Тони Парсонс - One for My Baby, или За мою любимую
— Я сделал тебя! Ты проиграл! Я надрал тебе задницу! — орет Скала перед распростертым на ринге Билли Ковбоем. — Ты слабак! — И он для убедительности показывает средний палец сопернику, который не проявляет ни малейших признаков жизни. — Знай свое место и заткнись навсегда! Ты слабак!
Скала отворачивается от поверженного врага, собираясь забраться на канаты ринга, чтобы пообщаться с толпой поклонников, большинство из которых — грузные подростки в спортивных костюмах. Рефери уходит к судьям, чтобы окончательно решить исход боя, и именно в этот момент Билли Ковбой внезапно вскакивает на ноги, так что шнурки на его борцовках взлетают вверх, и один из его юных прихвостней подсовывает ему под канаты металлическую урну.
— Все ясно, — небрежно бросаю я. — Можно подумать, что у них как по заказу в углу очутилась эта урна. Ну так, на всякий случай.
— Тише ты! — шипит на меня бабуля.
— Поклонись своему повелителю! — орет Скала. — Смирись, слабак! Ты проиграл! Скала победитель! Скала швырнет тебя к дереву скорби!
Десять тысяч голосов отчаянно призывают Скалу обернуться, но, несмотря на этот призыв, Билли Ковбой умудряется подползти к сопернику и со всего маху обрушить ему на спину серебристую урну. Скала валится с канатов, как подстреленная увесистая птица с ветки.
Впервые за время передачи мне начинает казаться, что все же в этом сомнительном проекте кто-то действительно может получить увечья.
— Что случилось с рефери?! — открыто возмущаюсь я. — Как он мог такое допустить?
— Ну как же вы не понимаете? — пожимает плечами Изюмка. — Если бы рефери мог предвидеть каждую деталь, программа не была бы похожа на правду.
Изюмка и бабушка удивленно смотрят на меня. Разве можно быть таким тупым?
Потом они снова устремляют взгляды на экран, причем с таким видом, будто то, что они только что наблюдали, было не спортом и развлечением, а проявлением величайшей мировой несправедливости.
25
— Вы спите с Ольгой? — хмуро спрашивает меня Лайза Смит.
— С Ольгой? — тут же удивленно переспрашиваю я.
— С Ольгой Симоновой. Она учится у вас, в группе продвинутых новичков.
Лайза Смит прищуривается и внимательно смотрит на меня поверх своих очков для чтения. С другой стороны тонкой, как фанера, двери ее кабинета слышен смех учеников, шарканье ботинок, ритмичный японский говор.
— Она мне знакома.
— Я это понимаю. Вот только насколько знакома?
В школе Черчилля снова царит напряжение, граничащее со скандалом, и Лайза Смит сверлит меня взглядом, как готовящаяся к нападению близорукая хищная птица. Я снова стал объектом ее внимания, поскольку полиция не стала выдвигать обвинения против Хемиша за его поведение в общественном туалете на Хайбери-Филдс. Итак, пойманного на крючок гомосексуалиста все же отпустили. Мой коллега так обрадовался этому факту, что почти сразу же отправился на Лейчестер-сквер и предложил заняться оральным сексом полицейскому, переодетому в штатское.
Я открыто восхищаюсь этим человеком. В школе Черчилля полно симпатичных и умных юношей, за которыми имеет смысл побегать. Это и гладенькие азиаты, и спокойные индусы, и энергичные итальянцы, но Хемиш даже близко к ним не подходит. Он обладает удивительной способностью разделять работу и досуг, да так, что мне остается только ему позавидовать.
— Я не спал с Ольгой. Клянусь своей жизнью.
— Это правда?
Это действительно так. В воскресенье утром мы с Ольгой поднимались на Примроуз-Хилл. Это единственное время суток и день недели, когда она не занята ни в школе иностранных языков Черчилля, ни в баре «Эймон де Валера». Мы смотрели вниз на панораму Лондона и держались за руки, а затем долго гуляли по городу, и она даже разрешила мне поцеловать себя в губы после сытного английского завтрака.
Мы с Ольгой бродили вдоль каналов по северной части Лондона, смотрели на разные судна и баржи, а я обнял ее одной рукой за талию и наслаждался, ощущая ее молодость и неуемную энергию. Что теряется с годами, так это нескончаемая юношеская энергия, бьющая через край. Днем мы продолжили нашу экскурсию по городу, в районе Кенвуд-хаус я угостил ее мороженым, а она рассказывала мне о своем доме, о своих мечтах и о том парне, которого оставила на родине.
Но я не спал с Ольгой. Еще нет. Я жду того момента, когда для меня в этом отношении зажжется зеленый свет.
А почему бы и нет? Кто от этого пострадает?
_____Выйдя из кабинета Лайзы Смит, я вижу, что в коридоре меня поджидает Хироко. Она делает вид, что внимательно изучает доску объявлений: кто и где сдает комнаты, продает котелок для варки риса, ищет дешевый велосипед. Но когда я приближаюсь, она сразу поворачивается в мою сторону. Черные волосы занавесью падают ей на очки, и мне становится тревожно: а вдруг она сейчас тоже спросит, не сплю ли я с Ольгой Симоновой?
Однако этого не происходит.
— Я хочу извиниться, — заявляет Хироко.
— Но ты ни в чем не провинилась.
— За то, что в тот вечер стояла перед твоим домом. Я просто подумала… ну, не знаю. Я подумала, что нам было хорошо вместе. Тебе и мне.
— Нам действительно было хорошо вместе.
— Я не знаю, что случилось.
А я не знаю, как ей все объяснить.
«Ты слишком уж заботилась обо мне, — рассуждаю я про себя. — Но если бы ты узнала меня — по-настоящему узнала, — ты бы поняла, что я не достоин этого. Ты такая добрая, очаровательная, благородная, настоящая и великодушная… А я не обладаю ни одним из этих качеств, то есть теперь не обладаю. Ты меня не так поняла. И я испугался. Никогда никому не давай столько власти над собой. Не делай этого, Хироко».
— Ты обязательно еще встретишь кого-нибудь, — вместо всего этого говорю я. — В мире очень много хороших парней. И ты можешь начать питать чувства к одному из них.
— Но я уже встретила тебя.
Она улыбается, и есть в этой улыбке нечто непостижимое, что заставляет меня сомневаться. Мне кажется, будто Хироко знает что-то такое, что мне познать вообще не дано.
Никогда.
Витрина «Шанхайского дракона» украшена цветами и огоньками. Цветки персика, апельсина и нарцисса подсвечиваются красными фонариками, в которых горят настоящие свечи. В ресторане витают всевозможные приятные ароматы. Здесь уютно и светло, особенно по сравнению с улицей, серой от дыма, который нескончаемым потоком льется по Холлоуэй-роуд. На двери вывешена табличка «Закрыто», но сегодня ресторан выглядит даже более гостеприимным, чем обычно.
Мы стоим на улице и молча взираем на это маленькое чудо, расположившееся на одной из деловых улиц северной части Лондона. Моя мама, бабушка, Ольга и я — мы не торопимся входить, с удовольствием купаясь в теплом свете красных фонариков.
— Как красиво! — зачарованно произносит мама.
К дверям «Шанхайского дракона» прикреплены два красных плаката с золотыми китайскими иероглифами, означающими счастье, долголетие и процветание. Здесь же, у входа, стоят две улыбающиеся фигуры: мальчик и девочка в традиционных китайских одеждах. Руки у них сложены так: кулак лежит на раскрытой ладони. Это своеобразное приветствие, принятое в Китае в канун Нового года. «Дети» выглядят сытыми, счастливыми, как ни странно, умными и, прежде всего, процветающими.
Мы звоним в дверь. За зеркальным стеклом появляется Уильям. Его круглое лицо светится от радости, пока он возится с задвижкой. Вскоре к нему присоединяется его сестра Диана. Затем сюда же подходят их родители, пухлый Гарольд и скромная Дорис, и, в довершение всего, Джордж и Джойс. Все они улыбаются от удовольствия. Никогда еще я не видел это семейство таким единодушно счастливым.
— Кун хей фэт чжой! — приветствуют нас Чаны, когда мы заходим внутрь.
— И мы вас тоже поздравляем с Новым годом! — отвечает моя мама, хотя то, что сказали хозяева, означает буквально «желаем вам процветания» и не имеет никакого отношения к Новому году. Возможно, китайцы считают, что процветание прежде всего необходимо для достижения счастья.
Я вспоминаю о том, что временами семейство Чан кажется мне английским. Это происходит, когда, например, Джордж грызет жареные крылышки в «Изысканной кухне Теннесси генерала Ли», или когда Джойс пьет вместе с моей мамой «английский» чай, или когда Дорис сморит передачи о королевской семье. Они мне кажутся местными жителями, когда Уильям и Диана говорят по-английски совсем без акцента и особенно когда Гарольд воскресным утром уходит играть в гольф.
Но сегодня Чаны выглядят настоящими китайцами.
В ресторане слышатся треск и грохот фейерверка.
— Это магнитная запись, — поясняет Уильям, закатывая глаза, как это может делать шестилетний малыш, уставший от фокусов взрослых. — Это не по-настоящему.
