Эйлин Гудж - Чужое счастье
— Хорошо. Тогда мы сможем поговорить.
Мысли Анны еще раз вернулись к Марку. Может, она тоже мечтает о несбыточном? Что будет с ними, когда все это закончится? Даже эти несколько ночей без него она чувствовала себя более одинокой, чем могла себе представить. Анна изменилась. Она привыкла засыпать в объятиях мужчины и привыкла видеть Марка, застывшего в дверях старой комнаты Гектора, освещенного лившимся из комнаты светом. Ей не хватало их долгих разговоров и часов, которые они проводили в объятиях друг друга, не произнося ни слова. Сегодня ночью она будет лежать без сна и снова думать о нем. Вопрос в том, будет ли Марк думать о ней?
Анна вспомнила их последнюю ночь, проведенную вместе, когда она показала Марку последнее письмо Кристэл. После того как всем стало известно, что Анна писала за Монику, на нее обрушился шквал телефонных звонков и писем. Некоторые походили на то письмо из Техаса — от бабушки, которая связала ей шаль для холодных ночей в тюрьме, но большинство были разгневанными. Одна женщина высказала надежду на то, что Анну закроют на замок и выбросят ключ; другая написала, что ад — это слишком легкое наказание для Анны. Лишь сообщение от Кристэл было загадкой.
От: kssn[email protected]
Кому: [email protected]
Тема:???
Моника!
Я знаю, что ты не тот человек, которым я тебя считала, но ты ведь все равно была права во всем, что говорила. Ты этого не заслуживаешь. Я знаю, что ты невиновна. Мне жаль, что я не могу их в этом убедить.
Пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Я должна думать о своих детях. Я убью их (и себя), если их снова захотят забрать.
Кристэл.
— Что ты об этом думаешь? — спросила она Марка.
— Не знаю, но это очень странно. — Они лежали в постели. Окно было открыто, и ночной воздух проникал в комнату.
— Очевидно, она чувствует себя в чем-то виноватой, но вопрос, в чем?
— Возможно, она что-то знает.
— Откуда?
Кристэл могла что-то знать, только если сама была в «ЛореиЛинде» той ночью, но эту версию Анна отбросила как маловероятную.
Марк задумчиво нахмурился. Снаружи залаяли собаки, наверное, на енота, который забрался в один из мусорных баков.
— Все равно стоит в этом разобраться.
— Я даже не знаю, где ее искать. Все, что мне известно, — это ее электронный адрес.
— У меня есть подруга-хакер, услугами которой пользуются богатые и знаменитые. Она зарабатывает на жизнь, выслеживая навязчивых фанов.
— Думаю, в данном случае стоит отработать все версии. — Хотя Анна была связана по рукам и ногам, это не означало, что Марк не может сам немного в этом покопаться.
Он, конечно, понимал, что они сейчас в тупике. Даже если Кристэл окажется не той, за кого себя выдает, как мог двенадцати- или тринадцатилетний мальчик (судя по размеру его обуви) одурачить Анну, заставив ее поверить в то, что он был тридцатичетырехлетней матерью-одиночкой? Кроме того, зачем ему создавать столько сложностей? В этом не было смысла.
Анна провела Лиз до машины, испытывая какое-то странное чувство покровительства. Всем вокруг Лиз, возможно, казалась уравновешенной и утонченной, но она была куда более хрупкой, чем выглядела. Анна крепко обняла ее, не обращая внимания на острый уголок сумочки Лиз, который впился ей в ребро.
— Я рада, что ты поехала со мной. Слава Богу, что мне не пришлось пройти через все это одной.
Лиз отклонилась назад, громко вздохнув, глаза ее блестели.
— Мы справимся с этим, правда?
Анна не знала, имела ли ее сестра в виду шок от откровений их матери или их личные проблемы. Но она улыбнулась и с убежденностью, которую почти не чувствовала, сказала:
— Разве мы когда-нибудь не справлялись?
Глава тринадцатая
Марк остановился у второй бронированной двери и сказал в микрофон системы двусторонней связи:
— Доктор Ребой к доктору Файну.
Эта фраза, произносимая им в сотый раз, походила на фарс.
«Добрый день, доктор. Рад снова вас видеть, доктор. Как там наши пациенты? Отлично, говорите? Рад это слышать, доктор». Каждый раз, когда Марк приходил к Фейс, он всегда останавливался поговорить с ее врачом, прежде чем продолжить свой путь по коридору. Эти разговоры переставали быть источником важной информации и становились все более и более похожи на ритуал.
Дверь завизжала, и Марк вошел внутрь.
— Привет, Ширли.
Его любимая медсестра широко улыбнулась, что превратило ее щеки в сияющие темные сливы. Она была одета в светло-голубой халат, застегивавшийся сзади (обычная предосторожность для этого отделения, поскольку пуговицы здесь имели привычку часто отрываться, а иногда и глотаться), на одном из ее запястий была ярко-розовая резинка для волос, — Ширли всегда заплетала Фейс волосы перед его визитами — небольшое проявление доброты, трогавшее Марка до глубины души.
— Привет, док. Как жизнь? — Ширли уже больше двадцати лет жила в Алабаме, но каждое ее слово все еще было словно погружено в черную патоку.
— Да вот, болтаюсь без дела. — Это был его стандартный ответ. Если сегодня ему везет, то Ширли еще не знает о пятнадцати секундах его славы, — фото, где он спешит по ступенькам здания суда к машине, поддерживая одной рукой Анну, пестрело во всех газетах.
— Вы похудели. Вас что, не кормят на этом курорте для богатеньких?
Марк улыбнулся. Ширли считала, что его работа в «Патвейз» была воскресной прогулкой по сравнению с ее битвой на передовой в окопах «Тысячи дубов», и она никогда не упускала возможности подшутить над ним по этому поводу. На этот раз он не стал отвечать шуткой на шутку, а вместо этого спросил:
— Как здесь дела?
— Да все по-старому, — Ширли пожала плечами.
— Как Фейс? — спросил Марк обыденным тоном, возможно даже слишком обыденным. Ширли его сразу раскусила: ее не могла обмануть ни непринужденная дружелюбность, ни невозмутимый вид.
Медсестра склонилась над столом.
— Она спрашивала о вас, док. Я поинтересовалась: «Это вы о том тощем белом парне говорите?» А она так невинно посмотрела на меня, а затем говорит: «Ширли, не говори так о моем муже. Он совсем не тощий». — Ширли позволила себе рассмеяться, и этот смех шел из самой глубины ее великолепной груди, на которую Марк хотел положить свою голову, так, как когда-то клал ее на грудь своей матери. — Клянусь, иногда мне кажется, что она просто водит нас за нос.
Он понимающе улыбнулся. Одной из самых обнадеживающих и в то же время сводящих с ума особенностей этой болезни было то, что личность оставалась практически нетронутой. Фейс не потеряла своего неподражаемого чувства юмора.
— Я бы не удивился, если бы это оказалось правдой, — тихо сказал Марк, вручая Ширли коробку шоколадных конфет, которые он ей всегда покупал.
Она с заговорщицким видом спрятала их вне поля зрения.
— Не хочу, чтобы люди думали, будто вы за мной ухаживаете, — она взмахнула полной рукой, указав на противоположный конец коридора, где пятнистый зеленый линолеум блестел свежим слоем воска. — Идите уже.
Когда Марк вошел к Берни Файну, тот как раз вешал телефонную трубку. Берни встал и вышел из-за стола. Он был крупным мужчиной, почти толстым, с неопрятной копной седых волос и очками с толстыми линзами, которые увеличивали его глаза и придавали ему вид доброго и немного глупого мультипликационного медведя, несмотря на то что доктор Файн был одним из лучших специалистов в своем деле.
— Марк, рад тебя видеть! Хорошо выглядишь.
Марк улыбнулся.
— Ширли так не считает. Она уверена, что меня плохо кормят.
Берни хихикнул.
— Она весь мир накормила бы, если бы могла.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Где ты пропадал все это время?
Марк хотел рассказать Берни обо всем, просто для того, чтобы увидеть выражение его лица, но несчастья Анны не давали ему покоя, и он не стал извлекать их на поверхность ради красного словца.
— Нынче здесь, завтра там. А ты как?
— Не жалуюсь. — Берни уселся на край стола и выглядел словно сложенная там куча одежды. — Мой младший оканчивает в июне университет magna cum laude[15]. — Доктор светился гордостью. — Я тебе говорил, что он учится в медицинском колледже Гарварда?
— Это впечатляет. Я хотел сказать, ну… Гарвард.
— Мы решили подарить ему путешествие, о котором он всегда мечтал.
Марк порылся в базе данных своей памяти.
— Я слышал, что в Новой Зеландии очень красиво.
— По словам Зака, там лучшие в мире волны для серфинга. Как странно, что мой сын — будущий врач. Но, черт побери, он заработал право на то, чтобы несколько недель побездельничать на пляже.
Марк никогда не видел ни жену Берни, ни кого-либо из его троих сыновей. Он знал их только по фотографиям в рамках, стоявшим у Берни на столе. Марк немного помолчал, давая понять, что эта часть программы окончена, а затем откашлялся и спросил:
