Розалин Майлз - Греховная связь
— Девчонки? Полночи?
С трудом он отыскал, куда присесть. Роберт знал, что выглядит усталым — многие ему говорили об этом — но как можно было объяснить, что он никогда себя не чувствовал лучше. Не покидающее его последнее время острое ощущение близости цели, уверенность, что покров, окутывавший двадцать лет его память, вот-вот будет сброшен — все это переполняло его, и ему приходилось изо всех сил сдерживать свои эмоции, подавлять возбуждение, так и рвущееся наружу.
Было в этом и немало страха, что правда, то правда Что в действительности случилось в ту ночь? Что это была за ночь, которую вызвал из глубин его подсознания Меррей? Все еще много разрозненных частей предстоит подобрать, чтобы они сложились в общую картину. Но разгадка уже близка. Он следил за девушкой, колдующей над чайником, и думал о том, что она могла бы пролить свет на его тайну.
Но главное — и он признавал это со всей откровенностью — ему просто хотелось видеть ее. Больше всего на свете хотелось быть с ней, узнавать о ней, разговаривать с ней. Когда он проснулся рано утром и выбрался из постели, стараясь не разбудить Клер, ему как никогда захотелось побыть одному, поразмыслить над ожиданиями и страхами, навеянными сеансами с Мерреем, а потом встретиться с ней, побыть в удивительной атмосфере близости, которая постепенно возникла между ними. Он не сомневался, что она тоже знала об этом. И ничего не имела против. Его сегодняшний визит был жданным и желанным. Она совсем не удивилась, когда открыла дверь. И не потому, что больше ни с кем не виделась, вовсе нет — сегодняшний бедлам тому свидетель. Он снова улыбнулся.
— Приятно узнать, что у тебя есть подружки. — Действительно, это было замечательно. Значит, она жила своей нормальной беззаботной и счастливой жизнью, как и все девушки ее возраста. „Мы только один раз живем! — вспомнил он. — И не много времени нам отпущено!“
— Да, я познакомилась с ними по работе, — улыбнулась она в ответ. — Одна из них официантка, а другая — ее подруга. Вообще-то они не совсем в моем вкусе, но когда все время одна, бывает немного скучно.
Он впервые слышал от нее признание такого рода — некоторое отступление от воинственной независимости.
— Если б ты осталась здесь, нашла бы много друзей. — Он помолчал, внимательно глядя на нее. — Не думаешь остаться? Совсем осесть? — Он с удивлением поймал себя на том, что с нетерпением ждет ответа и что этот ответ очень важен для него.
Она выказала к его вопросу еще большее равнодушие, чем это пытался сделать он, задавая его.
— Да не… Хотя — как знать. Это зависит…
— От чего?
Она вдруг сердито повернулась к нему.
— Много будете знать — скоро состаритесь, мистер Длинный Нос!
— Ах, прости. — Он сразу замолк. Но рана была нанесена.
— Почему вы меня все это спрашиваете?
— Так — из любопытства. Хочу знать.
— Обо мне?
— О тебе — и обо всем.
Но ее не так-то просто было провести. Насмешливый взгляд яснее ясного говорил, что его отговорки ее не обманут.
— Ну так спрашивайте. Валяйте. Спрашивайте, что хотите знать. — Она резким движением налила кипяток в чайник и помешала ложечкой. — Ну, валяйте.
— Э-э-э — где у тебя чашки?
Они дружно прихлебывали чай, ее дурное настроение улетучилось, но разговор никак не клеился.
— Ну, раз вы меня не спрашиваете, буду спрашивать я, — объявила она.
Он немного напрягся, но останавливать ее не собирался.
— Эта девушка — Алли. Та, которую я вам напоминаю. Вы ее любили?
У него было такое чувство, будто он что-то открывает в своей душе и пытается показать — что-то такое бесконечно хрупкое и драгоценное, что никакими словами передать невозможно.
— Очень, очень.
— Почему же вы не женились на ней?
— Я же говорил. Она умерла.
— А до того?
— Я был уже женат.
Презрение в ее глазах было явным и неприкрытым.
— Ага, погуляли и бросили! Романчик на стороне? — Он не мог понять, что больше ему причиняет боль — то, что об Алли говорят такими словами или что Эмма действительно так на это смотрит. Она поняла, что он чувствует.
— Ну я не знаю! Не обижайтесь! Но скажите мне правду.
— Правду?
— Да, правду! Вы действительно ее любили? Вы бы женились на ней, если б могли?
Он был не в силах говорить. Его воспоминания об Алли, столь новые, столь свежие, столь бесценные — только-только возвращенные ему стараниями Меррея после того, как пролежали под спудом в темной бездне времени и забвения годы и годы, не могли вынести такого беспощадного допроса. Но в то же время разговор о ней доставлял ему какое-то жестокое болезненное блаженство.
— О да! Да! — Его буквально разрывало от нахлынувших чувств и воспоминаний. — Я любил ее больше всего на свете — просто невозможно выразить, как сильно… — Он прикрыл глаза, и ее лицо в тот же миг всплыло перед ним. Он видел ее такой, какой она была, словно девушка стояла рядом: Алли улыбающаяся, Алли смеющаяся, Алли, бросающая на него эти свои странные взгляды искоса, Алли, обнимающая его, Алли, любящая его… Окружавший мир начать таять, и он сам жаждал исчезнуть, раствориться, чтобы быть с ней…
— Эй! — Глуховатый, изменившийся голос Эммы достиг его слуха, но как бы издалека. — Что с вами?
— Ничего…
— Сюда. — Маленькие ручки крепко подхватили его и отвели к кровати, на которую он с благодарностью прилег. Влажная салфетка на лбу быстро сняла боль в виске.
— В чем дело? Вы больны? — ее тон совершенно изменился.
Он покачал головой.
— Несчастный случай. Давным-давно. Сильная травма головы. Я месяцами лежал в коме. Выздоравливал два года. Когда пришел в себя — память как отшибло, ничего не помнил. — Лицо его вдруг исказилось от жесточайшей боли, пронзившей на сей раз не голову, а сердце. Она видела по закрытым векам, как бьется его пульс. — А когда очнулся — ее не было.
Наступило долгое молчание. Потом он услышал, как она пошевелилась на стуле рядом с кроватью.
— А память к вам вернулась?
— Нет. Вот только совсем недавно.
— А вы не пытались?
Он сердито засмеялся.
— Это не такое простое дело.
— А что же произошло недавно?
— Я встретил тебя.
— И сразу — раз! Как в кино — пленка прокрутилась назад?
— Нет. Отдельные черты в тебе напоминали мне о ней. Твои волосы. Форма головы. Твои ладони. И как ни странно — твой голос. О, я знаю, что ты англичанка, и не утверждаю, что ее голос звучал так же. Но дело в том, что ее интонации не были чисто австралийскими. У нее был какой-то акцент — никогда не подумаешь, что она чистая австралийка, как того можно было ожидать. А когда она говорила…
Эмма резко оборвала его, словно разговор о другой девушке был ей невыносим.
— Для того, кто начисто все забыл, вы помните чересчур много!
Он улыбнулся.
— Это ты провела меня туда И мне кажется, будто все было как вчера.
— Ах эти мужчины. Все вы одним миром мазаны! — Каждый раз слыша от нее такие слова, он ломал себе голову — на основании какого жизненного опыта девушка столь неодобрительно отзывается о половине рода человеческого. Она говорила так, будто ей уже далеко за сорок, и жизнь поступила с ней не лучшим образом — и вот теперь она выжата как лимон, брошенная и никому не нужная. Трудно было представить, что слова эти принадлежат юной девушке, только вступающей в жизнь, у которой все впереди. Она нагнулась над ним и сняла салфетку с лица.
— Я еще смочу.
Он посмотрел снизу вверх в ее ясные холодные глаза.
— Спасибо. Ты очень добра. Я никогда не забуду.
Она так и прыснула от смеха.
— Вы! Самый непомнящий из всех, что живут на свете! Если верить вам, вы забыли больше, чем иной человек переживает за всю жизнь! — Она чуть помолчала. — Хотела бы я знать, забудете ли вы меня?
— Никогда. — Он выпалил это с какой-то невероятной силой убежденности. Но откуда у него такая уверенность?
Что-то столь же странное промелькнуло на личике Мадонны.
— Ну что ж, поживем — увидим.
— Да, — улыбнулся он. Он говорил, как думал, без задней мысли, и никак не мог предположить, что односложное слово может причинить обиду. Но она вся так и вскинулась.
— Вы думаете, я слишком молода и не понимаю, что говорю! Вы думаете, я и представить себе не могу, какую большую любовь вы утратили! Так вот послушайте, настоятель Роберт Мейтленд. Может, я для вас и ничего не значу, так, дитя малое, не в счет! Но я знаю, что это такое — страстно хотеть человека, который никогда не будет с тобой, мечтать, чтобы к тебе вернулись и любили тебя, зная, что этого не будет. Я знаю! Знаю! Знаю!
Было уже поздно, когда Роберт приехал домой. Они с Эммой говорили и говорили; он всеми способами пытался уверить ее в своей любви и заботе, она кружила вокруг да около, желая что-то открыть ему — он это чувствовал — но всячески отказываясь как-то объяснить свою внезапную вспышку.
