Елена Катасонова - Возвращение в Коктебель
Они говорили быстро, отрывисто и бессвязно и, казалось, не очень друг друга слушали, но каждый запомнил этот разговор на всю ту жизнь, что им осталась.
- Ну, немножко я бы, пожалуй, подождала, - мягко улыбнулась Натка. Знаю, как это бывает...
- Ох, не говори так! - Дима резко отодвинул ее от себя. - Не говори о других, пожалуйста.
- А сам-то... Все знаешь и все умеешь...
- Мне по штату положено знать и уметь: я мужчина. Иначе тебя не удержишь.
- Так ты еще и теоретик? - засмеялась Натка.
- А как же! - расхохотался Дима.
Оба вдруг ужасно развеселились: слишком большого напряжения потребовал разговор, и теперь наступила разрядка. Дима поцеловал темные фиалковые глаза.
- Это чтоб ты меня не забыла...
У Натки мгновенно и больно кольнуло сердце. Что ждет их там, в холодной Москве? Серый осенний город, дожди, хмурые люди на улицах... Море, солнце и горы останутся далеко позади... И он, конечно, женат, нечего даже спрашивать...
Вечером они взошли на палубу катерка. Медленно, важно катерок отчалил от пирса.
Это была ночная прогулка - без гида и музыки, в тишине... Все в звездах небо, сияет луна, и черное, без конца и без края, море... Катерок, пыхтя и покачиваясь, старательно дробил лунную дорожку, луна осыпалась искрами - где-то там, за кормой. Дима снял куртку, набросил Натке на плечи.
- Пойдешь ко мне? - шепнул он, когда катерок повернул к берегу. Останешься до утра?
- Не знаю, - несчастно ответила Натка. - Кажется, не смогу.
- Почему? - Дима даже охрип от такого внезапного унижения.
- Мне надо домой, в корпус... Видишь ли, я... У меня...
- А-а-а, понятно, - радостно догадался Дима. - Не надо, медвежонок, в корпус: найдем что-нибудь. И не волнуйся: приставать не стану. Просто положишь голову мне на плечо и заснешь. Так мало осталось дней...
"Конечно, женат, - обреченно подумала Натка. - Все знает..."
- Смотри, сколько я всего накупил! - похвастался Дима, когда они вошли в домик. - Кофе, плюшки, конфеты, смотри! - Он зажег настольную лампу.
Да, ее здесь ждали... Все, что валялось в прошлый раз на постели и стульях, было, как видно, упрятано в шкаф. На столике стояли два сверкающих чистотой стакана и рюмки, бумажная салфетка накрывала здоровенные плюшки.
- Ах да, - спохватился Дима, подставил к шкафу табурет, дотянулся до чемодана, лежавшего наверху, и вытащил вафельное полотенце. - Вот! - подал его Натке. - Рви в клочья! Это мое, не казенное.
"Кто, интересно, положил ему полотенце? - ревниво подумала Натка. - А может, сам? Нормально же - взять на море полотенце..."
Когда она вернулась из душа, в стаканах уже дымился кофе, а Дима наливал в рюмки ликер - остатки. "С кем он тут пил?" - расстроилась Натка. Она как с ума сошла: какие права она имела на этого человека?
- Ты чего? - тут же заметил ее печаль Дима.
- Ничего... Подвела нас с тобой мать-природа.
- Ну и пусть. Нам и так хорошо.
Дима поднял рюмку.
- За нас! За нас - вместе. Жаль, мало выпивки... Этот идиотский указ...
- Да уж, - хмыкнула Натка. - С нашими лидерами не соскучишься...
Ликер был сладким и обманчиво легким. Огненной струйкой пробежал он по телу, растворив в себе горькие мысли. Они допили кофе, взглянули друг другу в глаза и, не сказав больше ни слова, разделись и легли в постель. Натка чувствовала, как сильная мужская рука ласкает ее грудь, коснулась ее живота. Невозможно было больше терпеть, но тут он как раз шепнул:
- А тебе точно нельзя? В первый день, кажется, можно...
Они уснули разом, спали крепко и сладко, а утром Дима, целуя Натку, сказал:
- Пошли в душ, я тебя искупаю. - И, увидев, как расширились в изумлении ее глаза, добавил: - Отмою, как это делают йоги.
- А разве я не отмыта? - пошутила Натка, не зная еще, как отнестись к столь странному предложению.
- Сейчас все поймешь, - не стал ничего объяснять Дима. - Пошли!
Вода была сильно горячей - "так надо!" - и Натка стояла под душем, глядя, как Дима старательно мылит мочалку: "Давай лапу... Так... Теперь вторую..." Мочалка скользила по рукам и ногам, по спине, животу - кругами, кругами. Казалось, она раздвигает кожу, проникая внутрь, глубже и глубже... Покой и блаженство охватили Натку.
- Ой, щекотно, - тихонько засмеялась она, когда Дима принялся оттирать ей подошвы.
- Терпи, - сурово велел он. - Кожа дублирует почки и легкие, а значит, должна дышать. Подошвы, если хочешь знать, вообще аналог всех наших внутренних органов.
- Да уж, - усомнилась Натка.
- Вот тебе и "да уж", - добродушно и очень похоже передразнил ее Дима. - Ничего-то ты, медвежонок, не знаешь. Потому что маленький, глупый... Сейчас, представь себе, у тебя открылись все точки: я прочистил систему "ку".
- Какую систему?
- Потом объясню. Посмотри-ка лучше на себя в зеркало! Что это там за юная леди?
Из зеркала на Натку смотрела молодая, порозовевшая, счастливая женщина. Тело было легким и радостным. Кожа скрипела после Диминого мытья.
- Ты сейчас совсем как ребенок, - задумчиво сказал Дима. - Я, знаешь, люблю детей, и ты мне кажешься почему-то маленькой, беззащитной. Странно... Такого чувства у меня ни к кому не было, только к сыну, лет сто назад теперь он уже взрослый.
- Живет с тобой? - замирая от ожидания, страха, спросила Натка.
- Да, пока с нами.
"С нами"... Ну вот, теперь все ясно. Теперь главное - не заплакать.
Это были мучительные и счастливые дни. Купаться в Наткином состоянии было нельзя, но она купалась, пропустив лишь один день - второй. Жить с мужчиной тоже не полагалось, но они теперь спали в одной постели, и как же было им удержаться? А время, отпущенное судьбой, таяло как весенний снег, сыпалось как песок сквозь пальцы...
Как-то они снова наведались в чайный домик. Расставили на столе чашки, Дима принес пузатый, в горошек, чайник, Натка налила в чашки чаю. Но не успела сделать и двух глотков, как Дима взорвался:
- Послушай, сколько можно пить чай? Пошли отсюда!
Натка удивленно взглянула на Диму. Взъерошенный и несчастный, он смотрел куда-то в сторону сердитыми, злыми глазами. Она послушно встала, он схватил ее за руку и потащил к выходу, провожаемый недоуменным взглядом красавицы Нины, как всегда, стоявшей за стойкой.
Стрекотали не умолкая сверчки, оранжевая луна застыла над головой. Траурные туи часовыми выстроились вдоль аллеи. Дима чуть не бежал к домику, потом, будто споткнувшись, остановился - лицо его смутно белело в ночи - и выкрикнул отчаянным шепотом:
- Через три дня ты уезжаешь, а мы как последние дураки торчим в чайной!
Накануне отъезда, когда они молча и отрешенно гуляли у моря, подошла Зоя, о чем-то спросила и пошла безмятежно рядом. Дима хмуро прошагал несколько метров, потом буркнул "простите" и, бросив дам на произвол судьбы, ринулся прочь, взмахивая руками.
- Чего это он? - опешила Натка.
- Влюблен как безумный, - мягко сказала Зоя. - Даже не верится...
- Разве заметно? - растерялась Натка.
- Еще бы! - вздохнула Зоя. - Вот вы идете по набережной, и сразу видно: этот мужчина по уши влюблен в эту женщину.
- А по женщине что видно? - улыбнулась Натка.
- По женщине? - задумалась Зоя. - И по женщине видно, что в нее влюблены. Идет такая нежная и задумчивая, чуть-чуть уставшая... Но он прямо пылает! Прости за бестактность - не стоило подходить. Бабье любопытство: хотелось взглянуть на него поближе. Мы со Светой все удивляемся: бывает же такое... В наше время, в такой страшный год... Ну ступай к нему, извини...
Зоя махнула рукой и пошла не оглядываясь к морю. Натка смотрела ей вслед. Она-то думала, никому до них и дела нет, а все, оказывается, всё видят...
Дверь в домик была закрыта, свет погашен. Натка стукнула в окно почему-то три раза, хотя ни о каких условных стуках они, конечно, не договаривались. Ей открыли мгновенно.
- Прибежал, медвежонок, - забормотал Дима, укрывая ее полами своего халата, прижимая к голому телу. - Прибежал, дорогой мой!
Было тихо, темно, остро пахло валерьянкой.
- А я наглотался тут всякой дряни... Думал, что я наделал!
- Но почему, почему? - повторяла Натка, тычась носом в его плечо.
- Прости, я знаю, что так не делается! Но ходить с какой-то Зоей по набережной, когда ты уезжаешь...
- А в Москве мы разве не встретимся? - собралась с духом Натка.
- Как - не встретимся? - отпрянул от нее Дима и тут же схватил, сжал так, что у Натки хрустнули кости. - Что такое ты говоришь? Может, ты замужем?
Он так грозно возвысил голос, он смотрел на нее так сердито, что в Наткином сердце вспыхнула безумная, фантастическая надежда.
- Нет, не замужем, - сказала она и - сразу, как в воду: - А ты?
- Что - я? - не понял Дима, но глянул на застывшее Наткино лицо, нахмурился и пробормотал сквозь зубы, скороговоркой, с досадой: - Я же говорил, что у меня жена и сын, - хотя говорил он только о сыне.
На кого он досадовал? На нее? На себя? На свое женатое состояние? Почему сама мысль о том, что она тоже может быть не одна, так его возмутила? Этого он не знал. Он себя об этом даже не спрашивал. Но возмутился ужасно. Он нашел свою женщину, и она должна принадлежать ему. Вот и все. И точка. Какое тут может быть равноправие?
