Уильям Локк - Счастливец. Друг человечества
Он присмотрелся к окружающим и увидел, что никто не освобождается, кроме больных, мертвых и лишившихся трудоспособности. А лишившиеся трудоспособности умирают от голода. Каждый ребенок на Бэдж-стрит, обладающий хоть капелькой здравого смысла, знает это. Освобождение невозможно. Он, сын принца, будет всю свою жизнь работать в Блэдстоне. Сердце его упало при этой мысли. И не было никого, кому бы он мог рассказать трагическую и романтическую повесть своего происхождения. Впрочем, раз или два луч света проникал в его мрак и не давал совсем угаснуть Видению.
Однажды владелец фабрики, неизреченное божество с лысой головой, красным лицом и золотой цепью на животе, водил по фабрике группу дам. Одна из них, настоящая леди, обратила внимание на Поля. Подошла к его верстаку и ласково заговорила с ним. Ее голос звучал так же сладостно, как голос его богини. Когда она отошла от него, Поль услышал, как она спросила хозяина:
— Где вы нашли вашего молодого Аполлона? Не в Ланкастере, конечно? Он удивителен.
И прежде чем скрыться, она повернулась к нему и улыбнулась. Из расспросов он узнал, что она — леди Чедлей. Его вера вновь ожила оттого, что женщина его касты сразу распознала его. О, конечно, этот желанный день настанет! Что если бы вместо леди Чедлей была его мать? И более странные вещи случаются в книгах.
Другой луч света упал на его верстак со стороны одного из рабочих, социалиста, который при случае давал ему книги: «Книгу мучеников» Фокса[7], «О свободе» Милля[8], исторические очерки Беллами[9], в ту пору находившегося на высоте славы. Иногда он говорил с Полем о коллективизме и новой эре, которая наступит, когда перестанут существовать слова «богатый» и «бедный», потому что перестанут существовать классы, обозначенные этими словами.
Поль спросил:
— Тогда принц будет не лучше фабричного?
— Тогда не будет никаких принцев, говорю тебе, — ответил его друг и осыпал проклятиями тиранов.
Но это не понравилось Полю. Если не будет принцев, то куда же денется он сам? Таким образом, благодарный проповеднику социализма за разговоры и человеческое обращение, он совершенно отверг его проповедь. Она подрывала самое основание открытой ему в Видении судьбы. Поль боялся возражать, потому что друг его был вспыльчив. А признание в том, что он разделяет аристократические предрассудки, могло превратить дружбу во вражду. Вскоре, впрочем, он был лишен утешения и этой дружбы, так как его друг был назначен на работу на другом конце фабрики. Поль пытался обратиться к Аде, старшей из маленьких Бэтонов, уже достигшей сравнительно разумного возраста, и заинтересовать ее своими мечтами, скрывая свою особу под вымышленным именем. Но Ада, начисто лишенная воображения и практически настроенная девочка, на попечении которой была целая куча детворы, или слушала его бессмысленно, или же посылала к черту на отборном местном наречии.
— Но предположи, что этот непризнанный принц — я? Предположи, что я все время говорил о себе самом? Предположи, что это я уеду в золотой карете, запряженной шестеркой, с осыпанной алмазами дочерью герцога, что бы ты тогда сказала?
— Я думаю, ты сумасшедший, — сказала девочка. — И если бы мать это услышала, она вышибла бы из тебя дурь.
Поль почувствовал, что он доверил высокую тайну своей души грубому и низменному человеку. Он отвернулся от нее, смутно сознавая, что его великодушное предложение подняться с ним в высшие сферы встретило у этой дочери земли слепое непонимание. С тех пор Ада перестала для него существовать.
Один безнадежный месяц сменялся другим, пока облако не окутало мозг Поля, превратив его в какой-то автомат, животное с неудовлетворенными аппетитами. Штрафы и ругань были его уделом на фабрике, ругань и побои — дома. Прочитав в «Блэдстонском герольде» о случае самоубийства, Поль стал мрачно мечтать о смерти. Его воображение отчетливо рисовало ему драматические картины: как его восковое тело будет найдено висящим на веревке, привязанной к крюку в кухонном потолке. Он видел себя трупом перед испуганным населением Бэдж-стрит, перед исполненными раскаяния фабричными, и он плакал на своем ложе из мешков о том, что принц и принцесса, его высокородные родители, никогда не узнают о том, что он умер. Иногда, впрочем, его воображение рисовало ему менее мрачную картину: принц и принцесса врывались в дом как раз в ту минуту, когда жизнь его готова была угаснуть, и перерезали веревку. Как им удалось отыскать его, он не знал. Эта попытка найти хоть какой-нибудь выход была признаком душевного здоровья.
И все же одному небу известно, что стало бы с Полем через год с лишним пребывания на фабрике, если бы Барней Биль, гротескный божок из широких просторов мира, не вмешался в его жизнь.
Барней Биль был одет в условную и не очень живописную одежду конца девятнадцатого века. И носил на голове суконный картузик. Не было видно у него ни рогов, ни копыт, не имел он и тростниковой дудочки. И все же он сыграл на ухо Полю утешительную мелодию Пана, и сияние Видения вновь озарило мальчика, и фабрика, и Бэдж-стрит, и Бэтоны, и прачечная рассеялись, как дурной сон.
3
Судьба назначила появление Барнея Биля на августовский субботний вечер. Оно не заключало в себе ничего драматического и было чисто случайным. Местом действия оказался пустырь.
Целый день шел дождь, и к вечеру слегка посветлело. Поль, ходивший купаться с несколькими фабричными ребятами в не слишком чистом канале, машинально забрел на пустырь к своей библиотеке, которую, благодаря многим уловкам, ему удавалось пополнять. Здесь он сел с оборванной книжкой в руках, чтобы на часок предаться духовным наслаждениям.
Вечер был невеселый. Земля промокла, и затхлый запах подымался от мусора. Со своего места Поль мог видеть печальный закат, раскинувшийся над городом подобно дракону с черными крыльями и огненным брюхом. Печать отчаяния лежала на пустыре. Поль чувствовал себя подавленным. Купание не согрело его, а обеденная порция холодной картошки не могла особенно поддержать силы. Он был основательно оштрафован за недостаточно прилежную работу на фабрике в течение последней недели и теперь старался как можно более оттянуть предстоящую взбучку за маленький заработок. Все последние дни, когда он томился в фабричной неволе, солнце жарило вовсю, а теперь немногие и такие долгожданные часы свободы были отравлены дождем. Поль всей кожей ощущал недоброжелательность окружающего мира. Неприятно поразило его также вторжение на его пустырь чужой повозки, пестрого фургона, раскрашенного в желтую и красную краску, обвешанного плетеными креслами, щетками, метлами и циновками. Старая лошадь, привязанная в нескольких шагах от повозки, с философским спокойствием жевала бурьян. На передке повозки, тоже жуя, сидел человек. Поль возненавидел его, как нарушителя его прав и обжору.
Человек вдруг приставил козырьком ладонь к глазам и стал рассматривать маленькую меланхолическую фигурку. Потом, соскочив с сиденья, направился к Полю странной спотыкающейся походкой.
Это был маленький человек лет пятидесяти, загорелый, как цыган. У него было хитрое худое лицо с кривым плоским носом и маленькие черные сверкающие глазки. Суконный картузик сполз на затылок и на лоб спадали густые, коротко подстриженные волосы. Рубашка без ворота была расстегнута на шее и рукава завернуты выше локтя.
— Ты сын Полли Кегуорти, не так ли? — спросил он.
— Да, — ответил Поль.
— Не видел ли я тебя раньше?
Поль вспомнил. Три или четыре раза на его памяти, через очень долгие промежутки, повозка появлялась на Бэдж-стрит, останавливаясь там и сям. Года два тому назад он видел ее у дверей своего дома. Мать и маленький человек разговаривали друг с другом. Человек взял Поля за подбородок и повернул к себе его лицо.
— Это и есть малыш? — спросил он.
Мистрисс Бэтон кивнула и, освободив Поля неловким жестом притворной нежности, послала его купить на два пенса пива в трактир на углу улицы. Он вспомнил, как человек подмигнул своим маленьким блестящим глазом его матери перед тем, как поднести кружку к губам.
— Я приносил для вас пиво, — проговорил Поль.
— Да, так. Это было самое скверное пиво, какое мне когда-либо приходилось пить. Я еще сейчас ощущаю его вкус. — Он скорчил гримасу, затем склонил голову набок: — Небось, ты не знаешь, кто я такой?
— Да, — согласился Поль. — Кто вы такой?
— Я Барней Биль, — ответил человек. — Ты никогда не слышал обо мне? Меня знают по дороге от Тонтона до Ньюкастля и от Гирфорда до Лаустофта. Можешь сказать матери, что видел меня.
Усмешка скривила губы Поля при мысли о том, что он принесет матери непрошенное известие.
— Барней Биль? — переспросил он.
— Да, — сказал человек. Потом, после паузы, тоже спросил: — Что ты тут делаешь?
