Уильям Локк - Счастливец
— Последними, дорогой Френк, — сказала мисс Уинвуд, поблагодарив его, — мы видим то, что у нас под носом.
На следующий день она пришла к Полю, увлеченная этим планом. Думал ли он когда-нибудь об этом? Он взял ее руки и улыбнулся своей веселой покоряющей улыбкой.
— Конечно, драгоценнейшая леди! — сказал он откровенно. — Но я скорее отрезал бы себе язык, чем намекнул вам на это.
— Я знаю это, мой дорогой мальчик!
— Даже теперь, — продолжал он, — я не могу освоиться с мыслью о разлуке с вами. Мне кажется это черной неблагодарностью.
— Это не так. Вы забываете, что у нас с Джемсом тоже есть честолюбие, честолюбие учителей, гордящихся любимым учеником. Если бы вы потерпели неудачу, мы оба были бы горько разочарованы. К тому же зачем вам покидать нас? Нам будет ужасно недоставать вас. Вы никогда не были наемником или оплачиваемым служащим. А теперь вы — как бы сын наш. — Слезы выступили на глазах растроганной леди. — Если вы даже переселитесь на собственную квартиру, я не отдам эту комнату нашему новому секретарю, — они были в комнате, которая в доме называлась «бюро», на самом же деле была роскошно обставленным частным кабинетом Поля, где помещалась его собственная небольшая сокровищница книг, картин, фарфора и хрусталя, собранная им за шесть лет обеспеченной жизни. — Он получит ту комнату, оклеенную обоями, которая ближе к вестибюлю. То же и в Дрэнскорте. Хотя вы и не будете больше работать на нас, мой дорогой мальчик, наш дом останется вашим, сколько вы захотите в нем оставаться, потому что мы любим вас.
Ее рука лежала на его плече, Поль склонил голову.
— Я бы хотел, — проговорил он, — быть достойным вашей любви.
Он поднял голову и встретил ее глаза. Ее рука все еще лежала на его плече. Тогда он наклонился и просто поцеловал ее в щеку.
Поль рассказал все своей принцессе. Она слушала его с горящими глазами.
— Ах, Поль, — сказала она. — Это обостренное зрение любви — у меня не было его никогда, пока не пришли вы. Я была слепа. Я никогда не знала, что существуют такие прекрасные души, как Урсула Уинвуд.
— Дорогая моя, как я люблю вас за эти слова! — воскликнул Поль.
— Но ведь это правда!
— Потому-то я и люблю вас!
Так работал и радовался жизни в этот сезон счастливейший молодой человек Лондона, зная, что близок день его эмансипации. Его переход от Уинвудов в Лигу был назначен на первое октября. Он строил большие планы расширения деятельности Лиги, мечтал о дворце для ее штаб-квартиры с развевающимся на его шпиле символическим знаменем — наглядный урок для нации. Однажды в июльский день, когда Поль дожидался полковника Уинвуда в кулуарах палаты общин, Френк Айрес остановился посреди группы деловых людей и обменивался рукопожатиями.
— Были вы опять в Хикней-хисе? Я бы на вашем месте побывал там. Взбудоражьте-ка их!
Так как в словах лидера таился особый смысл, Поль столковался с председателем отдела в Хикней-хисе, который пригласил на это совещание и секретаря местной консервативной ассоциации. В результате Поль был приглашен говорить на митинге протеста против бюджета, созываемом ассоциацией. Он выступил опять с огромным успехом. Консервативные газеты дали на следующее утро отчет о его речи. Его Софи, приехав подписывать письма в качестве председательницы фонда, привезла ему вырезки, что было очень мило с ее стороны. Сезон закончился его торжеством.
На некоторое время Поль разлучился с принцессой. Она уехала в Коус, потом в гости к своей французской родне, в замок в Дордони. Поль поехал на яхте с Чедлеями и вернулся к охоте в Дрэнс-корте. В середине сентября прибыл новый секретарь Уинвудов и получил инструкции. Потом принцесса приехала в Четвуд-парк.
— Дорогой мой, — говорила она, целуя его, — я никогда больше не расстанусь с вами. Франция перестала быть для меня Францией с тех пор, как у меня в сердце Англия.
— Вы и это помните? Моя удивительная принцесса!
Он нашел ее более женственной, более экспансивной, более очаровательно-ласковой. Разлука еще сильнее сблизила их. Когда она положила ему голову на плечо и прошептала на своем родном языке: «Мой Поль, каким пустынным и долгим временем кажется время одиночества», он собрал всю силу своей воли и всю свою гордость, чтобы противостоять безумному искушению. Он клялся, что скоро наступит время, когда он сможет назвать ее своей, и лихорадочно принялся вновь за завоевание мира.
Потом наступил октябрь, и с ним опять Лондон.
Поль одевался к обеду, когда ему принесли телеграмму с оплаченным ответом:
«Если будете выбраны местным комитетом, согласны ли выставить кандидатуру от Хикней-хиса?
Айрес».
Он, побледнев, присел на постель и перечитывал эту простую фразу. Лакей с серебряным подносом в руке стоял, дожидаясь ответа.
— Будет ли ответ, сэр?
Поль кивнул, потребовал карандаш и дрогнувшей рукой написал единственное слово: «Да».
Потом, как реакция, его охватил могучий трепет восторга, и, быстро набросив одежду, он бросился к телефону в свой кабинет. Кто должен первым узнать эту чудесную весть, как не его принцесса?
Что вакантно место депутата от Хикней-хиса, он знал, как знала вся Великобритания, потому что Понтинг, радикал, скончался внезапно за день перед тем. Но ему и в голову не приходило, что он может быть избран кандидатом.
— Я была в этом уверена, — раздался голос в телефонной трубке. — Почему же иначе лорд Френсис поручил вам выступить в Хикней-хисе в июле?
Как женщины прозорливы! Со всем своим честолюбием и политической интуицией он не предвидел этой возможности. Но она пришла. Правда, видно, что звезды в своем беге покровительствуют ему! Он знал, что другие имена предложены комитету местной ассоциации, в том числе одно очень громкое имя, предложенное центральной организацией юнионистов; было также и имя прежнего тори, который после поражения на общих выборах несколько охладел к политике и сейчас путешествовал по Дальнему Востоку. Но теперь Поль, уверенный в своей судьбе, не сомневался, что будет избран. Великая битва должна была начаться недели через две, потому что дополнительные выборы во время парламентской сессии проводятся быстро, — решительная битва его жизни, и он должен выиграть ее. Ставкой было королевство — королевство мечты всей его жизни, в которое он войдет со своей возлюбленной и завоеванной принцессой. Он наговорил в телефон массу блестящих глупостей.
Женщин очень часто упрекают в отсутствии чувства меры, но мужчинам нередко следует благодарить за это природу. София Зобраска, с детства жившая в атмосфере великих дел, ежедневно встречавшаяся с людьми, управляющими судьбами наций, два года тому назад отказавшая в своей руке человеку, от которого зависел мир в Европе, была до глубины души взволнована известием, что неведомый молодой человек может быть избран представлять интересы лондонского предместья в британском парламенте, и убеждена, что отсюда начинается великий поворот в истории человечества.
Столь же необъективно, хотя, быть может, и не так эмоционально, приняла это известие мисс Урсула Уинвуд. Она даже всплакнула и назвала Френка Айреса ангелом. Полковник Уинвуд крутил свой длинный висячий ус и был немногословен, но позволил себе налить бокал шампанского, поднял его и, сказав: — «Желаю счастья, мой дорогой мальчик!» — беззаботно опрокинул драгоценную влагу. А после обеда, когда мисс Уинвуд оставила их вдвоем, он вместо обычной сигары закурил длинную «корону» и стал обсуждать с Полем разные пути и способы выборов.
Несколько следующих дней Поль жил в вихре телефонных звонков, телеграмм, писем, поездок по Лондону, интервью, головоломных вопросов и повторений своего политического кредо. Но исход выборов можно было считать заранее решенным. Его молодость, могучая красота, его душевный огонь и красноречие, его магическая сила, внушившая столь многим веру в него и сделавшая его Счастливым Отроком, пленяли людей с неразвитым воображением. Перед собранием мудрецов и поэтов Поль, возможно, не имел бы ни малейшего шанса. Однако его призыв был обращен к купцам и ремесленникам, на которых он действовал, как действует герой мелодрамы на зрителей галерки. Для них он являл собой символ надежды, силы и безусловного торжества.
Так на тридцатом году жизни Поль был избран кандидатом от консерваторов предместья Хикней-хис и оказался на пороге великих дел, для которых считал себя рожденным. Он написал небольшую записку Джен, сообщая ей эту новость. Написал также Барнею Билю: Дорогой старый тори, думали ли вы когда-нибудь, что маленький оборвыш Поль будет вашим представителем в парламенте? Извлеките свой старый фургон, выкрасьте его в голубой цвет, сделайте надпись: «Ал здравствует Поль Савелли!» и вместо циновок и щеток наполните его брошюрами, в которых говорится о том, какой замечательный малый этот П. С. Поезжайте по улицам Хикней-хиса и говорите, если вам угодно: «Я знал его, когда он был малышом — вот таким». А если вам захочется быть таинственным и романтичным, говорите: «Я, Барней Биль, первый дал ему возможность счастья», как и было на самом деле, мой дорогой старый друг, и Поль не может забыть этого. О Барней! Это слишком чудесно! Если я пройду на выборах, то расскажу вам одну вещь, которая вас огорошит. Это будет осуществлением всех тех глупостей, о которых я говорил вам на пустыре в Блэдстоне. Дорогой старый друг, вы дали мне первое истинное воспитание, и нет другого избирателя в Хикней-хисе, который мог бы голосовать так, как вы, за своего собственного и лично подготовленного кандидата.
