Мулк Ананд - Гаури
— Подойди-ка сюда, Панчи, сынок, — позвал его чаудхри Ачру Рам, когда он закончил омовение.
Панчи кинул взгляд из-под насупленных бровей в направлении рощи и продолжал выжимать мокрую рубашку.
— Тебя зовет субедар сахиб! — поторопил его Раджгуру.
— Ничего! — ответил Панчи. — Твой отец не бог! Подождет!..
— Панчи-лал, ну пойди же сюда! — с раболепством холуя поддержал своих хозяев Бачу.
Панчи понял, что ему придется предстать перед старшими и выслушать нотацию.
Придав своему лицу почтительное выражение, он подошел к ним и, потупив глаза, стал перед чаудхри.
— А ну, субедар сахиб, — вмешался дядя, — внуши этому мерзкому мальчишке, что он прежде всего обязан уважать старших и выполнять поручения, которые ему дают!
— Я не солдат, чаудхри-джи, чтобы меня гоняли на побегушках, оскорбляли и запугивали, — сказал Панчи.
— Нет, нет, сын мой, конечно, ты не солдат, — начал субедар мягко, — только, я думаю, если бы ты пошел в армию и прослужил несколько лет, ты мог бы показать свою отвагу в бою. Ведь ты такой сильный и ладно скроенный малый!..
— Если бы все молодцы из нашей деревни были под моим началом, — сказал Мола Рам, — я бы сделал из них людей.
— Своим вечным запугиванием вы сделали из них ослов, — отозвался Панчи.
— Скажите, субедар-джи, — начал Мола Рам, — слыханное ли дело, чтобы молодой человек так разговаривал со своим дядей? Я с таким трудом вырастил и женил его. Я отдал ему землю его отца, одолжил ему своих волов…
— Присядь, сын мой, — сказал субедар, поглаживая свою бороду. — Я думаю, ты должен быть благодарен своему дяде и не отвечать ему так грубо.
— Как бы он ни злил меня?
— Ты слышишь, субедар сакхиб? — опять вмешался в разговор Мола Рам. — Посмотри на своего благородного Раджгуру и сравни его с этой свиньей!
— Не смей называть меня больше свиньей, или я сверну тебе шею! — закричал Панчи.
— Наша религия проповедует уважение к старшим, — сказал субедар. — А ты…
Но прежде чем субедар закончил свои наставления, Мола Рам вскочил и ударил Панчи по лицу.
Тот ухватил дядю за ноги и повалил его. А потом своими сильными, молодыми руками, натренированными деревенским борцом Хархи Сингхом, он оттащил Молу Рама в сторону и, схватив за шею, принялся душить его.
— На помощь! Он убьет меня! — завопил Мола Рам.
Панчи еще сильнее сдавил горло дяди, чувствуя, что нервы его напряглись до предела и он и впрямь готов совершить убийство. Дьявольская сила, которая управляла его руками, отразилась и в его взгляде, горящем мрачным огнем ненависти и отчаяния. Сейчас в нем было что-то от того жесткого мальчишки, который всегда предлагает свои услуги, когда надо зарезать козла или убить птицу из рогатки…
Бачу и Раджгуру бросились к Панчи и попытались вырвать Молу Рама из его рук.
— Если он станет снова оскорблять меня, я прикончу его, если даже меня повесят, — сказал Панчи. — Он заложил Бирбалу мою землю. Он одолжил мне волов и заставляет меня, как раба, пахать его землю. И он еще требует какой-то благодарности!
Мола Рам хотел ответить, но слова застревали у него в горле. Вены на его лице и индюшачьей шее вздулись. Еще одно резкое движение — и он испустил бы последний вздох.
Видя, что дело принимает дурной оборот, почтенный субедар поспешно встал со своего топчана и, подойдя к Панчи, сказал:
— Перестань, сын мой. У нас так не делают! Так делают в нечестивых фильмах, которые показывают в Бомбее. Как бы ни был плох твой дядя, ты не должен поднимать на него руку.
— Но он-то поднимает на меня руку!
— Он имеет на это право как старший.
— Как старший… — эхом отозвался Бачу.
Раджгуру также выразил свое согласие, утвердительно кивнув.
С негодованием в душе выслушал Панчи этот хор поющих в унисон голосов и отпустил Молу Рама. Потом он поднялся и, вытирая пот со лба, зашагал по направлению к деревне.
Ему еще долго были слышны негодующие крики Молы Рама; субедар пытался утихомирить его, говоря, что в следующий раз и не подумает вступаться, если Панчи снова набросится на него. Но вскоре Панчи был уже так далеко, что ничего не слышал. Солнце пекло нещадно, и Панчи уже не знал, кого он больше ненавидит — эту жару, своего дядю Молу Рама или всех деревенских стариков, вместе взятых, за то насилие, к которому его сегодня вынудили прибегнуть…
Когда он вошел во внутренний двор дома, большую половину которого занимал Мола Рам с семьей, а другую — сам Панчи со своей молодой женой, он решил чистосердечно рассказать о ссоре с дядей тетке Кесаро, которая прежде благоволила к нему. Но согласится ли она выслушать его теперь? Ведь после того, как он взял в дом жену, Кесаро стала относиться к нему гораздо хуже. Во дворе Панчи встретила необыкновенная, почти мертвая тишина — даже петуха не было слышно. Жестокая жара, казалось, заставила все живое попрятаться.
Панчи сразу прошел на половину дяди. Несмотря на жужжание прялки, Кесаро, по-видимому, услышала его шаги раньше, чем он вошел, и не подняла головы, притворяясь, что очень занята работой.
— Где Никка? — как бы ненароком спросил Панчи.
— Где-нибудь играет, — чуть слышно буркнула Кесаро.
Какое-то мгновение Панчи молчал. Но хотя он и пытался сдержать себя, он не мог не спросить у нее о причине столь странного отношения к нему.
— В чем дело, тетушка? Почему ты так упорно молчишь?
Кесаро по-прежнему старательно хранила молчание, зная, что он всегда сердится и выходит из себя, когда она делает вид, что не замечает его. Потом, точно вырвавшись из пут молчания, которые она сама на себя наложила, тетка заговорила с редким для нее красноречием, потому что обычно она была гораздо спокойнее, чем ее нетерпеливый, раздражительный и язвительный муж.
— Присматривай-ка получше за своей молодой женой, если можешь! Первое время она была куда как кротка и тиха, а теперь уже стала дерзить мне… С того дня, как эта колдунья из Большого Пиплана переступила порог нашего дома, на нас посыпались несчастья: наши посевы высохли, волы заболели, и нет ни капли дождя. Но то, что сегодня натворила эта девчонка…
— Где она, тетушка? И что она натворила?
— Грязнуха, бесстыдница! Я даже не хочу о ней говорить!
— Но что случилось? Уж не вышла ли она на улицу без покрывала?..
— Ну, это меня не особенно трогает. Теперь все молодые девушки мало беспокоятся о соблюдении старых обычаев. Но мне не нравится, что в твое отсутствие наш дом посещают Раджгуру и другие твои друзья…
— Кто-нибудь из них был здесь сегодня?
— Еще бы! Приходил Раджгуру! И, как всегда, твоя жена работала при нем с непокрытой головой. Не знаю, что за человек мать Гаури, эта зеленоглазая! О ней говорят всякое… Но, понятно, я не потерплю, чтобы в мой дом приносили грязные привычки мусорщиков и сапожников…
— Я убью Гаури, если она слишком вольно вела себя с Раджгуру!
Радостный огонек загорелся в глазах Кесаро. Она надеялась, восстановив Панчи против жены, снова полностью завладеть его расположением. Однако, не желая заходить слишком далеко в своих наветах на Гаури, которые не имели под собой никаких оснований, она стала усиленно ругать дурные привычки, из-за которых Гаури могла стать парией.
— Мой мальчик, дело совсем не в том, что Гаури держит себя развязно. Пока я жива, можешь быть спокоен на этот счет. Только скажи ей, чтобы не забывала укрывать голову покрывалом. И, главное, она не должна быть такой скрытной и отравлять всем нам жизнь… По ее вине мне пришлось заново перечистить всю посуду и совершить в доме очистительный обряд. Я позвала для этого пандита Рама Деви, а тебе ведь известно, что брамины ничего не делают задаром. Пришлось угостить Рама Деви, и одним хлебом и овощами дело не ограничилось. Он попросил кхира[13]. Поэтому все молоко — а Суши дает его так мало — я потратила на кхир, да и рис у нас на исходе.
Упоминание об очистительном обряде помогло Панчи догадаться о том «проступке», который совершила его Гаури. А Кесаро, излив свое негодование, наконец-то сказала то, что хотела сказать:
— И все из-за того, что для нее наступил двадцать восьмой день месяца, а она умолчала об этом!
При этих словах морщины на лбу Панчи немного разгладились, и он попытался смягчить тетку.
— Но ведь в своей деревне Гаури слывет кроткой и послушной, как телочка.
— Телочка? Ты бы видел, как она разворчалась, когда я запретила ей подходить к кухне!
— Но ведь дело-то только к лучшему, тетушка! По крайней мере у нас не будет лишнего рта в эти трудные времена…
— Сын! Как ты можешь шутить такими вещами?.. И твоя покойная мать, и бабушка, и все наши родные всегда свято почитали религиозные законы, а они говорят, что женщина в это время неприкасаема, она должна есть отдельно от остальных и не входить на кухню, чтобы не осквернить пищу и посуду! И к тому же по нашему обычаю лучше, если б она была беременна!
