Мор Йокаи - Золотой человек
А посему его преподобие взял на себя весьма трудную задачу, возжелав обратить Тимею в разумную и ясную протестантскую веру. С неофитами из иудеев или папистов ему уже приходилось иметь дело, но турчанок пока не попадалось.
В первый же день, когда его преподобие расписывал перед Тимеей прелести потустороннего мира, говоря, что на небесах нас ждет встреча со всеми близкими, кого ты любили и кому принадлежали сердцем на земле, девушка ошарашила его вопросом:
- Каждый встретится на том свете с человеком, кого он любил, или же с кем его обвенчал священник?
Вопрос был весьма каверзный, однако его преподобие как истый пуританин нашел достойный ответ:
- Поскольку исключено, чтобы человек любили другого, а не того, с кем обвенчан, и немыслимо, чтобы он не любили того, с кем его соединил узами брака священник, то нет здесь никакого противоречия. .
Однако священник счел за благо не сообщать Тимару об этом разговоре.
На следующем уроке Тимея поинтересовалась, очутится ли на том свете вместе с нею и ее отец, Али Чорбаджи.
Его преподобие затруднился с ответом на столь щекотливый вопрос.
- Но я ведь и мат буду женою господина Леветинцского? - с жадным любопытством допытывалась Тимея.
Тут уж священник с великодушной радостью ответствовал, что, по всей вероятности, так оно и будет.
- Ну, если мы окажемся в царстве небесном вместе с господином Леветинцским, то я попрошу его уделить местечко и для моего несчастного отца, чтобы он тоже был с нами. И господин Леветинцский мне не откажет, правда ведь?
Его преподобию только и оставалось, что крепко почесать в затылке да посулить новообращенной, что он доведет ее скрупулезный вопрос до Святейшего синода.
На третий день его преподобие сказал Тимару, что хорошо бы барышню окрестить да обвенчать, а уж в остальные религиозные догматы посвятит ее со временем будущий супруг.
В ближайшее воскресенье и свершилось святое таинство. Тимея впервые попала тогда в протестантскую церковь.
Этот строгий храм с гладко побеленными стенами, простым, без позолоты, амвоном произвел на нее совсем иное впечатление, чем та церковь, откуда ее однажды прогнали злые мальчишки. Там был раззолоченный алтарь, в серебряных канделябрах горели массивные восковые свечи, стены были сплошь увешаны святыми образами, курился ладан, звучало таинственное пение и по звонку колокольчика молящиеся опускались на колени; все эти зрительные образы и звуки будоражили фантазию. Здесь же на длинных скамьях сидят по отдельности мужчины и женщины, каждый кладет перед собою псалтырь, и стоит только кантору начать, вся паства подхватывает псалом и поет до конца.
А когда все смолкают, на кафедру восходит священник и приступает к проповеди без всякой торжественной церемонии - не поет песнопений, не прикладывается к чаше, не указует перстом, только знай себе говорит. Тимея из его речей ничего не понимает. Но вот что самое для нее удивительное: в церкви полным-полно женщин, и все два часа они молчат, не пикнут, рта не раскроют, даже шепотом с соседкой не перемолвятся. Жуткая церемония! Такое огромное скопище женщин, лишившихся дара речи на целых два часа. Даже воскликнуть "аминь!" в конце проповеди и то им не дозволено.
Тимея сидит в первом ряду у кафедры, подле нее - супруга куратора, будущая крестная мать, кто поведет ее к купели; крестным отцом будет сам господин куратор.
Эта церемония тоже не дает никакой пищи воображению. Сперва его преподобие произносит у купели какие-то заумные речи, но после и он замолкает; новообращенная склоняет перед купелью главу, и священник во имя святой троицы нарекает ее Жужанной - такое имя выбрали для нее крестные родители.
Затем священник обращается к крестным отцу и матери с поучением, перечисляя их обязанности, после чего крестная мать ведет новообращенную обратно к скамье. В это время прихожане встают и читают молитву - про себя, вслух молится лишь пастор, - а Тимея размышляет, с какой это стати нарекли ее Жужанной, если она была вполне довольна своим прежним именем.
Прочтя молитву, верующие вновь садятся, а кантор заводит приличествующий случаю псалом "Пастырь Израиля! Внемли", что повергает Тимею в некоторые сомнения: уж не причислили ли ее к иудеям?
Наконец все ее тревоги развеял другой пастор, помоложе; взойдя на кафедру, он произнес прекрасную проповедь, после чего вынул из молитвенной книги какую-то бумагу и зачитал оглашение: мол, наш брат во Христе, кальвинистскую веру исповедующий, высокородный дворянин, достославный господин Михай Тимар Леветинцский обручается с девицей Жужанной Тимеей Чорбаффи кальвинистского вероисповедания, дочерью усопшего высокородного дворянина, достославного господина Али Чорбаффи.
И превеликое скопище женщин ни единым словом не откликается даже на эту незаурядную новость.
Тимея примирилась с происшедшим.
От первого оглашения до свадьбы необходимо было выждать две недели. Михай каждый день наведывался к Тимее. Девушка всякий раз встречала его с искренней приветливостью, и Михай в предвкушении блаженства был на седьмом небе.
При каждом своем визите он заставал Тимею в обществе Атали; правда, компаньонка находила предлог удалиться, однако вместо нее в комнате появлялась госпожа Зофия.
Мама Зофия осыпала Михая всяческими похвалами. Уж до чего нежная да ласковая у него невеста, и с какой благодарностью поминает она славного, доброго Михая: ведь он так трогательно о ней заботился, когда они плыли на "Святой Варваре", спас ее от кораблекрушения и от турецкого плена; едва не утонул из-за нее, а затем спас ее с тонущего судна, да еще и вернулся обратно, чтобы отыскать под водой ларец со всем ее богатством. И как в опасные минуты отвлекал ее внимание разными историями и преданиями, и как отыскал для нее убежище на пустынном острове, и как выхаживал ее, хворую, - не будь его, она бы наверняка умерла... Все эти мельчайшие подробности мама Зофия могла узнать лишь от самой Тимеи, и Михай чувствовал себя счастливым, оттого что Имея их помнит. Если она рассказывает об этом госпоже Зофии, то, значит, все же любит его, полагала Михай.
- Ах, господин Леветинцский, если бы вы знали, как она к вам привязана! И Тимея не смущалась, слыша подобные высказывания. Не жеманничала, застенчиво возражая, но и не подтверждала их правоту невинным румянцем. Она выказывала себя с Михаем скромной, серьезной и послушной. Позволяла ему держать ее руку в своей, долго смотреть ей в глаза, при встрече и прощании пожимала ему руку и одаривала улыбкой.
А госпожа Зофия ухитрялась день ото для радовать Михая какой-нибудь новой подробностью из рассказов Тимеи о нем. Тимар уверовал, что он-то и есть тот счастливец, кому уготована ее любовь.
Настал день свадьбы.
Вдоль улицы длинной вереницей выстроились кареты гостей, собравшихся из далеких краев, - как в тот злополучный день. Но на сей раз никакое несчастье не нарушило торжественную церемонию.
Жених повез невесту в церковь из бывшего дома Бразовича, который ныне стал ее собственностью. Свадебный пир был устроен в доме жениха, и мама Зофия не позволила отстранить себя от предпраздничной подготовки. А вот Атали осталась в одиночестве, в бывшем отчем доме, и, спрятавшись за шторой, следила, как одна за другой проезжали мимо кареты с шаферами и подружками, с невестой, а затем с женихом, следила у того самого окна, где некогда в роковой день она поджидала прибытия собственного жениха.
Она дождалась и той минуты, когда кареты мимо дома Бразовича промчались обратно - теперь жених и невеста сидели в одном экипаже, - и долго смотрела им вслед. И если весь верующий люд молился сейчас о новобрачных, то и она наверняка просила о чем-то бога для них!
Тимее свадьба вовсе не показалась такой прекрасной, как ее расписывала мама Зофия. На пасторе не было ни парчового облачения, ни золоченой митры, священнослужители не вынесли серебряных венцов, дабы обвенчать новобрачных, не скрасили церемонию божественным песнопением. Жених в дворянском бархатном платье с аграфами и оторочкой из лебяжьего пуха выглядел весьма импозантно, только все время стоял потупясь: не научился он держать голову так высоко и гордо, как положено при дворянском парадном облачении.
Напрасно прождала Тимея и того трогательного момента, когда жениха и невесту покрывают шелковым покрывалом и они впервые как бы остаются наедине под этой святой сенью, а священник, взяв их за руки, трижды обводит вокруг аналоя. Ничего этого не было: ни питья из общей чаши, ни священного поцелуя перед алтарем, да и самого алтаря тоже не было. Был только пастор в черном облачении, который произносил очень умные слова, однако куда более завораживающе прозвучало бы сейчас "Господи, помилуй!". Жених и невеста даже не опускались на колени друг подле друга, так и были обвенчаны стоя. Протестантская свадьба, лишенная каких бы то ни было пышных церемоний, совсем не затронула буйного восточного воображения невесты: ведь Тимея из всего брачного таинства способна была понять лишь внешнюю его сторону.
