Олег Руднев - Долгая дорога в дюнах
— Вас выведут.
— А если я вот этим табуретом да по башке? Кажется, вы уже имеете опыт?
В небольших глазах Спруджа промелькнула злая искра, но тут же уступила место деланному безразличию.
— Вот именно, имею. Поэтому вас вышвырнут отсюда еще до того, как вы надумаете схватить табурет. И последнее, Банга. Не вздумайте делать глупости! Предупреждаю, жизнь вашего дружка целиком зависит от вашего благоразумия. Один неосторожный шаг, и вам придется собственными руками закапывать Калниньша рядом с вашей возлюбленной мамашей. Все. Можете идти.
— Ну-у вы и чудовище!..
Спрудж снисходительно усмехнулся:
— Комплимент в устах противника всегда льстит. Спасибо, Банга!
— Но, выходит, я чуть ли не ваш пособник…
— Во всяком случае, так будут думать многие.
— А если я скажу, что перед приходом немцев подал заявление в партию?
— Как-нибудь на досуге мы потолкуем на эту тему. Если, конечно, до того вас не укокошат собственные дружки. Идите, Банга, вы мне надоели.
Бирута, как завороженная, стояла неподалеку от комендатуры, ждала появления Артура. И не поверила своим глазам, когда он вышел один, без охраны. Медленно спустился с крыльца, миновал часовых и отрешенно побрел по улице. Девушка догнала его у колодца:
— Артур!
Он обернулся, посмотрел на нее, будто не узнавая, двинулся дальше. Ей стало не по себе.
— Артур, ты что? Тебя выпустили?
Он молча кивнул.
— А Лаймон? Что с ним? Он живой?
— Живой. — Банга облизнул пересохшие губы и неожиданно покачнулся. Бирута едва успела поддержать его.
— Тебе плохо? Я провожу…
— Нельзя… Не надо… Они возьмут тебя на заметку… — шептал как в горячке Артур. — Они хотят сделать из меня приманку. Понимаешь?
Девушка ничего не понимала, но видела, как у него по щекам катятся слезы, чувствовала: произошло что-то ужасное.
Вечером Озолс долго возился с внуком. Он делал мальчишке козу, тот хохотал и бесцеремонно таскал деда за нос. А когда пролепетал что-то похожее на «деда», Якоб чуть не прослезился:
— Господи, думал ли, что доживу? Воробушек ты мой… Марта! Слыхала, как расчирикался? Дедом уж величает. Подрастай, подрастай, сорванец, я тебе лошадь подарю. Настоящую! Хочешь на лошадке покататься? Вот так… Вот так…
Марта смотрела на отца, размякшего от умиления, и не знала, как подступиться к тому, что ее больше всего волновало. Наконец, решилась, подсела рядом:
— Отец, где Артур?
Озолс поскучнел, насупился.
— Здесь, под арестом… — Голос у него стал вялый, скучный.
— Что ему грозит?
Отец молча повел плечами.
— Ты должен ему помочь.
Он опустил голову, отвернулся.
— Слышишь? Ты обязан!.. Иначе…
— Ничего я никому не обязан. Губы старика нервно кривились. — Ты не знаешь, а я видел, как они платят по векселям.
Она закрыла лицо руками, заплакала. Отец гладил ее по голове, растерянно приговаривал:
— Что поделаешь, доченька? Что поделаешь? Видно, доля у тебя такая. Никуда не денешься. Семью налаживать надо.
Марта подняла заплаканное лицо, кулаком вытерла слезы:
— Поздно, отец.
— Что поздно?!
— Ничего… Час, говорю, поздний. Эдгара укладывать пора. Ты иди!
Ребенок давно спал, а она все сидела возле кроватки, раздавленная свалившимся на нее несчастьем. От собственного бессилия становилось жутко. Где-то рядом погибает самый дорогой ей человек, отец ее ребенка, а она ничем не может ему помочь. Он даже не знает, что у него есть сын, что они рядом и думают о нем. Хуже того, она должна делать вид, что ничего не происходит.
Когда Рихард вошел в комнату, Марта ощутила настоящую физическую боль и чуть было не застонала. Но он сам был чем-то очень возбужден и не обратил внимания на ее настроение.
— Мы не могли бы с тобой поговорить?
Марта какое-то время молча смотрела на него, как бы соображая, чего от нее хотят, тяжело вздохнула:
— Слушаю тебя.
Лосберг нервно прошелся по комнате, присел на краешек громоздкого кожаного кресла.
— Я хотел бы вернуться к нашему последнему разговору в Мюнхене.
— Зачем? Разве мы не обо всем договорились?
— Договорились. И я намеревался начать оформление нашего развода немедленно по прибытии сюда. Даже списался с Крейзисом, просил, чтобы он помог уладить все с наименьшей затратой нервной энергии — и для тебя, и для меня.
— Тогда в чем же дело?
— Дело в том, что возник ряд непредвиденностей. Согласись, — затевать бракоразводную канитель в доме тестя, воображающего себя счастливым дедушкой… Да еще сразу после возвращения.
— Думаю, эта деталь не так уж существенна. В доме, не в доме… Какая, в сущности, разница? Если все решено…
— Ты права. Этим можно было бы пренебречь, но… возникли обстоятельства белее существенные.
Она внутренне напряглась, предвидя, о чем пойдет речь.
— Тебе известно, что я ехал сюда служить, Независимо от того, нравится тебе моя служба или не нравится, я считаю свой выбор правильным…
— Мне нет до него никакого дела.
— Так же, как и до меня, ты хочешь сказать? — Рихард искоса и с болью глянул на жену. — Это я давно усвоил. Так вот, я ехал сюда служить и никак не мог предполагать, что здесь окажется этот… Банга.
Марта судорожно сглотнула, стараясь не выдать волнения.
— А уж он-то чем может помешать тебе?
Лосберг выдержал ее горячечный взгляд, размеренно произнес:
— Да, в нынешнем положении он бы меня вполне устроил. А еще больше в том, какое ему грозило. Но к счастью или несчастью, это положение сегодня изменилось — Артура освободили, он дома.
Марта не поверила своим ушам.
— Что?
Ревность и злоба колыхнулись в нем с такой силой, что, появись Артур сейчас на пороге, он пристрелил бы его, не задумываясь.
— Так вот, — все больше ожесточаясь, продолжал Рихард, — с разводом придется повременить. Я не хочу стать посмешищем всего побережья. Обстоятельства складываются так, что мне придется часто бывать здесь по делам службы, и я не хочу… В общем потерпи. Война скоро кончится, и ты получишь полную свободу. Тем более, что я тебя к исполнению супружеских обязанностей не принуждаю и ничего от тебя не требую.
— Хорошо, — тихо сказала она, — Хотя я не очень понимаю, что тебя больше тревожит? Репутация или карьера?
— Довольно! — Марта никогда раньше не видела у него такого злого лица. — Я не намерен заниматься риторикой и упражняться в острословии. Предупреждаю, если тебе хоть сколько-то дорога жизнь твоего бывшего любовника, наберись терпения и будь благоразумна.
— Угрожаешь?
— Я же сказал — предупреждаю. Во всяком случае, пока.
Над морем ползло грязное месиво облаков. Вода казалась почти спокойной, но загруженный рыбой карбас еле тащился. Шла мертвая зыбь. Артур сидел на корме у руля. Думал ли он, что ему когда-то доведется водить в море такую вот артель? Голодные, полураздетые военнопленные едва ворочали веслами. А он сам? Разве он не пленный? Вон на носу с автоматом сидит Бруно, чертыхается — весь в брызгах, но ничего не поделаешь — оттуда весь карбас, как на ладони.
Артур достал сигареты, отвернулся от ветра — прикурить… И тут же поймал жадный, завистливый взгляд.
— На, кури! — протянул он пачку бледному до синевы парню.
Тот негнущимися пальцами схватил курево, беспокойно оглянулся на двух товарищей…
— Возьми себе! Оставь, говорю, пачку, — с трудом подбирая слова, сказал Банга по-русски. Помог пленным прикурить.
— Смотрю я на тебя и думаю, — подал голос насмешливо наблюдавший за ними Бруно. — Ну и чего ты добился? Держал фасон, пижонил, а толку? Все равно горбатишься, все равно тянешь лямку.
Артур демонстративно отвернулся.
— Ой-ой-ой! Какой гордый!.. Да ты хоть понимаешь, какая теперь между нами разница?
— Понимаю.
— Ну и какая?
— Кому надо, разберутся.
— Чего-чего? Это кто же по-твоему разберется? Не эти ли самые? — Он презрительно обвел концом автомата пленных.
— Найдутся. — Артур поднялся и, молча оттеснив с передней банки обоих гребцов, взял в руки тяжеленные весла.
— А вот как пульну тебе между глаз! — рассвирепел охранник. Но Банга даже не обернулся.
— Не пульнешь. Потому что ты и с автоматом холуй.
Когда закончили разгрузку карбаса, пленных и рыбу забрал лагерный конвой, Артур же, получив свою крохотную долю улова, быстро зашагал в сторону поселка. Но как ни прибавлял шаг, никак не мог отвязаться от следовавшего сзади Бруно. Со стороны могло показаться, что по берегу идут приятели. И женщины, развешивавшие сети, недобро глядели им вслед.
ГЛАВА 13
Трубачи бодро дули в свои инструменты, ярко блестевшие на солнце. Немецкий военный оркестр стоял перед зданием вокзала. Состав был уже подан. У вагонов толпились люди с чемоданами и рюкзаками. На разукрашенном гирляндами хвои и цветами паровозе белел транспарант: «Колеса вертятся для победы!»
