Джудит Тарр - Трон Исиды
— Любимая? Тебе хорошо?
— Больше, чем хорошо, — ответила она, но в этих словах было что-то недоговоренное.
Сердце его чуть не остановилось, а потом снова забилось с бешеной силой.
— Ты заболела?
— Ох, нет. Я здорова.
— Диона?..
Она слегка откинула голову, чтобы видеть лицо мужа, казавшееся сейчас таким большим, его огромные глаза и четко очерченный подбородок.
— У меня будет ребенок.
Голос ее прозвучал удивленно. Но что здесь удивительного, если она давно знает об этом — как все женщины, прежде чем решатся сообщить такую новость мужчине…
Но внезапно все значение сказанных ею слов обрушилось на него, словно лавина на голову — как он, разрази его Тифон[59], мог не подумать об этом. Только низшие боги могли бы ответить ему.
— Ты… — произнес он. — Ты…
— Я беременна. — В голосе его жены прозвучал едва уловимый упрек. — В мои годы… Это неприлично.
— Так ты не… не хочешь…
Потрясенный этим известием, Луций не мог разобраться в своих мыслях и чувствах. Он не понимал себя.
Разволновавшись, Диона оттолкнула его и встала.
— Конечно, хочу! Но я еще не привыкла к этой мысли. Я только сегодня убедилась… Мне казалось, я всего лишь мечтаю о ребенке — или просто глупа и смешна. Но сегодня ночью я попыталась прибегнуть к магии, чтобы угомонить наших сорванцов, и теперь сомнений не осталось — это случилось.
— Но, ради всего святого, объясни, при чем здесь…
Диона была необычайно терпелива и спокойна.
— Мы, слуги богини, ее плоть на земле… теряем самые щедрые дары, когда носим под сердцем ее детей. Именно ее — понимаешь? — ведь это она одаривает их магией. Клеопатра полностью утратила свой дар во время беременности. Я оказалась счастливее — или несчастливее, как тебе больше понравится. В отличие от Клеопатры у меня только сыновья, как и во всем моем роду. И я — не избранница богов.
Неожиданно Луция охватил ужас.
— Тогда как же ты себя защитишь?
— Ничего страшного. — Она гладила его по голове, словно одного из своих сыновей. — Все будет хорошо, успокойся. Меня защищает богиня. Ее покрывало всегда надо мной — оно такое плотное, что моя магия не может пробиться сквозь него. Как же я была глупа — не поняла сразу, только сегодня ночью. Думаю, срок уже месяца три.
— Но…
— Я уже тебе сказала — я отказывалась допустить такое. У женщин иногда случаются кое-какие нарушения. Но не так долго. И магия творит странные вещи — с теми, кто ею обладает.
— Так ты утратила свои магические свойства — как…
— Ох, нет. Наоборот, они усиливаются — по-своему. Богиня делает нас сильней, чем прежде.
— Я знаю, что мне делать, — негромко проговорил Луций.
— Сейчас ничего не надо делать, перебила его Диона. — Пока я не рожу ребенка и не выкормлю его. Такова воля богини. — Это прозвучало подобно молитве.
— Но мое слово что-то значит?
Диона заморгала огромными черными глазами, искренне удивленная.
— Конечно! Ведь в том, что ребенок существует, наполовину твоя заслуга.
— Всего лишь наполовину?
— Да. Будь ты любым другим мужчиной, женатым на любой другой женщине, все было бы иначе. Но это дитя богини.
— Я могу это оспорить.
— Надеюсь, что нет, — ответила Диона, невозмутимая, как всегда. — Аполлонию дважды выпадал выбор — к счастью, родились мальчики. Если бы он не позволил оставить их, на всем свете не было бы женщины несчастнее меня. И я почти наверняка взбунтовалась бы.
Луций взглянул жене в лицо — красивое лицо чужестранки — и вздохнул.
Она нахмурилась.
— Ты сердишься на меня?
Конечно, он сердился. И она больше не может провидеть. Его жена стала такой же, как любая обычная женщина.
Но Диона не была обычной женщиной. И никогда не сможет стать ею. Луций погладил ее по щеке кончиками пальцев.
— Нет, любовь моя. Я не сержусь. Я только… просто я удивлен. И рад.
Он действительно радовался, но это чувство было для него новым — никогда женщина не говорила ему, что он станет отцом. Это было невозможно выразить словами, даже внушало трепет, нечто сродни ужасу — неудивительно, что она кажется такой напуганной.
Луций попытался объяснить ей свои чувства — но был он по-прежнему не поэтом и смог только произнести:
— Да, рад. И у меня нет слов, чтобы выразить свою радость.
— Даже если родится дочь?
— Еще одна Диона? — Он улыбнулся. — Надеюсь, что так и будет.
— Или еще один Луций Севилий. — Рука Дионы легла на живот, который пока не выдавал никаких признаков зародившейся в нем жизни. Его рука легла на ее руку, и она улыбнулась — улыбка была немного неуверенной, но храброй. — Мальчишки — ужасные сорванцы. Но если сын пойдет в тебя, это я выдержу.
— Может быть, боги благословят его. Или ее — если таково будет их желание, — сказал Луций.
Улыбка Дионы была единственным благословением, в котором нуждался он сам. А что до ребенка… боги о нем позаботятся. Он должен довериться им — хотя бы на этот раз.
30
Друг Антония, Планк, танцевал перед сливками двора — с ног до головы раскрашенный синей краской, увенчанный венком из камыша и с рыбьим хвостом. Сливки двора, купаясь в реках вина, пока Планк делал вид, будто плавает в воде, пели — иногда даже в такт — стихи, которыми сопровождался танец. Планк был Главком[60] — морским богом. Двор был самим собой: закадычные приятели Антония, его Неподражаемые; римские лица вперемешку с греческими — все без исключения багровые от вина и обильной трапезы.
Платье Клеопатры, усыпанное жемчугами, напоминало изысканный, одновременно бледный и яркий, как луна, каскад до самого пола. В волосы были вплетены жемчужные нити, длинные перлы качались в ушах. Жемчуга унизывали руки и пальцы. Царица казалась таким же сказочным существом, как и благородный обнаженный римлянин с синим телом и рыбьим хвостом, извивающийся на полу. Антоний, прислонившийся к ней плечом, выглядел почти прозаически: он восседал на пиршественном ложе в хитоне из куска раззолоченной материи; плащом служила обычная и вполне земная львиная шкура, а из головы царя зверей соорудили шлем. Сейчас плащ валялся на ложе, а в обеих руках Антония были кубки с вином: один принадлежал ему, другой Клеопатре — время от времени, поднося кубок к губам своей царицы, он поил ее лучшим цекубским вином. На мгновение — ради шикарного жеста — он обменялся с нею кубками, и Клеопатра тут же поняла, что вино в его кубке было почти не разбавлено водой, хотя она и велела соблюсти пропорции как положено, а не так, как любят македонцы.
Радостные крики и вопли Неподражаемых слышались даже за воротами дворца. Луций Севилий, гаруспик, прибыл с опозданием — к середине представления, разыгранного Планком. Он извинился и обежал глазами залу. Возле двери осталось свободное ложе. Место это считалось непочетным, и даже могло быть воспринято как оскорбление, но Луций пребывал вовсе не в том расположении духа, чтобы обращать внимание на пустяки. Он принял вино из рук слуги, попросил наполнить для него блюда, вынул из складок тоги салфетку и разложил перед собой. Мысли его занимало вовсе не пиршество, но он приказал себе быть если не учтивым и веселым, то по крайней мере спокойным и вежливым.
Однако, глядя на Планка, сохранить спокойствие было трудно. То, что благородный римлянин такого ранга танцует, — само по себе скандально. Но то, что Планк, синий, как гиперборейский[61] варвар, прицепивший сзади рыбий хвост, играет роль низшего божества, — просто уму непостижимо.
— Ты похож на деву-весталку[62] в борделе, — заметил Антоний, садясь на краешек ложа возле Луция Севилия и накладывая себе еды с одного из нетронутых блюд.
— Неужто я несносный? У меня что, на лице все написано?
— Кто-кто, а я-то тебя отлично знаю. Как поживает твоя госпожа? Хорошо ли она себя чувствует?
— Очень хорошо. — Луций Севилий, обрадовался возможности переменить тему. — Но немножко необычно. Она хочет ребенка.
— Наверное, как и все женщины, — Антоний прилег, опираясь на локоть. Чувствовалось, что царь Востока в ударе: беспечный, довольный; он наблюдал за весельем, еще больше разгоревшимся после танца Планка. Однако зрелища на сей раз были намного пристойнее и успокаивали душу — появились флейтистки и кифареды[63]. — Ты думаешь, я слишком далеко зашел?
Луций слегка пожал плечами и протянул руку за засахаренным миндалем. На его вкус, орехи были слишком сладкими. Он отхлебнул из кубка вино, разбавленное водой, ему понравилось.
— По-твоему, здесь не место обсуждать такие вещи, — не унимался Антоний, — даже если бы ты и хотел. Да? Но где найти лучшее место? Нас никто не слушает — кроме тех, кто имеет на это право; впрочем, здесь можно доверять всем без исключения.
