Наталия Рощина - Обмануть себя
Алиса встала, раскрыла жалюзи, потому что ей стало казаться, что она задыхается без света. Не без воздуха, а именно без яркого, до слез в глазах света, дарящего жизнь всему, что так нуждается в нем. Благодатное лето давно вступило в свои права и, согревая долгожданным теплом после долгой, холодной весны, властвовало. Алиса смотрела на ярко-зеленые листья кленов на аллее возле дома, вспоминая о том, как они планировали с Гариком провести жаркое время далеко от этих мест. Сколько раз она смотрела в горящие глаза мужа, когда он обещал показать ей мир. Он был горд, что может позволить себе воплощать в реальность мечты любимой женщины. Париж — пожалуйста, Мальдивы — обязательно увидишь, Мельбурн — полетим в начале января. У него были мгновенные ответы на все вопросы. Как же он будет чувствовать себя теперь, когда все планы превратятся в каждодневную борьбу с самим собой, с непослушным телом. А его желание поскорее стать отцом… Алиса потерла пальцами виски: она даже это не смогла вовремя сделать. От одной мысли о предстоящей близости с мужем она едва не впадала в истерику. Внутренний судья с удовольствием кольнул ее в самое больное место: «Что же ты не радуешься? Теперь ты надолго освобождаешься от обязательного ненавистного исполнения супружеского долга. Ты можешь не беспокоиться, что он будет ждать твоего выхода из ванны, отбрасывать одеяло и смотреть на тебе горящими глазами. Ему не до тебя, милая, утешься!»
Алиса быстро вышла из гостиной в коридор, открыла сумочку и достала почти пустую пачку сигарет. Закурив, она увидела, как дрожат руки, и сигарета, зажатая в губах, словно исполняет замысловатый танец. Серое облако дыма переместилось на кухню. Алиса села на подоконник, прижалась лбом к теплому стеклу. Она должна перестать думать о том, что будет дальше, о том, что было. В прошлом она уже не в силах что-либо исправить, в будущем — должна постараться не наделать новых, непоправимых ошибок. Она постарается загладить свою вину перед человеком, который открыл для нее свое сердце. Ведь это так важно — знать, что ты не только любишь, но и любим, — это живительный бальзам. Она будет говорить ему о том, какой он прекрасный и любимый так же часто, как делал это он. Ей придется быть упрямой и искренней. Она поможет ему снова стать прежним. Она должна поступить так не ради Гарика или самой себя — во исполнение своей изначальной первозданной роли. В их семье обязательно появится третий, самый главный человечек. Ради этого им обоим нужно постараться перетянуть выскальзывающий канат судьбы на свою сторону. Вместе это сделать легче, они справятся.
Разрываясь между больницей и домом, Алиса не замечала времени. Говорили, что днем было очень жарко — может быть. Ей это не известно, потому что с самого утра и до вечера она была рядом с Гариком. Его давно перевели из палаты интенсивной терапии в отдельную, просторную, с окнами на восток, но проведывать мужа она смогла не так давно.
Молчанов тяжело переживал происшедшее. Несколько раз он выдергивал иглу системы, когда медсестра, дежурившая в реанимации, отлучалась. Он видел только такой выход из сложившегося положения. Ему казалось, что он готов ко всему, но случившееся показало, что он ошибался. Состояние апатии, безразличия и брезгливости, которое он испытывал длительное время, с момента возвращения в сознание, стало его спутником. Он отворачивался от врачей, медсестер, отказываясь поддерживать обычный разговор, просил не пускать к нему родителей и жену, угрожая что-нибудь сделать с собой, если к его просьбе не прислушаются. Врачи настояли на том, что было важным для Молчанова. Они убедили родственников быть терпеливыми, понимающими. Спокойствие Гарика было для них важнее эмоций негодующей Алисы и родителей Гарика, примчавшихся из Горинска, чтобы помочь своему сыну. А он не хотел никого видеть, не хотел, чтобы его увидели таким: в гипсовом корсете, с синяками, отекшей переносицей. Его упорство почти через полтора месяца пребывания в больнице удалось сломить пожилой санитарке, которая убирала у него каждое утро. Однажды, как всегда, протирая подоконник, она покачала головой. Молчанов заметил это.
— О чем это вы? — спросил он, следя за ее выражением лица. Воспользовавшись тем, что за долгий промежуток времени пациент вступил в разговор, она решила действовать.
— Да все о том, что жена твоя какой день в вестибюле проводит. Пожалел бы ее — на ней лица нет, одно страдание осталось. Вон с сигаретой стоит у березки, кто кого тоньше, уж и не знаю.
— Увидит она меня и обрадуется, сразу счастливое лицо станет, так, что ли? — зло бросил Гарик, отворачиваясь к стене.
— Дураки вы, мужики, хоть богатые, хоть без копейки, — выжимая тряпку, ответила няня. — Не прибавлял бы ты ей горя, милый человек. Родные, поди, друг другу-то. Или вы так договаривались, чтоб вместе только в радости?
— Не было такого договора.
— Тогда вот что я тебе скажу. Зови медсестру, и пускай она жену твою приведет поскорее. Болезнь, она пройдет, а вот память о твоих слабостях остаться может нехорошая. И не испепеляй меня глазищами-то, прислушайся. Я тебе в бабки гожусь. Плохого не посоветую. Хватит испытывать терпение женское. Не хотела бы остаться рядом, так время было укатить куда подальше, — санитарка подошла, улыбнулась, отчего ее лицо покрыла густая сеть мелких морщин.
— Не могу я таким перед ней предстать, — сквозь зубы ответил Молчанов, бессильно сотрясая в воздухе кулаком.
— Глупости это, Эдуард Михайлович. Вот увидишь, как и самому легче станет.
— Твоими бы словами…
— Да, так и будет. Все перемелется. Зови жену, не прибавляй ей страданий, не изводи.
Молчанов долго лежал, глядя в потолок. Там солнечные блики прыгали, резвились, заставляя Гарика морщиться от бессильного желания хотя бы приподняться. Он понимал, что это состояние надолго, и не мог смириться с тем, что эту беспомощность не скрыть. Его попытки предстать перед глазами Алисы прежним — сильным, благополучным, жизнерадостным — разбивались о неумолимую реальность. Прошло почти два месяца после злосчастного полета, а продвижение к выздоровлению выражалось только в том, что стала меньше болеть голова, не так ныла грудная клетка, перестав причинять боль при каждом движении. Однако ноги и нижняя половина туловища не подчинялись его командам. Они словно стали жить своей жизнью, в которой им совершенно не хотелось двигаться. Гарик сначала не мог поверить, что это происходит с ним. Он шевелит пальцем правой ноги, а ничего не происходит, левой — аналогично. О попытках встать просто лучше не вспоминать. Лицо Гарика почернело от негодования. Неужели теперь это его удел?
Желание увидеть Алису становилось все сильнее. Жена приходила к нему в снах, манила улыбкой, кружась в замысловатом танце. И от ее движений рыжие пряди волос заводили хоровод, оплетая гибкое, стройное тело женщины. Гарику так хотелось прикоснуться к этой неземной красоте, вдохнуть знакомый запах волос, от которого кружится голова. Просыпаясь среди ночи, Молчанов со злостью вытирал слезы, катившиеся из глаз. Он не мог сдержать их. Никто не увидит его таким — хлюпающим носом, с опухшими глазами, оплакивающим свою потерянную мужскую силу. Кому он нужен такой? Гарик боялся задавать себе вопросы, но все-таки желание увидеть Алису, как-то успокоить родителей все же победило отчаяние и апатию.
В одно солнечное августовское утро, после того, как медсестра привела его в порядок, Молчанов попросил принести зеркало. Глядя на свое отражение, он не узнавал себя в этом похудевшем, постаревшем мужчине. На гладко выбритом лице появились морщины, на висках — блеснули седые пряди. Рука с зеркальцем опустилась, и медсестра подошла поближе, боясь очередной вспышки неконтролируемой ярости больного, что случалось не раз. Но Молчанов приятно удивил ее.
— Спасибо, — возвращая зеркало, сказал он. — Пожалуйста, пропустите ко мне жену и родителей, когда они придут снова.
— Хорошо, — улыбнувшись, сказала взволнованная девушка, поправляя белоснежный халат.
Через полчаса Алиса уже сидела на краешке его кровати, смахивая с лица слезы. Они бежали тонкими прозрачными струйками, несмотря на то, что Алиса все время пыталась улыбаться и говорила о том, как она рада, что он разрешил ей быть рядом. Она вообще много говорила в тот свой первый приход. Гарик удивлялся ее красноречию: кажется, за всю совместную жизнь она произнесла меньше слов, чем в первые минуты этой встречи.
— Глупый, глупый, как ты мог так долго держать меня на расстоянии? Я места себе не находила, — приглаживая отросшие волосы Гарика, твердила Алиса. Волнение мешало ей сосредоточиться, и получались какие-то банальные фразы, а совсем не то, что она собиралась сказать. У нее было достаточно времени, чтобы подготовить настоящую речь, но все слова куда-то подевались, когда она вошла и встретилась с Гариком взглядом, увидела его потухшие глаза.
