Юлия Лавряшина - Свободные от детей
— Вишневская похожа сейчас на черную надломленную розу, — шепнула мне тогда Зинаида Александровна, с которой мы вместе пришли в большой зал консерватории. — Но в целом какая чувствуется благость… Наверное, он сделал все, чего ждал от него Господь…
Чего он ждет от меня? Эта мысль не в тот траурный день впервые торкнулась, всегда меня преследовала, разбудила утром, следующим за ночью, которую Влас провел в моей постели. Утомился — еще спал рядом, улегшись на живот, повернув ко мне лицо. На щеке выдавленные смятой подушкой красноватые борозды, похожие на шрамы. Разбойник из моей пьесы… Губы приоткрыты и слегка обвисли — сочные, розовые, так и хочется укусить. На веках мелкие морщинки, как будто Влас жмурится, пытаясь не подглядывать за мной, притворяется спящим.
Я смотрю на него, не опасаясь разбудить взглядом, и пытаюсь представить, каково это будет: проснуться лет через десять и увидеть рядом то же лицо? Ужаса нет. Но какая-то безнадега начинает заползать в душу серым туманом, лучше которого даже полная мгла. В ней, по крайней мере, можно разглядеть звезды…
Цепляюсь взглядом за рассветные лучи, что по утрам заполняют спальню, притягиваю их, вбираю, чтобы заполнить светом свои представления о будущем. И твержу себе, что это ведь здорово — постоянно чувствовать рядом надежное плечо. И в горе, и в радости…
Может, последние слова просочились в его сон, впитались сознанием, и поэтому Влас проснулся уже одержимый идеей, напугавшей меня до смерти.
— Давай скатаемся сегодня в Сергиев Посад? — предлагает он, едва продрав глаза.
— В такую даль?! Зачем?
Мне сразу представляются украденные у работы часы во всей их гигантской протяженности.
— Какая даль? Час езды максимум. Узнаем, когда можно будет обвенчаться в Троице-Сергиевой лавре…
У меня останавливается сердце:
— Что сделать?
— Обвенчаться. Или повенчаться — как правильно?
Мы бывали с тобой в этом святом месте, намоленном до того, что кожу головы покалывало от входящего потока энергии, еще на пороге Троицкого собора, чистого и простого, как сама вера, какой она должна быть. Приложившись к мощам преподобного Сергия, я молила о том, чтобы он замолвил за нас словечко, и нам простились бы все наши грехи. Ну, хоть не все, но наша любовь пусть не зачтется нам в укор. Ведь ничего лучшего не было в моей жизни… И ты всегда был единственным человеком, с кем я не только была готова, но и хотела бы пойти под венец.
Веселый старенький батюшка позволял нам поцеловать крест, и в душе у меня начинали звучать высокие голоса певчих, будто над нами уже совершили обряд таинства. И высокое, пронзительно синее небо приветствовало нас во дворе, камни которого хранили секреты веков. И колокол напоминал о времени… Мы слушали его, держась за руки, глядя на небесного цвета огромные купола, несущие золотые звезды, и мне чудилось, что Вселенная улыбается нам.
А после мы заходили с тобой в нарядную, празднично раскрашенную трапезную, светло-кремовые полуколонны которой так изящно унизаны тонкими веточками, и мне мерещилось, что преподобный улыбается нам, приглашая к столу. Но вспоминалось, что у него иногда не было куска хлеба, и становилось стыдно за тот обед, который мы съели в ресторане, выбравшись из моей грешной постели. И казалось, что монахи смотрят на меня с сочувствием, понимая, что я не дочь тебе, не жена…
Влас делает умоляющие глаза:
— Ты ведь станешь моей женой?
— Венчанной? Ты с ума сошел?
— Почему?
— Это ведь на всю жизнь!
Он радостно жмурится:
— Ну, да! Чтобы ты больше не сомневалась на мой счет!
— Да я на свой счет больше сомневаюсь…
— Вот так, да? Так ты против?
Глаза, как у продрогшего щенка, которого не пускают в дом. Но я не ведусь на это актерство.
— А почему я должна быть за? Мы никогда даже не говорили об этом. И в мыслях не держали… С чего вдруг такая спешка?
— Ты только не подумай, что давлю на тебя! Давай для начала хотя бы грехи наши отмолим, к мощам приложимся…
Пытаюсь отодвинуться от него:
— С чего вдруг такой приступ религиозности?
— Это не религиозность, — отвечает он серьезно и в то же время пытается снять с меня сорочку. — Это называется верой, чтоб ты знала!
— Тогда помолись, прежде чем изнасиловать меня в очередной раз!
Но на молитву его терпения уже не хватает. Подмяв меня, Влас прорывается внутрь, и это удается ему без труда, хотя я не открываюсь навстречу. Но ощутить его в себе все равно чертовски приятно… Впрочем, как и любого другого. Пока он нежит меня и причиняет боль, ломая ноги, я думаю о том, что если соглашусь на венчание, в моей жизни не будет больше других мужчин. Это тебе не регистрация в ЗАГСе, которая уже ни для кого ничего не значит, — с Богом шутки плохи! Может и вдохновения лишить… И новых ощущений уже не будет… Открытий и восторгов. Даже разочарований и то не будет. Ничего. Один Влас. Всегда только Влас. Но разве я люблю его настолько, чтобы замкнуть свою жизнь на нем?
От него плохо пахнет спросонья, но я замечаю это только сейчас. Похоже, присутствие опасности обостряет восприятие всех органов чувств. Мне невыносимо хочется оттолкнуть Власа, выползти из-под него, и хоть на четвереньках убежать в какой-нибудь угол, забиться в темноту и слиться с нею. Долго ли он будет меня искать? Не думаю. Не так уж он одержим мною, как пытается представить.
— Что не так? — вдруг замечает он.
— Пусти меня.
Освободившись, я скрываюсь в ванной, не таясь, щелкаю замком. Этот звук красноречивее всех слов, а Влас вовсе не так туп, чтобы его не понять. Я не тороплюсь пустить воду, хочется услышать, как хлопнет входная дверь. Но Влас что-то не спешит доставить мне эту радость… Мне видится, как он лежит на моей разоренной постели, раскинув ноги, заложив руки под голову. Мужчина-восторг. Мужчина-желание. Лицо его сосредоточенно, брови сдвинуты — ему хочется проникнуть в мои мысли, понять истинные мотивы. Может, думает Влас, она только и ждет, чтобы ее силком заставили прийти к решению, которое ей страшно принять самой. Ломается. Цену себе набивает. Вчерашняя близость из-под палки только подтверждает это… Сама потом рада-радешенька была! А то, что сегодня не удалось повторить этот трюк… Так осечки у всех случаются. Может, в ней еще просто сексуальное напряжение не достигло нужного накала, все-таки всего ночь прошла… Завтра сама запросит…
Вряд ли он думает именно так. Я включаю воду, понимая, что его добровольного ухода не дождаться. Душ люблю в лучших голливудских традициях — погорячее. Растворяюсь в приближенных к кипящим струях, таю… Но полностью отдаться ощущениям не удается. Не дает покоя то, что я несправедлива к Власу. Мне хочется хотя бы мысленно пририсовать ему копыта и хвост. Рога — это уже скабрезность, этого избегаю, но добавить шерстки телу… Вот такому Власу были бы свойственны подобные мысли, похожая бесовская психология.
Но тот человек, что ждет меня в комнате, наверное, сейчас натягивает до подбородка одеяло, похолодев от невозможности удержать меня возле. Склонить к обычной человеческой жизни с ее маленькими теплыми радостями и отсутствием поиска смысла всего сущего… И уйти он не спешит не потому, что так узколобо уверен в том, что я никуда не денусь. У него просто нет сил заставить себя расстаться с тем, что уже посчитал своей жизнью, и вернуться к яростным блохам и чужим шагам в общем коридоре. И дело даже не в моей квартире, а в том уровне, на который Влас уже мысленно перешел, смыв с души пену, которой жил до сих пор. Посчитал, что нашел нечто настоящее, свое, а я одним щелчком замка дала ему понять, как он заблуждался. Ничто еще не решено, ничто не перешло из зыбкого состояния в устойчивое.
Выйдя наконец из ванной, я обнаруживаю его уже одетым, сидящим в гостиной. Хотел подчеркнуть этим, что вовсе не считает себя здесь хозяином? Вид кроткий, и взгляды быстрые, исподлобья, обиженные. Так и тянет по голове погладить…
— Просто прокатимся? — спрашиваю я.
— Как скажешь.
Это уж чересчур. И Влас замечает, что меня слегка передергивает от такой покорности, которая в мужчинах так же нелепа, как командный тон в женщинах. Само его имя предполагает властность. В разумных пределах, конечно, другого не выдержу.
Он тотчас скользит к золотой середине тона:
— Предлагаю Клязьминское водохранилище. Там красотища!
— Я знаю.
Теперь Влас морщится от боли, угадав, что я вспомнила, как мы бывали там с тобой.
— Или в Лосиный остров можно забуриться…
Я смотрю на него, не говоря ни слова, и уже вижу, что именно произойдет через полчаса, когда мы выедем за город, окунемся в золото подкрадывающейся осени, захлебнемся синью неба, которое сегодня неправдоподобно синее даже над Москвой. Так будет. Я не могу поступить по-другому, потому что иначе это буду уже не я. Все другие варианты неприемлемы.
