Арман Делафер - Проще не бывает
А Люси? Может показаться странным, но мы с Жаком никогда не говорили о ней, даже не упоминали её имени. Я даже готова была поверить в то, что Люси оставалась в неведении о моих отношениях с её мужем. Мне было абсолютно неинтересно, как он объясняет ей свои постоянные отлучки. Иногда ночью я вспоминала о своей кузине, чтобы... тут же забыть о ней. У меня были мои дети, был Жак, остальным не было места даже в моих мыслях.
Примерно так же обстояло дело и с Марком, моим мужем. Кому-то могло показаться, что я должна непрерывно думать о нем, но это было не так. Он исчез - и я забыла о нем, и о том, что для этого сделала.
Может показаться, что я люблю одиночество, купаюсь в нем, наслаждаюсь им. И это неверно. Я не дура и не сумасшедшая, чтобы любить это состояние, наоборот, оно приводит меня в ужас, но... Но я никогда ничего не делала, чтобы избежать одиночества. И впредь не собираюсь.
Понять меня, пожалуй, могла бы только Люси: так много внутреннего сходства было между нами. Наверное, я и полюбила Жака потому, что она любила его. Понимаю, что звучит это нелепо и даже кощунственно, но это так. И вообще, Жак - это проявление ко мне Божьей милости, незаслуженной милости.
Родители не поняли бы меня никогда, даже если бы я попыталась с ними объясниться. Ничего удивительного - мы были слишком разными людьми, я с детства ощущала свою чужеродность в их мире. Я научилась притворяться такой же, как они, и это помогло мне дожить до замужества. А вот с мужем притворяться уже было невозможно: человека, с которым делишь постель, обмануть очень трудно. Вот я и избавилась от мужа, иначе он выдал бы мою тайну всем, рассказал бы, что я - обманщица и лгунья. А мои дети ещё слишком малы, чтобы понимать и судить меня.
В нашей семье никогда не было разводов. Узнай родители о том, что я намерена развестись с мужем - их хватил бы удар. А теперь они постепенно привыкнут к тому, что Марка нет рядом со мной, что он исчез, испарился, ушел из моей жизни. Я стану свободной, а слово "развод" никто и не произнесет. Да, когда крысу загоняют в угол, она находит самые невероятные способы вывернуться. Вот и я нашла.
Жак понял меня сразу, с первого взгляда. Понял и принял такою, какой я была на самом деле. И я не смогла сопротивляться ему, его чувству, его рукам и его губам. Конечно, я поступила безнравственно. Но, в конце концов, что такое нравственность? Только система поступков, придуманная самими людьми. Каждый человек вправе создать свою собственную мораль и поступать в соответствии с нею. Только не каждый на это решается - по самым разным причинам.
Жак ведь был моим родственником, а не посторонним мужчиной, с которым знакомишься в кино или на вечеринке. Я присутствовала на их свадьбе, а ещё до этого была в курсе всех семейных пересудов относительно жениха Люси. По материнской линии он происходил из очень известной и уважаемой норвежской семьи, его мать была хороша собой, отменно воспитана и одевалась с большим вкусом, а в нашей семье этого никто не умел.
Отец Жака был парфюмером и возглавлял очень известную фирму. Странный, молчаливый, маленький человечек, никогда и никуда не выезжавший вместе с супругой. Жак был их единственным ребенком и, пожалуй, единственным связующим звеном для этой пары. Больших денег там не было, но семья всегда жила на широкую ногу. Вначале эти странности пугали родителей Люси (да и моих тоже), потом все как-то привыкли.
Наша семья гордилась знаменитыми предками: адмиралом, адвокатом, даже одним епископом. Еще одним пунктом тайной семейной гордости были душевнобольные: по одному помешанному в каждом поколении. Но все это было давно, в прошлом, а мой отец был просто директором скромной частной школы в Лиможе, кстати, не слишком умным и интеллектуальным. Мою мать все считали очаровательной женщиной, но я-то знала, насколько лицемерной и лживой она была на самом деле.
- Неважно, что на тебе надето, важно, что ты за человек, - любила повторять мать, бешено завидуя обновкам своих знакомых.
- Любовь и брак редко идут рука об руку, такие счастливые семьи, как наша - исключение, - говорила она, физически не переносившая моего отца.
- Ты совершено не умеешь развлекаться, - замечала она, когда я бесцельно бродила в праздники по дому.
А я не могла никого пригласить к себе в гости, потому что отец доводил моих друзей до слез своими злыми шутками. Он и меня доводил, пока я не научились парировать его "остроты".
- Не могу представить себе, как можно отдавать предпочтение кому-то перед своим ребенком, - говорила мать в моем присутствии, отлично зная, что фактически отреклась от меня после рождения, посвятив себя так называемым "светским обязанностям".
Моих родителей связывала взаимная стойкая неприязнь, я не любила мать и ненавидела отца. Отношения с ними у меня были, мягко говоря, натянутыми. Никогда у меня не было ничего общего с моей семьей. А Жак часами сидел в будуаре своей матери, примерял её украшения, пользовался её духами и косметикой, слушал её бесконечные разговоры по телефону. Два мира, два уклада, две морали... Но мы с Жаком понимали друг друга даже без слов. И все-таки бесконечно рассказывали друг другу о своем детстве.
Сначала мы были очень осторожны и говорили только об очень далеком прошлом. Но оба мы молча вспоминали и наше общее прошлое, когда мы уже знали друг друга, но ещё не были вместе. Например, один рождественский вечер, когда вся наша семья собралась почти в полном составе. Люси пришла с Жаком и их ребенком, я - с Марком, тогда ещё не мужем, а моим женихом. Меня тогда поразило, как спокойно и непринужденно сидел Жак в кресле в углу комнаты: казалось, он мог провести так долгие часы. Я-то никогда не могла сохранять неподвижность, мне все время необходимо двигаться, что-то теребить, к чему-то притрагиваться. А он просто сидел и курил.
Я даже и не догадывалась тогда, что он - такой же притворщик, как и я. Что он только терпел эту фальшивую семейную идиллию, не желая нарушить её каким-то словом или даже движением. А вот Марк никак не мог вписаться ни в общество, ни даже в атмосферу нашей гостиной: он был чужаком и даже не пытался это как-то замаскировать.
Когда тема обязательного среднего образования была исчерпана, моя мать и Люси принялись обсуждать прислугу и сетовать на то, как она избаловалась в последние годы. Мне было нестерпимо скучно, но я не знала, как поступить. А Жак просто встал и отправился на кухню - мыть посуду. И все сочли это совершенно естественным. Люси, конечно же, пошла за ним, а я осталась одна. Как всегда!
На следующий день был рождественский обед. Жак кормил ребенка, сидевшего на высоком стульчике. Тогда меня мало занимали дети, но даже я обратила внимание на исключительную заботу Жака о малыше. Я часто думала об этом, когда уже ждала своего первенца. Наверное, я даже подражала потом Жаку, только не осознавала этого. Но у кого другого я могла научиться кормить маленького ребенка с ложечки?
Думаю, я полюбила Жака потому, что в нем было все то, чего недоставало мне. А ещё за то, что в нем было все то, что было и во мне тоже. А теперь я продолжаю рассказ о той, другой, женщине, которой я хотела бы быть, но так и не стала.
Через два месяца после рождения дочери Жанна впервые вышла из дома. Не к врачу или за покупками, а просто погулять. Она, Жак и двое детей отправились в Люксембургский сад.
- На следующей неделе поедем за город, - сказал Жак.
- Как скажешь, - отозвалась Жанна, переполненная ощущением нежности и теплоты.
- Люблю тебя, - шепнул он, прикасаясь губами к её уху.
Она верила каждому его слову и не задавала себе свой вечный вопрос: действительно ли человек так думает или просто хочет быть вежливым и милым.
На следующей неделе они действительно поехали кататься на машине и по тому, как Жак открывал дверцу, помогал Жанне усесться и усадить детей, она поняла, насколько для него был важен этот ритуал: усадить свою женщину в свою машину.
- Поедем в Булонский лес? - спросил он, заводя мотор. - Или в Версаль?
- Куда хочешь, - с улыбкой ответила она.
- Тогда в лес, - решил он. - Пока ещё рано ездить слишком далеко, ты не совсем ещё здорова. В Версаль поедем в другой раз.
- Замечательно, - снова улыбнулась она.
Про себя же подумала, что Жак удивительно точно выбирает слова и тон для разговора с нею. Он единственный человек на свете, который её не раздражает и не смущает, единственный, кто сумел найти к ней правильный подход.
Она едва замечала дорогу, потому что смотрела только на Жака, точнее, на его руки, уверенно державшие руль. И в первый раз подумала о том, насколько же её отношения с Жаком отличаются от тех, которые были у неё с Марком. Марк говорил ей: "Жди меня", - и уходил. На несколько часов, дней, недель. В конце концов ей надоело умирать с каждым расставанием, и она оттолкнула Марка, столкнула его в небытие. А Жака она могла бы ждать вечность, хотя он её об этом не просил.
