Кэтрин Скоулс - Чужая жена
— Мне бы хотелось выращивать ананасы, — отозвался Питер. — Я слышал, что если срезать листья с верхушки и воткнуть их в землю, они прорастут.
— Так и есть, — подтвердила Мара. — То же самое с папайей. Можно просто отломить веточку и воткнуть ее в землю. В сезон дождей здесь все стремится к жизни.
— Я бы хотел, чтобы и мы могли поступить так же, — тихо проговорил Питер. — Исчезнуть и затеряться подальше от людей.
В его голосе Маре послышалось смятение — он разрывался между этим миром и тем, которому принадлежал. Она вспомнила фотографию, где он был запечатлен со своей семьей. Вспомнила счастливые, невинные лица детей. Вспомнила о том, как Питер обнимал жену за плечи. И глубоко вздохнула, сжав руками ветвь дерева.
— Ты же знаешь, что мы не можем так поступить. — Она говорила едва слышным шепотом. Высказав эти слова, она почувствовала их правильность. Умом она уже искала выход из этого положения, и теперь он обрел силу слов, однозначных и ясных.
С болью в глазах Питер кивнул.
Мара еще раз вдохнула поглубже. Теперь перед ее глазами стояло уже лицо Джона. Не того далекого, обозленного, загнанного в угол мужчины, которым он был последние несколько месяцев, а Джона, который с непередаваемой радостью приветствовал ее приезд в приют. Того, который бережно обтирал ее лицо губкой, когда ее свалила малярия; того, кто с бесконечным терпением обучал ее всему новому по приезде в Африку. Того, кто стоял рядом с ней у входа в пещеру и умолял пообещать, что она никогда не покинет его. Ей почудилось, будто земля, свидетель ее обета, следит за ней сейчас.
— Даже если бы ты был свободен, я бы не смогла быть с тобой.
— Я знаю, — просто ответил Питер.
Нотка безысходности, прозвучавшая в его голосе, пронзила ее сердце. Тут же захотелось взять свои слова обратно, сказать, что все неправда и что выход есть всегда. Вместо этого Мара лишь закусила губу, а все ее возражения так и остались невысказанными. Долгое мгновение она не могла подыскать слова, чтобы произнести хоть что-нибудь. Поэтому когда она наконец заговорила, слова показались ей далекими и невесомыми, словно внизу остался тяжкий груз, который она носила с собой все эти дни.
— Нам бы встретиться раньше, в другое время, в другом месте… когда мы были молоды.
— На Бонди Бич, — голос Питера отозвался эхом ее внутреннему голосу. — Я как будто вижу тебя там: нос, обгоревший на солнце, полотенце на плечах, купленное по случаю модное бикини…
— Я не носила бикини, — возразила Мара, — тогда все носили купальный костюм с юбочкой. Да и вообще, я ни разу не была на Бонди Бич — в ту пору я жила в Тасмании, если ты помнишь. Но даже если бы я попала на Бонди Бич, ты бы на меня даже внимания не обратил.
— Ты права, — внезапно согласился Питер. — Я с детства любил блондинок! — В темноте сверкнули его зубы — он улыбался.
В ответ Мара шутливо оттолкнула его. Но едва ее рука коснулась его плеча, он обернулся к ней. Оба замерли, глядя друг другу в глаза. В полной тишине Мара услышала, как гулко бьется ее сердце. Она осторожно убрала руку, не зная, куда ее девать, и та беспомощно повисла вдоль тела.
В следующее мгновение Мара поняла, что ее тянет к Питеру как магнитом. Чтобы не поддаться этому притяжению, она вцепилась в ветку обеими руками, словно для нее это была единственная надежда на спасение.
В повисшем молчании все звуки ночи: шорохи насекомых, перекличка ночных птиц, верещание обезьян в глубинах саванны, — казалось, обступили их со всех сторон.
— Я не стану тебе писать, — наконец отозвался Питер. — Пришлось бы подбирать слова, на случай, если письмо прочтет кто-то еще. Даже если это не так, я все равно не смогу избавиться от ощущения посторонних глаз. И ограничусь набором любезностей. А я этого не хочу, лучше я запомню нас такими, какими мы были. Запомню этот день. — Он наконец отвел глаза, и взгляд его невольно скользнул по еле угадываемой в темноте среди деревьев и скал тростниковой хижине.
— Я тоже, — прошептала Мара. Их нежданная любовь представлялась ей вроде затаившегося под кожурой в мякоти плода маленького семени, беззащитного и совершенного. Оно в безопасности, пока о нем никто не знает.
— Не будем строить иллюзий, — сказала она. В ее голосе прозвучала неожиданная для нее самой твердость. Как будто ее устами заговорила дремавшая до поры глубинная житейская мудрость, заставлявшая ее произносить слова, в которые она если и верила, то лишь наполовину, но которые, тем не менее, казались ей единственно правильными в эту минуту. — Мы можем сейчас разрушить нашу жизнь и до конца своих дней сомневаться, надеяться, ждать чего-то, переигрывать все заново. И в конце концов возненавидеть друг друга за это. — Она повернулась лицом к Питеру, чувствуя острую потребность высказать ему все, заставить его понять ее. — Мы должны договориться сейчас, что никогда больше не увидимся. Только так мы сможем все сохранить.
— Мы никогда больше не увидимся, — повторил Питер. Его голос дрогнул. — Но здесь, сейчас, я хочу тебе сказать — я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать. На самом деле люблю.
Мара увидела слезы, блеснувшие в его глазах.
— Я тебя тоже люблю. И буду любить всегда.
— Я не хотел, чтобы так получилось, — сказал Питер. — Мне следовало с самого начала знать, что с тобой я не смогу работать так, как с остальными, ведь ты не актриса, а это значит, что профессиональных барьеров для тебя нет. — Он покачал головой. — Но дело даже не в этом. Дело в том, какая ты. Я никогда не встречал никого, кто был бы похож на тебя, Мара. Я люблю тебя всю, с головы до ног.
Он замолчал, и непреодолимая тишина пролегла между ними. Мара чувствовала, что ее одолевает глубокая печаль. Когда она наконец смогла выдавить из себя хоть пару слов, ее голос прозвучал слабо и невыразительно:
— Я не знаю, как смогу жить без тебя.
Питер заглянул ей в глаза.
— Сможешь, я знаю. Ты сильнее, чем ты думаешь. Я всегда видел в тебе эту силу и вижу даже сейчас. Ты очень сильная.
Мара впитывала в себя его слова. Она хотела сохранить их, как тайный источник силы, которым можно будет воспользоваться в трудную минуту.
Внезапно тьму разорвал луч прожектора, осветивший водопой. Полоса черной воды превратилась в сверкающий океан; ночной бриз слегка волновал его поверхность. Освещенные сбоку, камыши на болоте отбрасывали длинные тени на илистые берега. Словно во сне, все казалось залитым серебром.
Со стороны приюта донеслись едва слышные рукоплескания. Секунду спустя загорелся второй прожектор. Две зебры, пьющие воду недалеко от берега, были застигнуты лучом света; их черно-белые спины отчетливо выделялись на фоне серебристого пейзажа. Они встревоженно осмотрелись и вернулись к своему занятию. На дальнем берегу показался бегемот, вразвалку бредущий вдоль болота. Следом за ним появилась газель, изящная и робкая, и, освещенная лучом прожектора, прокралась к переливающейся серебром соляной насыпи — голова ее ритмично раскачивалась в такт движениям, когда она принялась слизывать соль.
— Животные не кажутся испуганными, — прошептал Питер.
— Они думают, что это лунный свет, — ответила Мара.
Мара и Питер долго стояли там вдвоем, наблюдая за животными, бродившими в свете прожектора, будто актеры на сцене, исполняющие роль. Возможно, так продолжалось считанные минуты; возможно — прошли часы. А затем, проследив взглядом за водяным козлом, который направился к краю освещенной равнины, Мара заметила — там, в тени, что-то происходит. Огромные серые глыбы, словно плоть от плоти земли, внезапно зашевелились. Чем ближе подходили они к свету, тем отчетливей становились тени и тем узнаваемей становились они. Мара застыла от напряжения, когда разглядела колеблющиеся очертания хоботов, толстые округлые ноги, маленькие хвосты, сверкающие бивни. Ей еще никогда не доводилось видеть так много слонов близко к приюту. Разумом она понимала, что сухой сезон подходил к концу и добраться до воды было не так-то и легко. Но, наблюдая за тем, как слонихи с детенышами заходят на глубину водопоя, чтобы попить и поиграть друг с другом, а старые самцы стоят по бокам, покачивая своими тяжелыми головами, словно удивляясь увиденному, Мара на миг поверила в то, что стадо направила сюда какая-то сила свыше — в знак будущего счастья и нерастраченных надежд.
Она повернулась к Питеру, влекомая непреодолимым желанием разделить с ним чувства, вскипевшие в ней. Их глаза встретились, и волна нежности, глубокой и всепоглощающей, захлестнула их. В этот миг Мара прониклась верой в то, что все будет хорошо. Огонек любви в них не погаснет — он будет источником силы, уповать на который им придется долгие годы.
16
Мара стояла посреди гостиной, озираясь, будто очнулась в незнакомом, давно забытом месте. Коллекция старинной утвари, собранная еще Элис, вновь была расставлена по полкам серванта. Первоиздание Хемингуэя и жизнеописания знаменитых охотников, позаимствованные из собрания Руди, вновь уступили место классикам в кожаных переплетах, составлявшим библиотеку Джона. Табурет в чехле из зебровой шкуры исчез, словно его и не было, как, впрочем, и другие предметы, завезенные для антуража. Со спокойной совестью Мара могла доложить Карлтону, что все, что было убрано или переставлено для съемок, вернулось на свои места. И все же ее не покидало чувство, что что-то не так, что-то изменилось в самой атмосфере комнаты, как будто она пережила загадочное превращение, невидимое на первый взгляд. Впрочем, это чувство могло быть и следствием знания, что многие вещи, которые, казалось, застыли на месте, в действительности объявились здесь после временного отсутствия. Словно прошлое ослабило свою незыблемую власть над предметами и Рейнор-Лодж вырвался из его плена, а значит, все может измениться еще раз. Взгляд Мары пробежал по привычным корешкам книг домашней библиотеки, остановившись на потертой позолоте сказок братьев Гримм. «Давным-давно на белом свете…» — прочитала она одними губами и про себя добавила: «За тридевять земель, а именно в Сафариленде».
