Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— Что бы ни случилось…
Она еще долго вглядывалась в ночь, которая плакала навзрыд вместе с нею, слушала угрожающий рокот моря и взволнованный, участливый голос старой подружки липы, ласково прикасавшейся влажными листьями к ее разгоряченным щекам. Сейчас она знала одно: от нее навсегда уходят любовь и счастье, а может быть, и жизнь.
ГЛАВА 17
В добротный блиндаж, в котором разместился штаб полка Латышской стрелковой дивизии, уханье дальнобойных орудий доносилось глухо: чуть заметно вздрагивали язычки пламени двух чадящих «коптилок» в снарядных гильзах, густыми клубами плавал табачный дым, из которого особо выделялся едкий запах махорки. В блиндаже было трое: командир полка — высокий, щеголеватый, смуглый полковник со свежим шрамом на лбу и цепкими, умными глазами. В нем нетрудно было узнать Сарму, бывшего начальника уезда, а позже первого секретаря уездного комитета партии. Вторым был начальник штаба полка Юрис Грикис — у этого на плечах красовались новенькие погоны с двумя просветами и двумя звездочками. Третьим — пожилой рыжеватый ефрейтор, откровенно клевавший носом над телефонными аппаратами.
— Как ты можешь курить эту гадость? — недовольно поморщился командир полка. — Папирос не хватает, что ли?
Начальник штаба благодушно ухмыльнулся — теперь, когда он приблизился к свету, стали заметны его нездоровая, послегоспитальная бледность и седина, щедро посеребрившая виски.
— Привычка. В Белоруссии у партизан научился.
— Давно уж в регулярной армии, пора бы и отвыкнуть.
— Да я и так редко смолю. Когда в душе защемит. — Он неохотно загасил самокрутку, придвинулся к грубо, наспех сколоченному столу, на котором лежала развернутая карта. — Значит, еще немного, и дома? Даже не верится.
— До твоего «немного» еще кровью похаркаем, — хмуро отозвался полковник, отмеряя что-то циркулем. — За Прибалтику немцы будут зубами держаться — последний заслон перед Пруссией. Увидишь — отовсюду сюда силы подтащат.
— Ничего, одолеем… Своя ведь земля, родная.
— Своя-то своя, — пробормотал Сарма. — Да как родственники встретят.
Грикис удивленно поднял голову, но спросить не успел — пропищал зуммер полевого телефона и усатый ефрейтор, легко сбросив с себя дрему, схватил трубку, гаркнул:
— «Чайка» слушает. Так точно, на месте. — Прикрыл трубку ладонью, торопливо доложил: — Товарищ полковник, вас «Пятый»…
Сарма шагнул к аппарату:
— Здравия желаю, товарищ «Пятый». Почему не спим? Да какой тут сон, когда дом виден. Бойцы?.. Нет, бойцы отдыхают. Волнуются, конечно… Столько ждали. Слушаю, товарищ «Пятый». Рыбки? Ах, рыбки… Понимаю, товарищ «Пятый». Рыбка у нас водится. Первый сорт. Можете не сомневаться, выполним. Если надо, наловим самой свеженькой. Покрупней желательно? Слушаюсь, товарищ «Пятый», понятно. Непременно, товарищ «Пятый», спокойной ночи.
Полковник передал трубку телефонисту, задумчиво вернулся к столу:
— Приказано взять языка. Во что бы то ни стало. Я так понимаю — перед наступлением начальство волнуется: как, мол, и что — настроение противника, обстановка.
— Заволнуешься. — Грикис устало провел ладонью по лицу, машинально достал кисет. — Прибалтика — не Россия. Здесь-то советской власти четверть века стукнуло. А у нас? Сорок первый помнишь?
— Что сорок первый? — запальчиво повысил голос командир полка и, оглянувшись на телефониста, повторил тише: — Что сорок первый? Сами же разоружили армию, отпустили людей на все четыре стороны.
— А ты что хотел? Сохранить буржуазные формирования? Чтобы тебе же потом нож в спину воткнули?
— Я хотел бы… — полковник бросил циркуль на карту, — чтобы латыши не резали латышей.
— Ни много ни мало? — насмешливо переспросил Грикис. — А русские, украинцы, белорусы этого, разумеется, не хотели? Им друг друга резать было очень приятно. Всякие там полицаи, власовцы…
— Не вали в одну кучу, Юрис. Разве я о том? Конечно, и у нас сволочей хватает. — Неожиданно попросил: — А ну-ка, дай своего горлодера. — Неумело свернул цигарку, прикурил, надсадно закашлялся. — Черт знает что, а не табак, Я убежден — многие из тех, кого немцы сгребли в так называемый «добровольческий легион», могли сегодня быть с нами, по эту сторону окопов. Люди и опомниться не успели в сорок первом.
— Ты это брось. Кто хотел, у того было время подумать. Мы-то с тобой опомнились. Забыл, как по лесам плутали, через сто смертей к своим выбирались? Он вот успел? — кивнул Грикис в сторону ефрейтора. — Да что говорить… С кем бы мы воевали сегодня, если бы все не успели опомниться? Те, кто остался, знали, на что идут.
— Только не надо стричь всех под одну гребенку. Больно круто берешь. Ты давно на подпольной работе? То-то. — Полковник творил резко, отрывисто. — Кстати, и те, кто остались, не все пошли в «добровольческий легион». Возьми хотя бы партизан. Сколько они немцам крови попортили.
— А давно ли появились эти партизаны? — не сдавался Грикис.
— Ну, знаешь… Когда появились, тогда и появились. Беременность не форсируют.
Юрис хотел возразить, но Сарма предупреждающе поднял руку:
— Оставим дискуссию до более спокойных времен — задание выполнять надо. — Он отогнул край плащ-палатки и приказал вестовому: — Капитана Бангу ко мне, срочно!
Начальник штаба нахмурился:
— Опять Бангу?
— А кого еще? Ты же знаешь, что от нас требуют.
— Замордуем парня — из госпиталя выписаться не успел.
— Да, конечно, — вздохнул командир полка. — Но что делать? — Задумчиво обогнул стол, забыв о самокрутке, которая дымила в пальцах. — Где сподручнее перейти фронт?
— Сподручнее? — усмехнулся начштаба. — Сподручнее на печи с девкой… — Он склонился над картой. — А переходить… я думаю, надо здесь.
Раздались звуки шагов, в блиндаж вошел высокий, статный офицер. Банга был похож и не похож на того парня, каким он был три года назад: тот же крутой подбородок, те же глаза… Нет, именно глаза, пожалуй, и придавали лицу какое-то новое, выражение. Была в них сила, и затаенная, глубоко запрятанная грусть. Война ничем не обделила его — ни славой, ни кровью: грудь Артура была увешана орденами и медалями, а рядом нашивки — тяжелые и легкие ранения.
— Товарищ полковник, капитан Банга по вашему приказанию…
— Ладно, ладно, проходи, капитан. Плесни-ка ему, Юрис, чайку покруче. — Садись. — Сарма усадил Артура, сам сел напротив. Как самочувствие? Оклемался маленько?
— Забыл уж и думать, — махнул рукой Банга.
— Ну-ну, не петушись. А почему «Красной Звезды» не вижу?
— Не получил еще, товарищ полковник.
— Не догнала, значит, в госпитале? Ну ничего, выполнишь задание… — Полковник внезапно осекся, словно сказал не то, что хотел. Заминая неловкость, рассмеялся: — Куда только вешать будешь?
— Было бы что, товарищ полковник, а куда — найдется.
Но командир полка уже отбросил шутливый тон:
— Слушай, Артур, есть просьба. Язык, понимаешь, нужен. Желательно из легионеров.
— Но это же… — удивленно начал было капитан, но за него договорил начальник штаба:
— Пятьдесят километров.
— Время?
— Двое суток.
— Да-а, — озадаченно протянул Артур.
— Кто из твоих может обернуться? — спросил командир полка.
— Товарищ полковник, разрешите лично.
— Какой шустрый! — Полковник скользнул по нему быстрым, испытующим взглядом, переглянулся с Грикисом. — Из тебя еще лекарства не выветрились.
— Товарищ полковник… — Банга стиснул зубы, поднялся. — Разрешите, очень прошу. Это же как в свой дом — первому войти.
Некоторое время в блиндаже было тихо, затем полковник неохотно согласился:
— Ладно. Кого с собой возьмешь?
— Калниньша, Лаукманиса, Соколова, Круминьша, — торопливо перечислил Артур. — Проверенные ребята.
— С вами пойдет один товарищ.
— Какой товарищ?
— Старший лейтенант Горлов. Из корпусной разведки. К вечеру должен прибыть.
— Товарищ полковник, а без няньки никак нельзя? — сдержанно спросил Артур. — Неужели сами не справимся?
— Сами с усами… — проворчал командир полка. — Приказ, капитан. Тебе что, лишний человек помешает?
— Лишний всегда мешает? — угрюмо отозвался Артур. — Не на прогулку идем.
— Повторяю, это приказ. Не нашего с тобой ума дело. И не кипятись — говорят, он в самом деле спец, подметки на ходу отрывает.
— Война не цирк…
— Ладно, давай-ка лучше к столу. Как-никак сегодня Лиго.
Однако Артур повел себя неожиданно странно: заволновался, бросился вон из блиндажа, пробормотав невнятное: «Я сейчас». Сквозь плащ-палатку было слышно, как он крикнул кому-то, и тут же у входа в блиндаж грянула такая знакомая и родная песня. Это был старинный латышский напев, воспевающий вершину лета — тот день, когда все Яны становятся именинниками и все латыши становятся Янами, и двери любого дома, и души открыты для всех, а священный долг каждого хозяина — потчевать гостей молодым пивом и тминным сыром. В землянку вошли трое солдат — на их головах красовались венки из дубовых листьев. Самый большой венок держал в руках Лаймон Калниньш — он был в лейтенантской форме.
