Александр Дюма-сын - Исповедь преступника
XVI
Я начал неутомимо работать и делал быстрые успехи. Целый день проводил я в мастерской, усваивая технические приемы искусства, посещал музеи и галереи и не стремился более никуда.
Мать часто приходила навещать меня и радостно выслушивала похвалы г-на Рица, предсказывавшего мне блестящую будущность. Сама она находила великолепным все, что выходило из-под моего резца. Первой моей самостоятельной работой был ее бюст. Я начал понемногу зарабатывать, помогая учителю в заказах.
Незаметно летели годы; я стал уже юношей и хотя чувствовал смутную потребность любви, но мечты мои были чисты и наивны: я думал не «о женщинах», как большинство молодых людей, но «о женщине», единственной, идеальной, которую я полюблю на всю жизнь.
С дочерью г-на Рица я состоял в товарищеских отношениях и, не обращая внимания на ее красоту, никогда не смотрел на нее иначе как на молодую, веселую сестру.
Видел я много дам, приходивших в мастерскую учителя; но, сравнивая их с мраморными Венерами, я находил их похожими на жалких, хотя и блестящих кукол. Часто за обедом г-н Риц говаривал:
— Боже, как скверно сложена m-me N! Какие руки! Плечи! Ни на что не похоже!
Не раз слышал я от матери:
— Работай, дитя мое, работай!.. Придет время, найдешь добрую, хорошую жену. Она составит твое счастье. Мы будем жить вместе, я стану воспитывать твоих детей!
Таков был и мой идеал счастья.
Константин, бывший старше меня на два года, смотрел на жизнь иначе. Приходя по воскресеньям из военного училища, он посвящал меня в свои мечты, далеко не поэтические, и не хотел верить, что натурщицы и модели отца не возбуждают во мне физического любопытства. Напрасно уверял я его, что ни разу не видал ни одной позирующей натурщицы, что учитель лепит их один, без моей помощи, — ветреный юноша только лукаво посмеивался и недоверчиво качал головой. Иногда я не мог удержаться от смеха, глядя, как он принимал рыцарские позы и объяснялся в любви мраморным богиням, которые выслушивали его с высоты своих пьедесталов, не меняя позы и жеста.
Считаю долгом прибавить, что я отнюдь не желаю выставить себя в лучшем свете, чем Константина: просто натуры у нас были разные, и мы, каждый в своем роде, были естественны. Ему предназначено было судьбой любить женщин вообще, а мне боготворить одну, для которой я и предназначил себя. До встречи с «нею» — искусство поглощало все мои досуги.
Г-н Риц не мог мною нахвалиться, охотно показывал своим товарищам мои работы, а те, в свою очередь, поощряли меня. До сих пор, однако, занимался я только копией и фантазией; но с натурой еще не имел дела.
Раз вечером, пока дочь его занималась музыкой, учитель сказал мне:
— Завтра вы попробуете лепить с натуры. Мне любопытно посмотреть, как вы справитесь. Приготовьте пораньше глину — натурщица придет утром.
— Натурщица?
— Да.
— Стоя или лежа?
— Стоя.
Всю ночь я не спал.
В семь часов утра глина была готова, когда вошел г-н Риц.
— Расположены? — спросил он.
— Да.
— Позавтракаем и за дело.
XVII
В девять часов в мастерскую постучались. Вошла натурщица.
То была девушка лет двадцати двух, в поношенном синем платье и старенькой шляпе. Клетчатый платок на плечах, грубая обувь, разорванные перчатки — что же удивительного? Богатая особа не станет позировать за шесть франков в сеанс!
Но голова Мариетты также не представляла ничего выдающегося: кроткие глаза, каштановые волосы, грубоватый цвет лица, курносый носик, заурядный профиль, голос приятный.
Ни к чему прибавлять, что г-н Риц обращался со своими натурщицами ласково и приветливо.
— Вы простудились, дитя мое? — спросил он, услыхав, что она раза два кашлянула.
— Да, в мастерской П*. Сначала было жарко, а потом камин потух. Ему нечувствительно, он одет.
— Над чем он работает?
— Не знаю.
— Вы не взглянули?
— Нет. Он этого не любит. Знаю только, что я стою на коленях с испуганным лицом, подняв руки вверх. Должно быть, опять «флорентийский лев» какой-нибудь.
Я невольно улыбнулся.
— Не беспокойтесь, — сказал г-н Риц, — сегодня руки не будут вверх.
— О, мне все равно. Здесь тепло.
— Ну-с, начнемте.
Мариетта отошла от камина. Я нервно мял в пальцах глину.
Не спеша сняла девушка шляпу и платок, взошла на эстраду и спокойно спросила:
— Вся фигура вам нужна?
— Да.
— Давайте позу! — сказала она и в то же время очень красиво подняла руки, поправляя косу.
Я обратился к учителю, прилегшему на диван, но он предоставил мне самому выбор позы.
— Ту самую, которую она сама сейчас приняла! — решил я не совсем уверенно.
— Хорошо!
Но Мариетта уже опустила руки.
— Поправляйте волосы, как сейчас делали! — обратился я к ней. — Не так… голову откиньте назад… поверните сюда…
И безотчетно, увлекаясь своей идеей, я вскочил на эстраду и поставил натурщицу в желаемой позе.
Смущения моего как не бывало: живая женщина перестала существовать; передо мной была мысль, форма, которую я должен увековечить. Я засучил рукава и энергично принялся за глину.
— Я тоже пойду работать, — сказал учитель, направляясь к двери, — поддерживайте огонь в камине.
— Должно быть, мне на роду написано позировать с поднятыми вверх руками! — засмеялась Мариетта.
Незаметно пролетели два часа, я работал до пота и не замечал этого, так же как не замечал и усталости натурщицы.
— Не шевелитесь, не шевелитесь! — твердил я.
— Не отдохнуть ли? — произнес вдруг позади меня голос г-на Рица.
— Хорошо бы! — подхватила Мариетта и, быстро надев юбку и платок, подбежала к камину и подкинула углей.
Я вытер мокрое лицо и взглянул на учителя, рассматривавшего мою работу.
— Удивительно! — бормотал он. — Удивительно! Я не ошибся в вашем таланте!
— Правда?
— Да. А теперь я позволю себе высказать критику. Запомните хорошенько: искусство не должно ограничиваться слепым воспроизведением природы. Искусство — это сумма правдивых красот, которую вы тщетно будете отыскивать в одном субъекте. От таланта зависит пополнить природу, схватить форму там и сям, изменить некрасивую линию, поправить воображением реальную ошибку… вложить в произведение чувство и мысль, так как мы бессильны вложить душу! Словом, тот, кто, не выходя из пределов «прекрасного», остается верным «правде», — истинный художник. Таковы: Фидий, Микеланджело, Рафаэль. Сегодня я подверг вас испытанию, и вы вышли из него с честью. Смущения и колебания не было; у вас было только естественное волнение и порывы артиста. Браво! Вы на верной дороге. Не сбивайтесь с нее. А теперь критика. Встаньте, Мариетта, примите ту же позу. Так. Вы поймали природу в одном из ее наивных движений — верный глаз! Но только поза эта хороша для каминной статуэтки, для украшения этажерки, но недостойна серьезного произведения искусства. Сюжет мелкий. Затем вы не обратили внимания на другую сторону позы. Повернитесь, Мариетта, — видите, как неграциозно сдвинуты лопатки? Голова ушла в плечи, шея в складках, спина вогнута! Статуя должна рассматриваться со всех сторон. Выходит, что движение, прельстившее вас, неудачно и требует изменения. Опустите немного руки, Мариетта, плечи у нее некрасивы, ни к чему обнажать их — округлите локти, держите голову прямо, глаза кверху. Посмотрите, сколько смысла прибавилось: лицо все видно, а не одни ноздри с подбородком. Руки с трогательной мольбой протянуты вперед, тогда как в первой позе они изображали угловатые ручки вазы. Вместо женщины, поправляющей прическу, перед вами юная мученица, наивная, готовая умереть за веру, пожертвовать прекрасной земной оболочкой ради идеи! Взгляните сзади: лопатки не уродливы, шея пряма, спина также. Теперь подумайте: удовлетворяет ли природа требованиям чистого искусства? В некоторых частях — да, в иных — нет. Вот здесь, — при этом г-н Риц с ласковой улыбкой тронул натурщицу, — здесь рука слишком тонка для торса, кисти чересчур велики, шея груба, не по росту. Ноги вверху тонки, щиколотки толсты — остальное все превосходно. Понимаете, что надо взять, а что изменить? Но это еще не все. Какой нации будет ваша мученица? Гречанка, римлянка или дитя севера? Разные типы! Как найти у натурщиц подходящую к сюжету наружность? Все это нелегко, очень нелегко! — заключил г-н Риц, проводя рукой по лбу и как бы говоря сам с собой. — Бессилие артиста — великое несчастье!
Мариетта между тем одевалась и, наконец, накинув на плечи шаль, ушла, очевидно, не поняв ни слова из объяснений скульптора.
XVIII
Величие искусства и трудности, предстоящие художнику, стали выясняться передо мной. Сколько надо мне еще учиться, чтобы создать что-нибудь самостоятельное, бессмертное! Хватит ли энергии, времени?
