметным акцентом вкрадчиво назвал имя:
- Мадмуазель Грави? Прошу прощения за беспокойство. Только крайняя необходимость заставила меня побеспокоить вас, вернее, обратиться за помощью. Речь идет о моем друге Азхаре Бонисандре, известному вам, скорее всего, под именем Филипп. Я имею для него сообщение чрезвычайной важности. Если бы мадмуазель подсказала мне, где я могу найти Азхара... Повторяю, речь идет о жизненно важном деле... Голос звучал взволнованно, все сильнее обнаруживая округлый, как арабская буква, акцент. "Учитель!" - подумала Алиса и быстро позвала:
- Филипп! Филипп! - протягивая трубку к двери, в пыльно-плюшевом проеме которой уже появилась бронзовая отливка классического героя в обычной черной футболке с большой разливной ложкой в руке: в последние дни Филипп находил странное забвение в приготовлении экзотических блюд с участием мало съедобных, но вполне доступных по цене продуктов - каких-то трухлявых кореньев, пахнущих болотной гнилью, орехов в зеленой пробковой скорлупе, бобов, которые он покупал на воскресном рынке у своих соотечественников, употребляя мелодичные труднопроизносимые названия.
Он слегка притормозил на пороге, заметив, как медленно умирает радость на ее лице: будто двигали рычаг реостата и свет бледнел, обещая неминуемую темноту. Алиса положила трубку и опустив глаза тихо выдохнула: "Ошибка". Ложь родилась сама собой, уродливый недоносок которого теперь предстояло вынянчить. Алиса сочинила какую-то версию с созвучной фамилией, обманувшей, якобы, ее слух. Но ведь она услышала абсолютно четко щелчок отбоя и короткие гудки - связь не прервалась, кто-то, где-то не захотел говорить с Азхаром! А может - не смог? Алиса не решилась рассказать Филиппу о странно замолчавшей телефонной трубке.
