Марджори Иток - Рассвет на закате
— Тогда почему ты мне ничего не сказал?
— Потому что я… — Тут он осекся. В самом деле — почему? Серьезных причин не было — только личные, ребяческие. — Я не знаю, — страдальчески ответил он, — наверное, потому, что я сомневался. Ты. Я. Я так быстро втюрился в тебя, и, мне кажется я не мог осознать, правильно ли все это. Мне нужен был туз в кармане, какой-нибудь козырь.
И разве кому-нибудь из них могла прийти в голову мысль о том, что умрет Мэтт, что Бентона объявят погибшим, что заявится Джилл Бонфорд и захочет извлечь максимально быструю выгоду для себя?
«Господи, — подумала Элинор, — Бентон жив, он здесь, я в его объятиях, и он любит меня! Как я могу сердиться на него? Больше ничего в этом мире не может ранить меня».
Она тихо сказала:
— Теперь все будет хорошо. Так и должно было быть.
Он поцеловал ее нежно, осторожно, прижал ее лицо к своей груди и уткнулся подбородком в ее мягкие серебристые волосы. Так они посидели несколько минут в полной тишине. Счастливые. Вместе.
— А где Чарли?
— В моей кровати.
Бентон засмеялся.
— Тебе придется согласиться, что он всегда выбирает самое удобное место.
Не отрывая лица от ее волос, он медленно оглядел комнату.
— Я вижу, что реставрация уэлшевского буфета все еще не закончена.
— Да. Бен не хотел, чтобы Джилл продала его.
— Ах так! А откуда картина?
— Подарок Бена и Джулии. Она купила ее перед смертью, но я только что получила ее. Это Пикассо.
— Я видел ее раньше. Совсем недавно.
— Ты не мог видеть ее. Я же сказала: я только что получила ее. Бен спрятал ее, когда умерла Джулия. А они купили у Тони, и я очень сильно сомневаюсь, дорогой, что ты посещал магазин Тони.
— Ты права. — Но складка между его бровей не исчезла. — Подлинный Пикассо?
— Конечно. — Она повернулась, взглянула на него и увидела, что он хмурится. — Ты можешь думать о Тони все что угодно, Бент, но копиями он не занимается.
Бентон поводил челюстью из стороны в сторону и задумчиво ответил:
— Хочешь поспорим?
— Бентон, не будь занудой.
— Да почему же я зануда, мой миленький цыпленок? Ты помнишь, я говорил тебе, что, будучи в России, я останавливался у одного парня на даче? И у него там куча живописи, которую он заполучил во время Второй мировой войны?
— Да, но…
— Никаких «но». Одни факты. Твой Пикассо, детка, висел на стене в ногах моей кровати, и я целых три дня смотрел на него. — Он повернул голову в сторону и прикрыл глаза. — Проверь меня. На спине кошки семь полосок. Правильно? А пятнышко в верхнем углу — это, наверное, драпировка? А прямо слева от его подписи есть три маленьких тонких линии, похожих на… на усы мышонка? — Она не отвечала. Он продолжал: — Правильно?
Ее губы сжались. Она заставила себя ответить:
— Правильно.
Бентон открыл глаза и посмотрел на нее. На ее лице была такая боль, что он почувствовал угрызения совести и сказал:
— О, Элинор, детка, прости. Я идиот. Надо было мне держать мой проклятый язык за зубами.
Она через силу покачала головой, и ее серебристые волосы упали на щеку.
Элинор сдавленно сказала:
— Нет. Не надо. Просто я доверяла Тони. Ему все доверяли. У него великолепная репутация… Я… я просто не понимаю.
Бентон вздохнул и скрипнул зубами:
— Я не ошибся. Мне очень жаль. Но я не ошибся.
— Но почему?
Элинор была так расстроена, так убита. Бентон осторожно сказал:
— Говорят, что каждый человек имеет свою цену.
— Но ведь Тони это совершенно не нужно. Рисковать карьерой из-за какой-то подделки. Бент, это ведь правда: это может его разорить. Я могу разорить его прямо сейчас!
И тут ее осенило. Он заметил это: Элинор отшатнулась, и лицо ее страшно побледнело. Она сдавленно прошептала:
— Господи, так вот в чем дело!
Вот почему она была ему нужна. Вот почему он целыми часами вертелся здесь, пытался подружиться с людьми, которых раньше презирал, вот почему губы его были теплыми, когда он поцеловал ее. Он вошел не с улицы. Тони был здесь и искал картину, когда она пришла. Вот почему он говорил о Пикассо, зная, что она любит Винслоу Хомера[31]. Вот почему он покупает магазин и пытается купить ее.
Элинор яростно боролась с гневом и жалостью, глаза ее были закрыты, и она приложила обе руки к разгоряченному лицу.
И тут она услышала голос Бентона, услышала в нем гнев, тяжелую слепую ярость.
Он сказал:
— Что у тебя за чертово кольцо?
Глава 25
Элинор поспешно отдернула руку назад, и этот жест выдал ее вину.
Его глаза горели, словно раскаленные янтарные угли. Рот перекосился в усмешке:
— Это кольцо Мондейна, не так ли?
Надо было отвечать. Трудно, но надо было сказать правду. Она опустила руку.
— Да… Но, пожалуйста, с того момента, как ты уехал, случилось столько…
— Я тебе вот что скажу…
— Бентон, послушай…
— Нет, ты послушай, черт возьми! Ты ведь знала, что я не такой, как этот негодяй. И ты знала, что я думаю на его счет.
— Но тебя считали погибшим. И ты даже не представляешь, как все было. Так будь же добрее!
— Добрее, черт возьми?! Но я зол. Ведь ты, наверное, собиралась завалиться с ним в постель?
Кровь отхлынула от лица Элинор, и оно стало похоже на восковое. Она медленно встала на колени, затем поднялась на ноги, запахнув потертую рубашку, чтобы спрятаться от холодного дуновения сквозняка. И убийственно спокойно сказала:
— Я не стану опускаться до ответа на подобные вопросы. Спокойной ночи, Бентон.
Ей было некуда идти, кроме как в торговый зал. Проклятая собака заняла ее кровать, а на кресле она не собиралась устраиваться, в рубашке, которую невозможно застегнуть. Да еще напротив Бентона. Ее уже и так соблазнили сегодня, не хватало только, чтобы ее изнасиловали.
В ее воспаленном мозгу засела мысль о Бентоне, наполовину прикрытом одеялом: его огромное тело опиралось на руку с выпуклыми буграми мускулов, его глаза были похожи на глаза василиска.
Где-то в глубине ее сознания вертелись слова: василиск — огромная легендарная ящерица, взгляд которой смертелен.
Точно.
Ее озябшие босые ноги достигли темного и тихого торгового зала. Уличные фонари далеко впереди, видневшиеся через оконные стекла и сквозь завесу падающего снега, делали комнату похожей на подземелье гномов с длинными застывшими странными тенями. Ноги Элинор коснулись восхитительной мягкости восточного ковра, который лежал в том месте, где его раньше не было. Она споткнулась, схватилась за тростниковый подлокотник плетеного диванчика и, сориентировавшись, уныло подумала: «Это подойдет».
Элинор наощупь нашла сложенный плед, который среди других был уложен на специальной полке, обернула его вокруг себя и вытянулась на холодном сиденье софы, подложив голую руку под голову и подогнув колени, чтобы хоть немного согреться. Ее зубы стучали, она сжала их и заставила себя закрыть глаза. Но не потому, что на них навернулись слезы. Слез не было. Ей было слишком больно, чтобы плакать.
От пледа слегка пахло нафталином, и Элинор чувствовала грубые стежки ткани там, где она касалась ее щеки. Ей до боли захотелось узнать, о чем думала женщина, ткавшая плед сто лет назад. Времена меняются, а женское сердце остается прежним. Век сменяется веком, а причина боли в женской душе по-прежнему зовется: «Мужчина».
«Что же ты сделал, Господи? Я надеюсь, что ты слушаешь. Я не жду, что ты изменишь что-нибудь, потому что я понимаю, что все это — часть твоего плана. Но все-таки ты поступил плохо и мне верится, что тебе немного стыдно и что ты протянешь нам руку помощи, чтобы хотя бы отчасти поправить дело. Но я думаю, что ты не поможешь. В конце концов, ты ведь тоже мужчина».
Из рабочей комнаты не доносилось ни звука, ни шороха. Она отчаянно попыталась заставить себя задуматься над тем, что ждет ее в холодном свете дня.
Бумаги Мэтта, о которых он говорил, — это, наверное, конверт, данный ей Мартой, и он сейчас лежит в ее сумке. Почему она не распечатала его?
Но что случилось бы, если бы она его распечатала? Магазин не принадлежал бы Джилл Бонфорд.
Джилл Бонфорд здесь не хозяйка. Это хорошо. И по поводу отношения Бентона к Джилл сомнений не возникает. Так что Тони напрасно расточал свой шарм, хотя ей думается, что особенно много он не старался.
Но что бы там ни происходило с Тони, его ожидает неприятный сюрприз. И не один.
А вот она опять осталась без работы. Опять.
Да еще этот псевдо-Пикассо. Она и представить себе не могла, что будет использовать его против Тони, чтобы получить работу. Слишком много она переняла от Джулии, чтобы опуститься до этого. Нет, Пикассо — это проблема только Тони.
«И она существует у него уже некоторое время», — подумала она без всякого сочувствия.
