Тереза Ревэй - Твоя К.

— Нет, но он обещал зайти сегодня вечером.

— Единственный плюс от всего этого — то, что теперь я смогу направить всю свою энергию, чтобы вызволить Виктора из Заксенхаузена. Больше мне нечем заниматься.

К концу вечера в двери позвонил Фердинанд. Его волосы были всклокочены, фетровая шляпа и старое пальто покрыты снегом. Макс отнес их на кухню, чтобы они просохли. Вернувшись в салон, он увидел, что друг сидит перед огнем камина, пытаясь согреть руки.

— Ты ел? — спросил Макс.

— Нет.

— У нас кое-что осталось от ужина. Я приготовлю тебе. Новости есть?

— В общем, нет, — ответил Фердинанд с угрюмым видом. — Пока я в полном тупике с Виктором. Он обвиняется в том, что несколько лет назад писал статьи для сионистской газеты.

— Но это абсурд! Он преподаватель литературы. Гете и Шиллер — вот его интересы.

— Конечно. Но в то время он был молодым и горячим, как ты или я, мой дорогой друг. К несчастью, его первые опусы произвели определенный резонанс в свое время, поэтому специальные службы взяли его имя на заметку. Для них хорош любой повод. Я волнуюсь, — признался он тихо. — Боюсь, мне не удастся вытащить его из лагеря. Сара должна уехать. Ее бумаги в порядке. Иначе французская виза окажется просроченной, и тогда надо будет начинать все с нуля. А это опасно.

— Я не уеду без Виктора, — заявила Сара, которая стояла на пороге и слышала часть разговора. — Это не обсуждается. Я буду добиваться его освобождения.

— Да знаю я… знаю, — вздохнул Фердинанд. — Но иногда мне хотелось бы, чтобы вы не были такими храбрыми, вы, женщины. Меньше бы отравляли мне жизнь. Я не собираюсь покидать твоего мужа, ты это знаешь, надеюсь. Я смогу с большей пользой заниматься его делом, зная, что ты находишься на другом берегу Рейна.

— Виктор должен знать, что я рядом, — возразила она упрямо.

Фердинанд покачал головой, раздражение и беспокойство раздирали его.

— В таком случае позволь хотя бы уехать Феликсу и Лили, — мягко произнес Макс. — Прояви благоразумие. Ты собрала все бумаги, все штампы, визы, разрешения. Ты бегала месяцами, чтобы все это получить. Необходимо вывезти твоих малышей. Ты не должна подвергать их жизнь опасности, оставляя в этой сумасшедшей стране.

Молодая женщина побледнела и медленно села. Видно было, что она дрожит.

— Но там у меня никого нет, — с отчаянием выговорила она.

— Ксения Осолина согласилась приютить их у себя, — сообщил Макс. — Она звонила мне сегодня и просила передать, что ты можешь полностью на нее положиться, она будет защищать твоих детей до тех пор, пока ты, Виктор и Далия не сможете к ним присоединиться.

— Откуда она знает это? — удивилась Сара.

— Я писал ей, чтобы спросить, сможет ли она принять Феликса и Лили. Она ни секунды не колебалась. Извини, но я вынужден был предусмотреть этот вариант. Ты должна быть рассудительной. Умоляю тебя, Сара.

Женщина посмотрела по очереди на двух своих лучших друзей. Они обеспокоенно глядели на нее. Сомнения разрывали Сару на части. Сможет ли она отпустить своих детей к людям, которых не знает, ведь они такие маленькие? В чужую страну? Она подумала о детях еврейских беженцев, которых приняла Англия. О фотографиях этих грустных маленьких девочек и мальчиков, закутанных в зимние одежды и с табличками на шеях. Имеет ли она право подвергать своих собственных детей таким испытаниям?

— Так надо, Сара, — настаивал Макс строгим голосом. — Ты хочешь остаться с Виктором, и никто не может тебя за это упрекнуть. Никто не заставляет тебя расставаться с Далией, она еще совсем крошка. Но твои старшие дети должны уехать. Немедленно.

Сара подумала о Ксении, о ее чувствах, когда молодая женщина рассказывала ей о дочери Макса, о которой он ничего не знал. Она тоже, как и Ксения, познала ужасы преследования, и теперь ее заставляли прислушаться к голосу разума. Ксению Осолину можно упрекнуть за черствость и эгоизм, за то, что она не смогла оценить любовь, которую готов был подарить ей от всего сердца мужчина, но никто не мог сомневаться в ее храбрости, воспитанной идеалами царской России. Если Сара Линднер и могла кому-то доверить своих сына и дочь с закрытыми глазами, так только Ксении Осолиной.

— Хорошо, — сказала она, подняв голову, и тут же чувство облегчения пробежало по лицам мужчин. — Феликс и Лили поедут в Париж.

Часть четвертая

Под синим безоблачным небом по обе стороны дороги простирались пшеничные поля. Длинной веренице автомобилей, повозок, ландо, грузовиков и велосипедов, казалось, не будет конца. Яркие красные пятна пуховых перин, притороченных к крышам транспортных средств, мелькали, словно маковые головки. Устав ждать, Ксения открыла дверцу машины и встала на подножку. Разношерстный караван, начало которого терялось в туманной дали, оставался безнадежно неподвижным. Только шатающиеся от усталости пешеходы продолжали передвигать ноги. Они шли издалека — из Амьена, Лиля, Седана и Руана. На их понурых лицах читался непреходящий страх. Казалось, что вся Франция тем летом отправилась в путь. Старики, крестьяне, переживающие за оставленную без присмотра скотину, женщины в выходных платьях на слишком высоких каблуках, дети, держащиеся за юбки матерей, пациенты психиатрических клиник, скованные наручниками осужденные, солдаты.

Ксения хотела вырваться вперед, но офицер-регулировщик запретил подобные попытки. В любом случае этот участок дороги был непроходимым. Женщины в головных уборах и мужчины без пиджаков сидели на обочинах по обе стороны дороги. Некоторые из них спали. Дети играли в пыли. «Мы здесь в настоящей мышеловке», — подумала Ксения, посмотрев на небо. Горизонт был чист. Никаких вражеских самолетов. Пока.

Она не захотела ехать поездом, так как железнодорожные пути и вокзалы были любимой целью для бомбардировщиков Люфтваффе, но теперь она спрашивала себя, правильно ли поступила. Габриель раздобыл супруге пропуск, чтобы она смогла покинуть столицу, двигаясь по дороге, предназначенной для войск, что позволило ей выиграть несколько часов, в то время как гражданских заставляли сворачивать в сторону и искать другие пути. Покинув Париж ночью, после того как по радио объявили об эвакуации правительства, Ксения еле успела застегнуть уже приготовленные несколько недель назад чемоданы, несмотря на то что Габриель уверял, что вражеские войска не смогут форсировать ни Марну, ни Сомму. «Не забывай линию Мажино», — пробормотала Ксения саркастически. Впрочем, как можно сердиться на ветерана Первой мировой войны, который рассуждал так же, как и большинство ослепленных былыми победами французов?

Восхищаясь деловой сметкой нацистов, муж в то же время свято верил в непобедимость французской армии. Ксении тоже хотелось бы в это верить, после того как Кирилла призвали на военную службу. Теперь всякий раз, видя человека в военной форме, она искала глазами брата. Это было полным абсурдом. Никаких шансов найти его на этой дороге среди беженцев у нее не было, да и не таким человеком был ее брат, чтобы оказаться среди толпы дезориентированных военных. Сам Габриель отказался покидать столицу, а Ксения не настаивала.

— Ну что, скоро движение возобновится? — с нетерпением спросила Маша, которая рассматривала дорожную карту, держа на руках свою спящую двухлетнюю дочь.

— Я уже тысячу раз просила тебя не болтать по-русски, — проворчала Ксения. — Эта страна заражена шпиономанией. Мне не очень хочется, чтоб над нами устроили самосуд.

— Извини.

Пакт о советско-германском ненападении был подписан в августе 1939 года за несколько дней до захвата Польши войсками вермахта. Этот противоестественный союз двух антагонистических сил, которые столкнулись друг с другом на испанских полях сражений, потряс не только русскую диаспору и французских коммунистов, но и весь мир. В тот день Ксения поблагодарила небеса, что они надоумили ее принять французское подданство и убедить ее брата и сестру поступить так же, потому что после подписания пакта все русские автоматически становились союзниками немцев. С начала военных действий многие эмигранты, в основном живущие на прилегающих к фронту территориях, согласно официальному циркуляру были согнаны в лагеря-гетто, которые располагались в Вернете, Арьеге и Гурсе. Последний предназначался для женщин. В лагерях в ужасных условиях содержались немцы, австрийцы, итальянцы, русские, испанцы, коммунисты, евреи и республиканцы, сражавшиеся в разбитых интернациональных бригадах.

— Я хочу пить, мамочка, — пожаловалась Наташа.

Ксения взяла бутылку с водой и протянула дочери.

— Один глоток, — уточнила она голосом, не терпящим возражений. — Надо оставить для Феликса и Лили тоже.