Норман Богнер - Комплекс Мадонны
Тускло освещенный зал заседаний современного вида, обшитый деревом, пах свежеиспеченным белым хлебом. Сэндфорд зачитывал обвинение, а Тедди чертил на клочке бумаги треугольники и развлекался доказательством их равенства. Дейл грубо встряхнул его за руку.
— Вы признаете себя виновным, Тедди? Суд уже дважды спрашивал это.
— Виновен или невиновен? — несколько озадаченно настаивал судья.
— Я думаю, нет готовых ответов, — произнес Тедди, глядя на судью, затем на Сэндфорда и наконец на Дейла.
Сзади раздался кошачий концерт стонов неверия со стороны репортеров, фотографов и зрителей.
— Защитник, ваш клиент не в себе.
— Ваша честь, могу я приблизиться к столу? — спросил Алекс.
— Да, и я также хочу переговорить с прокурором.
Оба подошли к столу судьи. Тот, все еще в смущении, склонился вперед, и они зашептались.
— Я невиновен в убийстве, но виновен в том, что навлек на человека смерть, — крикнул Тедди.
— Если вы не замолчите, вас обвинят в неуважении к суду, — сказал судья.
Тедди оставался на ногах, неуверенно пошатываясь. Серая кружащаяся вереница лиц радужным полумраком надвинулась на него. Тедди услышал за спиной пронзительный крик.
— Заткнись!
Все головы обернулись.
— Ты пытаешься убить и меня, мерзавец?
К нему бросилась Барбара и, схватив за руку, вскрикнула:
— Он невиновен. Виновна я.
— Невиновен, — механически повторил Тедди.
Среди волны криков, призывов к порядку судебные исполнители выдворили Барбару из зала. К Тедди на мгновение вернулся рассудок: награда за поражение.
ЧЕРНЫЕ ЯБЛОКИ
ГЛАВА XIII
Подобно тому как каждый апокалипсис имеет свой наивысший накал, подобно тому как самая демоническая громада волны цунами замирает в верхней точке перед тем, как обрушиться вниз, уничтожая все на своем пути, так и Тедди лишь на миг увидел бастионы правды во время первого свидания с Барбарой. Его прошение об отпуске под залог было отклонено верховным судьей Нью-Йорка, несмотря на убедительные и настойчивые доводы Алекса. Сэндфорд склонил судью на сторону окружной прокуратуры, подозревавшей, что у Тедди есть все причины скрыться при первой возможности; обладая колоссальными связями и деньгами, он исчезнет с лица земли. Когда Алекс возразил ему, указывая, что Тедди пришел в прокуратуру по доброй воле, Сэндфорд сказал:
— У этого человека неспокойная совесть… Все, что он сделал, является нелогичным и противоречивым, но он — единственное связующее звено с другими подозреваемыми. В связи с шумихой, поднятой газетами, есть основания опасаться за его жизнь. Поэтому мы возражаем против отпуска под залог.
Судья согласился, и Тедди был отправлен в Могилы, предсклеповое место заточения, названное удачно, но неточно, словно в язвительную насмешку над обитателями, и Тедди, хотя и помещенный на пятый этаж, а не в подземную темницу, понял, что правосудие выработало особую длину волны для приема невыносимых мелодий отчаяния.
Здесь с энциклопедической полнотой были представлены все известные человеку преступления: психически ненормальные педофилики, занимавшиеся растлением подростков; насильники; торговцы наркотиками; воры; убийцы, чьи преступления являлись следствиями заурядных ссор или же были «оправданными», когда обвиняемые заставали своих жен вместе с лучшими друзьями. Короче говоря, все те, кто нарушил установленный порядок, прибегнув к насилию. После первых нескольких недель Тедди уверовал в то, что существовали две не связанные между собой вселенные: одна — для нарушивших закон, другая — для законопослушных, и последние, словно в результате какого-то человеческого фотосинтеза, создавали первых, поддавались их тропизму насилия, помогая ему разрастись ядовитым лишайником, который можно было бы соскоблить с поверхности земли и выбросить на помойку исправительных учреждений, используя при этом слово «мораль» так, как использует название торговой марки производитель. То, что Тедди видел вокруг себя, напоминало ему открытые раны и гнойники безумства человеческого общества «Мирских наслаждений», какими их представлял себе Босх, — много лет назад он разглядывал эту картину в Прадо; он представлял себя не частицей одного из этих миров, а мостом, соединяющим их, безумным мудрецом, способным на гениальность и идиотскую слепоту, опустошенным рогом изобилия на стертом гербе, чей девиз, когда-то провозглашавший высокие принципы, великие идеалы, теперь нельзя было прочесть.
Никогда, никогда не сможет он привыкнуть к запаху преступников — спертым, разрывающим ноздри миазмам тюрьмы. В отличие от запаха бедности — достойной бедности, горькой, но гордой, покрытой религиозным покрывалом святости, — преступление обладает присущей ему одному вонью, отвратительной затхлостью дрожжей, что вполне могло быть горькой, жестокой местью Господа Бога, который оставался в стороне, в то время как Его Сын претерпевал ужасные языческие мучения. Возможно, такова участь преступников, гниющая плоть Христа посылается им свыше как напоминание, что у смерти есть друг. И это — нечистый смрад, вопли и склоки людей, заключенных в тюрьму, общающихся друг с другом с помощью бессвязного бормотания, смятение, жизнь по объявленному громкоговорителем расписанию, нарушение прав личности — являлось краеугольным камнем наказания за поступок Тедди.
Чтобы развеять скучное однообразие, он взахлеб читал. Детективы Сименона, биография Кольриджа, написанная английским профессором, «Дон Кихот», «Красное и черное», «Цветы зла», «Мадам Бовари» (переданные через Алекса Барбарой книги должны были провести Тедди через все закоулки французской литературы). Время от времени он открывал библию: Ветхий завет — в поисках указания пути, Новый — подтверждая то, что пророки и святые так же, как он сам, пребывали в неведении. С неослабеваемой настойчивостью Тедди ежедневно осаждали репортеры, надеясь, что он передумает и согласится на интервью. С одним из них он встретился. С человеком из АП, которому он сказал: «Передайте от меня всем вашим друзьям и коллегам: если вы хотите взглянуть на червей, откусите от своего собственного яблока».
К его удивлению, эти слова были напечатаны в газетах. Во время голода шакал в отчаянии пожирает собственные внутренности. У Тедди не было желания никого видеть, ни Барбару, ни сына, подобно спортсмену, он готовился к утомительным нагрузкам; Барбара, как сообщил Дейл, не настаивала на свидании, хотя могла бы. Никакие средства связи не были совершенными — они оставляли свободу воображению. По собственной инициативе Робби взял в колледже отпуск и теперь все дни проводил в конторе. Иногда Тедди охватывали смущающие его воспоминания о Деб и времени, проведенном вместе с ней, о страдании слабости, заточенной вместе с безумием. Деб преодолеет свою слабость, ибо ее причина — это он, а он не позволил их отношениям зайти далеко.
Тюремщики, как выяснил Тедди, не были ни грубыми, ни мстительными — просто жертвы своего ремесла, несчастная неквалифицированная рабочая сила, отцы семейств, дожидающиеся возраста шестидесяти пяти лет, поры выхода на пенсию, социального пособия и сожалений о прошедшей мимо жизни. Лишь в конце жизни и в предчувствии смерти минуты приобретают сверхъестественную власть.
* * *Он увиделся с ней за два дня до начала суда. Барбара пришла по его просьбе, принесла с собой фрукты, книги, немецкую колбасу, небольшой переносной проигрыватель с четырьмя пластинками Азнавура — набор гостинцев, приличествующий посещению больного. Несколько первых безмолвных минут ее отношение к нему явилось смесью неуклюжих материнских забот, суетливого участия и опасения того, что, вероятно, она встречается со своим возлюбленным — а Тедди был возлюбленным! — последний раз в жизни. Лицо девушки было бескровным, а руки приобрели болезненную белизну мела, и Тедди впервые разглядел на них темные синие вены. Ему показалось, что в глазах Барбары он увидел покорность, отступление с поля боя, и это встревожило его: не он, а Барбара стала вялой и безжизненной.
— Думаю, тебе следует уехать на несколько дней, — сказал он. — Ты неважно выглядишь.
— Куда?
— Во Флориду… на Карибские острова.
— Мне и здесь хорошо. У меня такое ощущение, что я уже побывала во всех странах мира. Мне больше нечего смотреть.
— Поваляйся на солнце, позагорай.
— Бледность мне не к лицу?
— Я предпочитаю видеть тебя смуглой.
— Даже если бы я хотела уехать, — а я не хочу, — сейчас нельзя. Я — свидетель.
Начав было говорить, Тедди умолк, и они молча сидели, глядя друг на друга, не делая попыток отвести глаза.
— В тот день, когда я сбежал… — начал он, но потерял нить того, что собирался сказать.
