Кэтлин Уинзор - Любовники
Или, возможно, когда я исчезала, то делала это настолько полно, что они даже потеряли счет времени. А когда вернулась, то они оказались со мной как раз в момент моего исчезновения. Все это весьма сложно и способно озадачить. Надо обязательно спросить у Майлза, что происходит. Он-то сумеет точнее объяснить случившееся со мной!»
— Пойду-ка умоюсь, — проговорил отец. Уже на пороге обернулся и спросил у Аморет с улыбкой: — Ну как, ты что-нибудь купила сегодня?
Аморет бессильно опустила голову.
— Не сегодня, папа…
— А-а-а! Полно тебе! Не стесняйся. И не падай духом! Купишь то, что тебе нравится, завтра! — И он с громким смехом удалился.
Аморет посмотрела на мать.
— Он что, считает это шуткой?
— Ему всегда нравилось поддразнивать тебя, Аморет, ты же знаешь.
— О, — проговорила Аморет, словно только что узнала что-то новое. — Полагаю, Дональд придет?
— Конечно, дорогая. А что?
Что ж, ясно, вся система развалилась на части. В ней обнаружился изъян, которого не смогли предугадать ни она, ни Майлз. А о его существовании стало известно с болезнью матери.
— Знаешь что?! — весело воскликнула Аморет. — Давай устроим вечеринку. Не большой званый ужин, а просто вечеринку. Только для нас и Шарон. Ну как?
Миссис Эймз выглядела настолько радостной и счастливой, что Аморет от души порадовалась своей доброте и великодушию.
Дональд, войдя, поцеловал Аморет и, хотя она заметила, что порой он бросает на нее странные взволнованные взгляды, не сказал ни слова. Ничего не сказала и Шарон, когда пришла к ним в дом. Вечеринка удалась на славу, все были довольны и счастливы, как прежде. Единственное, что смущало Аморет, это то, что все постоянно между собой переглядывались. Она поняла, что это каким-то образом связано с ней. Ей очень не нравились эти косые взгляды, однако было опасно сказать что-либо по этому поводу, ведь мог возникнуть разговор о ее недавнем отсутствии. Люди настолько бестактны, и это их качество способно принести ей несчастье. Если бы они обладали хоть малой толикой здравого смысла Майлза…
Аморет, Дональд и Шарон вышли вместе и отправились пешком по направлению к дому Шарон. Аморет шла посредине, Дональд с подругой вели ее под руки. «Словно преступника!» — мелькнуло в голове у Аморет.
— Ну как, может, позавтракаем завтра вместе? — осведомилась Шарон, и голос ее прозвучал намного напряженнее, чем требовалось для такого простого вопроса.
— Думаю, да, — любезно отозвалась Аморет. — Давай, я позвоню тебе утром.
Когда Дональд поворачивал ключ в двери их апартаментов, Аморет спросила:
— Ну как поживают хрустальные люстры?
— Что?!
— Не важно… Это я так. Сама увижу.
Все люстры и светильники оказались на месте. Гостиная, как и ожидала Аморет, была буквально переполнена ими; они тихо позвякивали от дуновения легкого летнего ветерка. Аморет со вздохом отвернулась и прошла через вестибюль к их спальне. Дональд последовал за ней и, как только дверь за ними закрылась, заключил ее в объятия.
— Аморет… дорогая! Ты простила меня?
— Простить тебя, Дональд? За что?
— Не знаю… Ничего не знаю. И не знал никогда.
Он целовал ее лицо, и она позволяла ему это, только кончиками пальцев касаясь его плеч. Казалось, она терпеливо ждала, когда он перестанет ее целовать.
— Ты дашь мне одно обещание? — вдруг спросил он.
Вот.
Он не смог подождать и двух минут, как ему понадобилось выуживать у нее обещания. Дональду всегда хотелось получить от нее больше, чем всем, кого она знала: сначала обещание выйти за него замуж, потом обещание любить его больше всех на свете… Просто невозможно было запомнить все, что приходилось обещать Дональду, чтобы тот успокоился.
— Какое обещание? — спросила она.
— Дай слово никогда больше не убирать меня из своей жизни. Ну что, обещаешь?
Он выглядел обеспокоенным и нервным; именно это так трудно было вынести. Она коснулась его губ пальцами.
— Тсс, Дональд. Нельзя давать так много обещаний. Не будем этого делать. Ну ладно… А теперь, может, поиграем во что-нибудь и повеселимся? — И она взяла его под руку, словно они отправлялись на пикник или прогуливались по лесу и ловили бабочек. Дональда всегда было очень трудно расшевелить, если заходила речь о развлечениях или веселье. Он выглядит так, словно все время размышляет о каких-то неприятностях, которые могут произойти с ним в будущем.
Но сейчас тем не менее он рассмеялся, и Аморет поняла, что ему хочется выглядеть как можно более легкомысленным.
Как было не почувствовать нежность к нему, ведь он так старался! Сейчас на его лице читалось непривычное воодушевление. Но вот Дональд опять рассмеялся, и Аморет с горечью подумала об огромной разнице между ним и Майлзом, равно как между всей этой жизнью и той, что она делила со своим необыкновенным возлюбленным.
Она подошла к постели, на ходу расстегивая платье. Потом повернулась к Дональду и посмотрела прямо ему в глаза. Вторично за этот день к ней пришло какое-то непонятное и неприятное чувство. Впервые оно дало знать о себе в связи с болезнью матери, ведь результат — ее возвращение в их жизнь… А теперь, сама того не желая и не ожидая этого, она внезапно проникла с сердечную тайну Дональда. Она осторожничала весь вечер, видя, какие странные взгляды бросают на нее; осторожничала, стараясь не проникать в их души и мысли. И вот сейчас это произошло совершенно внезапно, как если бы она шла по ровному просторному плато, но вдруг споткнулась, потеряла равновесие и упала в глубокую яму.
Он испытующе смотрел на нее и думал:
«Она, похоже, снова в полном порядке. Может, они ошибались? Но эти люстры… Что она имела в виду, заговорив о хрустальных светильниках? По крайней мере ей стоит побеседовать с опытным врачом. Во всяком случае, никакого вреда от этого не будет. Но у кого из нас хватит смелости попросить ее об этом? Наверное, это следует сделать мне… Как-никак я ее муж…»
Аморет почувствовала, как ее грудь сжимается все больше и больше, и вот уже у нее перехватило дыхание.
«Какой ужас!
И это моя семья! Мой муж?! Они сговорились, да, несомненно, сговорились направить меня к врачу». Глядя на Дональда, Аморет, не спрашивая его ни о чем, догадывалась, какого рода будет этот доктор. И отчетливо увидела все эти лица — злобные, жадные, требующие ее мучений и смерти.
Когда она опять встретилась с Майлзом, было очень стыдно рассказывать о том, что удалось узнать. Пришлось притвориться веселой и озорной, как всегда.
Аморет бросила на стул широкополую соломенную шляпу и с улыбкой смотрела на него, вдыхая чудесный аромат алых роз, которые принесла с собой.
— Ну, чем ты занимался?
— Помогал работникам музея собрать воедино кое-какие мексиканские обломки, найденные при раскопках, — улыбаясь в ответ, проговорил он. — Они все были почти безнадежно перемешаны.
— Ну и как, это занятно?
— Гм… на некоторое время. Вообще-то это очень кропотливая и нудная работа. Я только прошлой ночью ее завершил. — Он стоял перед Аморет, сунув руки в карманы широких брюк и чуть наклонив голову. — Я очень боялся, что тебя могут схватить, — добавил он с глубоким вздохом.
Аморет уселась на стул, вытянув ноги и изящно скрестив лодыжки. Она задумчиво рассматривала носки своих блестящих туфель-лодочек.
— А знаешь, им почти удалось это. По-моему, они считают, что могут это сделать. — Она игриво рассмеялась. — Они решили повернуть меня лицом к моим обязанностям. — Пожала плечами и продолжила: — Ты можешь вообразить что-нибудь более утомительное и нелепое? — Ее взгляд метался по комнате. — Как мне нравится у тебя! Как я люблю здесь бывать! О! Что это? — Аморет резво вскочила и подбежала к мольберту, стоящему возле огромного окна. — Да на нем же ничего нет! — воскликнула она так, словно Майлз об этом не знал.
Майлз медленно подошел к Аморет и, улыбнувшись, сказал:
— Знаю. Я решил написать твой портрет.
— Мой портрет! — Она радостно захлопала в ладоши. — Какая превосходная мысль! А я ведь не знала, что ты, ко всему прочему, еще и художник, Майлз!
— Некоторое время я учился живописи в Париже.
Около часа они возились, одевая Аморет и устанавливая холст. Майлз смешивал краски, готовил кисти. Так они и проводили время, смеясь, играя и при этом выглядя деловито, как ребятишки в песочнице.
На фоне темно-синей занавеси Майлз поставил низкую длинную, инкрустированную золотом скамью, исполненную в виде какого-то фантастического зверя. Ближе к окну находились его передние лапы и голова; потом шло тело, которое и было сиденьем, и завершалось все это великолепие задними лапами и изогнутым хвостом. На всем сиденье лежали темно-синие подушки с золотыми кистями по углам. Аморет изящно уселась на скамейке-звере; казалось, она едва касается ее поверхности. На ней было прозрачное платье из золотой паутинки, закрывающее только правое плечо и левую грудь. Лоб украшал головной убор из тончайшей финифти, расходившийся вверху в разные стороны. Обнаженная нога Аморет едва касалась старинной этрусской чаши, которую в незапамятные времена использовали для стока жертвенной крови.
