Герман Воук - Марджори
— Несомненно. И, вероятно, ты окажешься в ее постели еще до конца дня. Надеюсь, ты насладишься этим.
Он положил нож и вилку и, смеясь, глядел на нее, его глаза сияли.
Она сказала:
— Ладно, смейся. Ты всегда жил, как свинья, и нет оснований менять свой образ жизни. Клянусь, мне все равно, что ты делаешь. Меня озадачивает лишь одно: почему ты продолжаешь приходить ко мне? Почему ты позвал именно меня, когда получил новую работу? И почему ты взялся за эту работу? Что ты стараешься доказать мне? Я всего лишь немая, бесталанная девушка с Вест-Энд-авеню…
— Прекрасноликая…
— Но не такая, как Дженис Грей…
— Свеженькая, прелестная, голубоглазая, веточка сирени на утреннем солнышке. Милая, мне не следовало дразнить тебя, но я просто не могу отказаться от этого. Почему ты всегда клюешь на наживку? Дженис Грей — возмутительная старая баба. Когда она проходит перед камерой, чтобы сыграть сцену, я не вижу ничего, кроме ее агента как раз за камерой, который малюет новый параграф в контракте. Она одиозна.
— О, конечно, — проворчала Марджори, хотя уже чувствовала себя лучше. — Но ты все же не ответил мне. Почему ты взялся за эту работу?
Ноэль передернул плечами.
— Ну как, не правда ли, в «Рице» приятнее покушать, чем у мамы Мантуччи на Одиннадцатой улице?
— Ну, конечно, но кажется, тебе он нравится в другом смысле…
— Я люблю жизнь почти во всех ее проявлениях… не считая… ну, я собирался сказать, кроме респектабельной стороны, но не уверен, что это так. Я начинаю думать, что мне могло бы понравиться быть буржуа, хотя с некоторым отличием. Можно было бы сказать: с ухмылкой про себя. Черт возьми, Марджори, мне нравятся хорошие вещи. Мне доставляет удовольствие мысль, что я могу их себе позволить. Я люблю рубашки, которые хорошо сидят, галстуки, которые привлекательно завязываются, потому что сделаны из добротного материала, и костюмы, сшитые из тонкой материи, а не как у Фейнберга из кованого железа. — Он потрогал рукав. — Люблю золотые запонки, но черт меня побери, если я надену золоченые. Меня все больше и больше привлекает мысль, что я вновь могу позволить себе эти вещи, как это было в дни «Поцелуев дождя». Это было золотое время. Все хорошие вещи моего гардероба куплены в тот период. Я люблю и океанские круизы — в первом классе. Это большое удовольствие — просто знать, что я могу в них поехать, если захочу. И потом, конечно, самый большой люкс — это буржуазная жена. Любовь не знает логики. Положим, в один прекрасный день я буду таким невезучим, что женюсь на подобном существе?
Она избегала его взгляда и сказала, сделав над собой серьезное усилие, чтобы показаться беспечной:
— Будем надеяться, что не женишься. Ты бы сделал ее ужасно несчастной на всю жизнь.
— Возможно. Но в то же время, если бы я точно знал, что делаю, она могла бы стать такой же счастливой, как сказочная принцесса.
Она не смогла удержаться и встретилась с ним взглядом. Его страстный взгляд без улыбки взволновал ее. Через мгновение она пробормотала:
— Не смотри на меня так, дурачок.
— Буду смотреть, пока это мне доставляет удовольствие, черт меня побери.
— А я говорю, не надо. Позволь мне задать тебе такой вопрос: что вдруг послужило причиной столь резкого поворота в твоем поведении? Ты отказался от своих писательских амбиций?
Ноэль отпил вина; на его лице появилась задумчивость.
— Ни в коем случае. Меня заставили пойти в контору Сэма некоторые события, происшедшие как бы нарочно в последнее время. Эта катастрофа с Когелем и «Принцессой Джонс», во-первых. Театр — это ничего более, как механизм, подавляющий вдохновение, Мардж, — то есть до тех пор, пока ты пытаешься жить на средства, получаемые от него. Коул Портер — миллионер. И Кауэрд тоже. Легкая музыка, пустые вирши, комедия — все это производные досуга, беззаботного существования. Я же жил, как романист из чикагских трущоб. Все это поставлено с ног на голову. Театр — это в точности глупенькая девушка. Проси, умоляй, льсти, будь охотливой и прилежной — и получишь оплеуху. Беззаботный уверенный жест — вот, что побеждает. Я абсолютно теперь уверен, что прорвусь на Бродвей в тот самый день, когда мне будет наплевать, прорвусь я или нет. Вот первая причина, по которой я пошел на заработок к Сэму. Чтобы выбраться из этой непролазной бедняцкой рутины и жить хорошо, пока я не прорвусь с «Принцессой Джонс», или не напишу новую пьесу. А может быть, я даже и тогда останусь с Сэмом. Может, образ жизни окажется стабильным. Все зависит от того, смогу ли я эффективно делить свое время между зарабатыванием на жизнь и писательским трудом в течение длительного отрезка жизни. Посмотрим.
— Ну, что верно, то верно: Господь рассудит.
— Думаю, да. Сегодня я чувствую, что у меня полный карман монет. И я благодарен тебе. Знаешь, полагаю, что именно твое окончание колледжа подтолкнуло меня на это решение. По сути, я вышел от Крафта и позвонил Сэму. Окончание учебы было таким водоразделом для тебя… и получилось как-то так, что я и сам чувствовал, будто тоже прошел через это. Я увидел себя в подлинном свете. Уже тридцать, и ничего не достичь, и твои противные родители, твой жалкий бедно одетый ухажер и Гринвич-Виллидж. Может, если бы не было так серо и дождливо и я не был бы одет в свое самое старое пальто и не имел на голове самую засаленную шляпу… И к тому же появилась Маша, ухмылявшаяся при виде нас с тобой, как паршивая старая дева… Не знаю, все обрушилось на меня сразу, и я пошел и позвонил Сэму. Ты видела, в каком состоянии я был много дней? В прошлое воскресенье я узнал, что у моего брата Билли скоро помолвка.
Марджори, казалось, была удивлена.
— Билли!
— Ему двадцать два. Он на втором курсе юридического факультета. А она — дочка адвоката из крупной корпорации, он важная шишка демократической партии в Бруклине. Кстати, еще одна Марджори, Марджори Сандхеймер…
— Марджори Сандхеймер? Господи, так Билли женится на ней.
— Так ты ее знаешь?
— Ой, да тысячу лет на студенческих танцульках… и все такое… Ну и ну! Билли Эйрманн и Марджори Сандхеймер! Честно говоря, правда бывает удивительнее вымысла.
— Марджори, но ведь дурнушки тоже выходят замуж.
— Я никогда не говорила, что она дурнушка.
— Твой тон, дорогая, означает, что ты была бы меньше поражена, если бы Билли помолвился с краснозадым бабуином.
— Какой абсурд! Она славная девушка. Просто… ну, они оба так молоды.
— Радость моя, это означает для Билли пожизненное устройство. В сорок он будет судьей. Ничто не может помешать этому. Какого черта, я счастлив за него, он молоток.
— Билли молодчага.
— Он неожиданно заскочил ко мне с этой девицей в твой выпускной вечер. Вот почему я не позвонил тебе. Я был так подавлен. Они еще такие дети! Я едва-едва привык к тому, что он уже бреется. Между прочим, у нее неплохое чутье, и она действительно довольно привлекательная. И для такой богатой девушки она трогательно скромна. Как и Билли. Они славная пара. Думаю, они будут счастливы.
— Нет сомнения, что она все знает о нас.
— Ее последними словами, когда они уходили, были: «Передайте мой поцелуй Марджори», произнесенными дрожащим голосом, и это после того, как в течение двух часов никто не упомянул твоего имени. Думаю, зайти дальше Четырнадцатой улицы для нее было страшным приключением. Она все время глазела по сторонам, знаешь ли, на книги, ковер, картины, пыль на багете, на меня. Каждое мое слово она встречала истеричным хохотом, даже десяток моих вполне серьезных ремарок. Она, очевидно, полагала, что я ужасно декадентское чудище вроде Бодлера. Думаю, взглядом она выискивала иглы для подкожных впрыскиваний. Я жалел, что у меня не было хотя бы ярко накрашенной пьяной блондинки, которая в какой-то момент могла бы выпасть из клозета. Казалось, гостья ждала чего-то вроде этого.
— Чего она ждала, и это более вероятно, так это того, чтобы я вылезла из-под кровати в прозрачном неглиже.
Ноэль расхохотался.
— Клянусь, уверен, что именно так!
— Ладно, чего мне беспокоиться? — заметила Марджори. — Моя репутация и так подмочена из-за связи с тобой.
С неожиданной серьезностью он проговорил:
— Честно говоря, у многих сложилось нелестное мнение о жизни в Виллидж, не так ли? Поверь, главная прелесть Виллидж состоит в дешевом жилье. Для меня, во всяком случае. Как и ты, я нахожу оскорбительным сталкиваться с волосатыми и заросшими грязью. Что касается ославленной сексуальной жизни в Виллидж, — свидетельства которой девчонка Билли высматривала так, что у нее глаза вылезали из орбит, — то что это такое в конце концов, раз ты прошла через студенческие гулянки, на которых можно было это видеть? По большей части — это низкая грязная возня. Неприглядные люди, сопящие и барахтающиеся друг с другом, потому что они истомились, или одиноки, или у них не все в порядке с головой. Ты говоришь, я вел свинскую жизнь? Ну, так это неправда. Я заявляю, что всегда был разборчив, как ни посмотри. Но скажу тебе вот что, и вовсе не для того, чтобы набрать очки. С того дня, когда ты покинула «Южный ветер», у меня не было ничего подобного. Абсолютно ничего.
