Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
До самого утра Марта не сомкнула глаз. То ей казалось, что где-то поблизости бродит Артур и вот-вот он постучит в окно, то ей мерещилось, что она отчетливо слышит, как стонут в погребе раненые. Тогда у нее от ужаса перехватывало дыхание, потому что Циглер расположился в комнате Озолса как раз над ними. Но проходило время, и все было спокойно по-прежнему. А когда взошло солнце, немного улетучились и страхи. Зато возникла другая забота: как проникнуть в погреб, чтобы предупредить раненых? Что там с ними? Догадываются ли они об опасности? Вначале ей казалось — это не составит труда: Циглер с отцом и Спруджем ушли еще на рассвете, Эрну она могла в любой момент отослать из дому, солдаты в комнаты не заходили. Но тут неожиданно возникло совсем непредвиденное препятствие — денщик Циглера. Невысокий, худенький, с высматривающими что-то глазами, он сновал по всему дому, без конца о чем-то спрашивал, докучал ей разными просьбами. И Марте, как наседке, оберегающей цыплят, казалось, что его острый лисий нос ко всему принюхивается. Вначале она еще надеялась найти способ хоть ненадолго отделаться от денщика, но когда пришло утро и наступил день, а немец по-прежнему не собирался выходить из дому, женщину стало переполнять отчаяние. Марта перебирала в уме одну комбинацию за другой, но ничего путного придумать не могла.
И все-таки случай сжалился над ней. Время шло к обеду, денщик старательно помогал хозяйке сервировать стол. По всему чувствовалось, что он знает в этом толк, и Марта невольно сделала ему комплимент.
— О-о! — расплылся в довольной улыбке немец. — Если вы когда-нибудь приедете в Гамбург и зайдете ко мне в ресторанчик, Вилли Бюхнер примет вас по-королевски. — Он отступил от стола, оценивающе осмотрел его взглядом художника, у которого не хватает красок, сокрушенно сказал: — Еще бы пару ломтиков лососины — картина была бы завершена.
И тут Марте пришла в голову спасительная мысль. Она вспомнила, что всего сутки назад Озолс доставал для Рихарда лососину, она рассказала об этом владельцу ресторана в Гамбурге, Вилли Бюхнер оживился:
— О-о! Вы так любезны. Я сейчас же пошлю кого-нибудь из солдат.
У Марты опустились руки, рушилась последняя надежда. Но отчаяние прибавило силы. Придав лицу выражение холодной любезности, она сказала:
— У нас будто бы неплохой винный погреб. К сожалению, я в этом небольшой знаток. Если вы не сочтете за труд… Извольте, я пошлю с вами Эрну.
Глаза у Вилли Бюхнера загорелись, он даже привстал на цыпочки.
— Боюсь, мадам, даже в Гамбурге мне будет трудно ответить вам таким же гостеприимством.
По ее подсчетам выходило, что денщик будет отсутствовать не меньше сорока минут. Этого было вполне достаточно, если, конечно, не помешает что-то непредвиденное. Марте повезло. Эрну она отправила вместе с Бюхнером — показать дорогу, и немец даже залоснился от удовольствия, поглядывая на аппетитную кухарку. Так что хозяйка осталась в доме одна. Она тщательно заперла входную дверь, бросилась в комнату отца, аккуратно отставила кресло, откинула край ковра — теперь комната принадлежала Циглеру и вести себя в ней приходилось особенно осторожно — спустилась в погреб, постояла, прислушалась: ни звука, ни шороха. В душе холодной волной стал растекаться панический ужас: что-то там случилось за каменной стенкой. С бьющимся сердцем потянула влажными от волнения пальцами за ржавый крюк и чуть не вскрикнула от неожиданности — на нее смотрели из темноты чьи-то невозмутимые, холодные глаза.
— Ну, как вы здесь? — с трудом приходя в себя, спросила она.
— Что там? — показал пальцем на потолок Грюнберг — это был его взгляд, так напугавший Марту.
Она коротко обрисовала положение и тяжело, словно была в чем-то виновата, вздохнула.
— Да-а, дела, — неопределенно протянул раненый. — Говорите, прямо над нами?
— И во дворе полно солдат.
— Значит, если бы мы и хотели?..
— Что вы! Даже думать нельзя.
— Выходит, по независящим от нас причинам… — начал было он, но Марта оборвала:
— Прекратите! Как вам не стыдно? Возьмите воду, еду… Что с ним? — Она показала на Грикиса.
— Неважно. Ему бы жаропонижающее и перевязку.
— Сейчас.
Она действовала быстро, расчетливо, хладнокровно, удивляясь самой себе: то ли свыклась с опасностью, то ли надоело бояться, то ли неожиданно поверила в удачу. Через пять минут, собрав все необходимое, захватив свечу, Марта спустилась в погреб. Прежде всего перевязала Грикиса. Он смотрел на нее замутненными от боли глазами, скрипел зубами и постанывал.
— По-моему, ничего страшного у вас нет, — осторожно отлепляя присохший ко лбу самодельный бинт, подбодрила она раненого. — Пуля в плече навылет. Кость, мне кажется, не задета. На голове небольшая ссадина. Полежите, и все пройдет.
— И на том спасибо, — побелевшими от боли губами прошептал Юрис. — Приятнее помереть здоровым.
— Ну-ну! — неожиданно резко прикрикнула она. — Не раскисайте!
Грикис виновато улыбнулся, благодарно погладил ей руку:
— Мы же вам обещали: до возвращения Артура ни-ни.
Марта сникла, движения рук стали вялыми, неуверенными.
— Даже не знаю, как он теперь…
— Ничего, — подал голос Отто. — Главное, занавеску преждевременно не откройте.
— Постараюсь. — Она затянула бинт на голове Юриса, повернулась к Грюнбергу. — Теперь давайте вас посмотрю.
— Сначала дайте напиться, — попросил Отто.
Бережно придерживая голову раненого, она поднесла к его губам кружку с водой. Он пил долго, жадно, не отрываясь. Потом откинулся на подушку — беспомощный, как ребенок. У него было молодое, смуглое, по-мальчишески круглое лицо и твердый, с крепко сцепленными челюстями рот. Марта склонилась над ним, разматывая бинт — раненый не дрогнул ни единым мускулом. Продолжая медленно мотать бинт, она дошла почти до самой раны. И вдруг Отто не выдержал — застонал.
— Тихо, тихо… — растерянно зашептала Марта, — Потерпите, пожалуйста. Рану надо промыть, а то загноится. — Грюнберг затих. Она потянула бинт — тот не поддавался.
— Рывком… — сипло сказал Отто.
— Что?
— Рывком, говорю, сразу, Не тяните… — с трудом шевеля губами, повторил он.
— А выдержите?
Он не ответил, только еще крепче сцепил зубы. Зажмурившись, Марта с силой рванула повязку. Раненый охнул от боли и впал в беспамятство. Марта быстро промыла самодельными тампонами рану, смазала йодом края, начала бинтовать, Отто очнулся, когда перевязка была уже почти закончена, пробормотал еле слышно:
— Какие у вас руки… мягкие.
— Да, мягкие, — чуть не заплакала она. — Представляю, что вы сейчас чувствуете.
Он слабо улыбнулся:
— Не познав страдания, не познаешь и блаженства. Даже новая жизнь рождается в муках.
— Мне пора, — заторопилась Марта. — Еда здесь, под рукой, кувшин не опрокиньте. Старайтесь не шуметь — немец как раз над вами, — напомнила она. — Свечу зажигайте в крайнем случае. — И тут же смутилась. — Да что я болтаю чепуху, вроде вы сами не знаете. — И, как бы заминая неловкость, спросила: — Если что надо, говорите, пока не ушла.
— Принесите, пожалуйста, эту штуку, — попросил Грикис.
— Какую штуку? .
— Ну… эту самую. — И поскольку она не двигала с места, явно не понимая, чего от нее хотят, недовольно объяснил: — Горшок. Терпения больше нет.
Марта смутилась. Но не потому, что разговор принял столь интимный характер, а потому, что она, взрослый человек, сама не догадалась об этом. Торопливо ответила:
— Извините, сейчас.
Она выполнила их просьбу и уже хотела было подняться наверх, но Отто остановил:
— Погодите, его нельзя здесь оставлять.
— Почему же? — иронично подал голос Грикис.
— Запах…
— А-а, — криво усмехнулся Юрис, — как-нибудь переживем.
— А если ему не понравится… — Грюнберг ткнул пальцем вверх.
Невольный холодок пробежал по спине у Марты — каждый раз открывались все новые сложности и новые грани опасности. Конечно, запахи! Долго ли можно скрывать в доме присутствие человека, да еще больного?
— Давайте отбросим церемонии, — продолжал Отто. — С ними, он опять показал рукой на потолок, — не шутят. Вы отнесете, помоете, вернете нам чистым. Мы им будем пользоваться, как свечой, — только в крайнем случае. В тоне, каким он это сказал, Марта уловила смущение.
Марта выполнила все: отнесла, помыла, принесла, прибрала… Теперь оставалось только ждать и надеяться. Особенно ее беспокоил отец. Озолс, словно приговоренный к смерти, весь опух, обрюзг, двигался вяло, плохо ел, рассеянно слушал. Его губы нервно подергивались, а в уголках глаз постоянно стояли слезы, готовые в любую минуту сползти на щеки. Марта была уверена, что он не решится на предательство, но его физическое и духовное состояние вызывало у нее опасение. Что возьмешь с человека, потерявшего над собой контроль?
