Норман Богнер - Комплекс Мадонны
Заключительным судьбоносным актом раскаяния явилось то, что Барбара начала ходить в церковь, где, несмотря на некоторое временное облегчение, лишь обнаружила то, что она потеряла веру, превратилась в одну из тех отклонившихся с правильного пути католичек, которые жаждут искупления, шевелят губами, встают на колени, но не отдают ничего. В глазах Тедди, в том, как он смотрел на нее, сквозь нее, без горечи, Барбара заметила нечто, заразившее ее гармонией, убравшее барьеры, заставлявшие думать, что он обрел веру, которая преодолеет смертные границы их сознания. Это противоречило многим устоявшимся понятиям: нелицеприятно откровенное, оно обнажало Барбару перед самой собой, и, спускаясь к алтарю на седьмой день девятидневья, она неожиданно почувствовала, что поняла себя. Церковь, небольшое бесцветное здание, зажатое со всех сторон многоэтажными жилыми домами, обычно пустая между двумя и тремя часами дня, просто являлась местом, в которое она ходила, и, хотя девятидневье было посвящено Тедди, молилась Барбара за себя.
Дующий вдоль прохода за алтарь сквозняк колебал пламя свечей, и эти дрожащие огоньки навели Барбару на способ исцеления пороков. Церкви в прошлом приходилось прибегать к постам, бичеванию, молитвам, обрядам, но ничто не очищало так великолепно, как огонь. Барбара протянула руки к пламени, и его языки опалили кожу. Все ближе и ближе подносила она руки к свече, и вот уже стало неясно, где огонь, а где пальцы. Объединенная с победой боли, которая теперь перестала быть болью, Барбара стояла, пронзенная экстазом благовоний фимиама, и ей показалось, что возвышающаяся над ней статуя Христа разделяла сладостный миг страданий. Чистота любви Тедди, казавшаяся ей одной из форм отклонений, напоминавших слабоумие, окружавшая Барбару стеной, более надежной, чем колючая проволока, также защищала ее, сообщая о том, какое чувство она отвергла. Но теперь эта чистота пожирала Барбару, проникала ей в душу, стирала прошлое, освобождала ее, являлась топливом для пламени; и наконец молодая женщина почувствовала умиротворенность.
* * *Похоже, судебные процессы над известными и многими любимыми людьми противоречат всем законам логики. Присяжных выбирают из самых почтенных людей, в случае Тедди — из двухсот человек; адвокаты и прокуроры дают отводы, исключая предрасположенность или предвзятость, и наконец выбираются двенадцать присяжных и еще двое запасных. Алекс хотел иметь среди заседателей как можно больше пожилых мужчин, по возможности разведенных и при деньгах. Таким оказался каждый третий. Барбаре, наблюдавшей за этим с последнего ряда, все происходившее казалось какой-то игрой, и она все время ждала, что кто-нибудь вот-вот скажет: «Хватит, это все. Пошли по домам», и шарада успеет завершиться до того, когда кому-либо причинят вред. За утонченной формальностью игры скрывалась неясная угроза, и Барбаре хотелось, чтобы все скорее завершилось. На ней был надет пышный черный парик, обе руки забинтованы. В таком камуфляже репортеры оставляли ее в покое — чудом спасшуюся со сгоревшего корабля. В коридоре Барбара несколько раз столкнулась с Робби и Элейн, и, несмотря на чешущийся язык, слова извинений застряли в горле; она ничего не смогла сказать и была рада, что молодые люди не узнали ее.
Вокруг них толпились репортеры в надежде на информацию, словно Робби и Элейн были свергнутыми монархами, ожидавшими решения своей судьбы собственным народом. В телевизионных программах новостей ежедневно драматичным приглушенным голосом предоставляли отчеты о ходе процесса, сообщая, что бледно-голубой ансамбль из двух предметов Элейн был приобретен в «Параферналии», а элегантный, хотя и строгий, костюм Тедди является образцом одежды Уолл-стрит; и это усиливало уверенность Барбары в том, что все окружающие были задействованы в какой-то опасной пародии, которая могла вылиться в трагедию. Время от времени она замечала, как Тедди оборачивался, ища ее глазами. Но ее ли? Каждый раз он поворачивался назад, находил лицо в переполненном ряду и удовлетворенно отворачивался. Все время один и тот же ряд; и с каждым разом Барбара чувствовала все большее беспокойство. Ее ли он искал?
Во время перерыва после оглашения начальных заявлений Барбара отправилась прогуляться в коридор, надеясь на то, что ей представится возможность оказаться рядом с Тедди, не выдавая себя, но затем, отказавшись от этой затеи, она решительно протиснулась сквозь толпу газетчиков.
— Что случилось с твоими руками? — спросил Тедди, увидев бинты.
— Я пыталась разжечь огонь и — обожглась.
— С тобой все в порядке?
Постоянно присутствовавшая в его голосе забота смутила Барбару. В этот момент она должна была отдавать себя, а не он. Подойдя ближе, молодая женщина прошептала:
— На кого ты все время смотришь?
— О, на одного человека, с которым я встретился, когда был в Канаде.
— На девушку?
— Да. — При этом слове Барбара от головокружения покачнулась на каблуках. — К чему этот грим? Я думал, что вся суть этого действия — раздеться и продемонстрировать себя.
— Не могу… Как ты можешь быть таким веселым?
— Ну, я услышал, как меня охарактеризовали беспринципным бабником, чьим Богом являются деньги, который решил, что может покупать жизнь и смерть, словно пакеты акций, и это явилось для меня забавной неожиданностью. Вышло так, что я какой-то безмозглый проходимец, который случайно набрел на огромное состояние и решил, что пора отдохнуть и развлечься. Если это действительно я, смешно. Мне очень требуется характеристика-рекомендация.
— Девушка?
— Спрашивайте прямо.
Обернувшись, Барбара оказалась лицом к лицу с Робби.
— Ты добилась всего, чего хотела, а, Барбара? — спросил он. — Обед закончен, а объедки ты ведь не употребляешь, да?
— Я люблю твоего отца.
— Да, это было всегда очевидно, однако не нашлось никого достаточно умного для того, чтобы заметить это.
— Я виновна…
— Она виновна! — воскликнул он. — Это ты должна сидеть там, а не он.
— Оставь ее, Роб…
Помимо своей воли Барбара начала плакать, и на ее лице появилось такое безграничное детское отчаяние, что стало бессмысленно и дальше обвинять ее.
— Надеюсь, остаток жизни ты проведешь в слезах, — сказал Робби и отошел от нее. Стоявшая у дверей Элейн протянула ему руку. Алекс, совещавшийся с Сэндфордом, наконец подошел к столу судей.
— Тедди, — спокойно произнесла Барбара, взяв себя в руки. — Мне жаль; разве он не может понять?
— Он еще мальчик, а мальчики долго хранят обиды.
— Я встречусь с тобой позже, — сказала она и, медленно пройдя по проходу, покинула зал заседаний.
В коридоре, прислонившись к стене, стояли Робби и Элейн. Их нельзя было миновать, и с неимоверным усилием Барбара подняла голову.
— Барбара? — спросила Элейн. — Это действительно ты?
Барбара кивнула.
— Зачем ты пришла в суд?
— Меня вызвал Алекс.
— Ты не станешь вредить Тедди, да?
— Нет.
— У тебя это вышло как-то неубедительно, — продолжала Элейн. — Если у тебя есть сомнения… — она передумала. — Послушай, я хочу знать одну вещь. У тебя есть к нему хоть какое-то чувство?
— Да, есть.
— Ты поможешь нам?
— Скажите, как.
Они приблизились к окну — Элейн, положив ей руку на плечо, подталкивала ее, как будто собираясь показать что-то на улице.
— Ты искренна в своем желании помочь, это не одно из твоих очаровательных замешательств, которые так прекрасно действовали на Тедди?
— Элейн, ты не должна так говорить.
Робби приблизился к женщинам, и в его дыхании Барбара почувствовала запах пустого желудка и сигарет.
— Видишь — вон там внизу? — мягким голосом произнесла Элейн, показывая на улицу. — В углу?
— Да, это аптека.
— Верно. Уцененные лекарства. Ты не хочешь сейчас спуститься туда и спросить выписанные лекарства?
— Выписанные лекарства?
— Да, выписанные на твое имя.
— Что это? — Она отшатнулась, налетев на Робби.
— Снотворное, — сказал он. — Фенобарбитал.
— По полграна, двадцать пять таблеток.
— Да? — непонимающе спросила Барбара. — И что я должна буду сделать дальше?
— Возьмешь их, а когда придешь домой, напишешь записку…
— Две записки, — вставил Робби. — Одну для Сэндфорда, другую для полиции, когда они тебя обнаружат.
— Да, две записки, сообщающие, что в этом затруднительном положении, в которое попал Тедди, виновата ты и дальше так продолжаться не может.
Барбара молча смотрела в окно, а они перешептывались за ее спиной.
— Покончить с собой? — спокойно спросила она.
— Почему бы не назвать это признанием ответственности? — произнесла Элейн, облекая предложение в логичные и разумные формы.
