Кэтрин Лэниган - Волшебное очарование Монтаны
Остин ощутил, как его обволакивает атмосфера ненавязчивого дружелюбия, как будто и боль, и страхи остались за порогом дома. При виде старинных газовых светильников, дорогих зеркал, буфетов с богатой резьбой, покрытых парчой диванов и стульев в викторианском стиле у него возникло чувство, будто он попал в иной мир, в иное время.
- Ты не коллекционер? - спросил доктор.
- О нет. Я слабо разбираюсь в антиквариате. Доктор впихнул Остина в смотровую и похлопал по белому столу, крытому бумажной простыней.
- Прежде всего скинь штаны.
- Разумеется, - ответил Остин и снял джинсы. Оставшись в боксерских трусах, он лег на стол для осмотров и вытянул поврежденную ногу.
- Дробь? - спросил доктор, всматриваясь в рану то сквозь, то поверх очков с бифокальными линзами.
- О да, сэр.
Доктор хмыкнул, а потом расхохотался так, что его обширный живот заходил ходуном.
- Эй, парень, ты мог бы вытащить эту дрянь пинцетом без моей помощи.
Остин уставился на него в изумлении.
- А вдруг заражение? И потом, мне нужно.., болеутоляющее.
- Болеутоляющее? - переспросил доктор, выпучив и без того круглые карие глаза.
- Да, сэр. Демерол. Перкодан. Когда мне оперировали колено, то давали демерол.
- Оперировали колено? - вновь переспросил доктор, продолжая таращиться на Остина.
- Да, сэр. Разрыв связки. Травма при катании на лыжах.
Доктор хмыкнул, развернулся и молча вышел. Остин слышал, как он прошагал тяжелой гулкой поступью по коридору. До ушей Остина донесся звон стекла, хлопок дверцы шкафа. Доктор не заставил себя ждать.
- Вот "Дикий турок", - заявил он, подняв бутылку. - Вот "Черный Джек". Чем не болеутоляющее? -Он до краев наполнил два стакана. - Тебе достанется "Дикий турок". Я не трачу свою лучшую выпивку на пациентов. Опрокинь это внутрь, сынок, и я возьмусь за работу.
Остин не смог скрыть недоверчивую улыбку.
- Вы шутите.
- Прекрасно, - промолвил доктор, пожав плечами, и потянулся за стаканом Остина, - будь по-твоему. Хорошей выпивке незачем пропадать.
- А как насчет демерола?
- У меня его нет.
Остин глубоко вздохнул, выхватил виски из рук доктора и осушил стакан единым духом.
- Так-то лучше, - улыбнулся доктор и поставил стаканы на металлический столик на колесиках возле стола для осмотров.
Затем он уложил Остина на спину. Натянул перчатки, достал стерильные инструменты, склонился над ногой Остина и стал с осторожностью промывать рану и извлекать дробинки.
Его осторожность и стремление не причинить лишнюю боль тронули Остина до глубины души.
- Кто подстрелил тебя, сынок?
- Я предпочел бы не говорить.
- Не волнуйся. Хоть ты и новичок здесь, но ты мне по сердцу. Я ничего не скажу тебе во вред.
- Это была.., женщина.
- Женщина? Ха! - взревел он. - Единственная чокнутая в этих местах, которая сначала стреляет, а потом спрашивает, - это Аделаида Скай, но она мертва.
- Тогда это кто-то из ее семейства.
Доктор выпрямился, зажав в пинцете дробинку.
- Моника? А что ты натворил?
- Мне стыдно признаться, - стушевался Остин, закатив глаза.
- Судя по тому, как ты покраснел, думаю, ты разделяешь мое мнение, что она - самая миленькая женщина в этом городе, а возможно, и во всей Монтане. Правда, я повидал не так уж много мест.
- Зато я повидал немало и еще не встречал такой, как она, - кивнул Остин.
- Уверен, что Моника нигде бы не затерялась. Она неповторима.
- И не только внешностью. - Опершись на локти, чтобы увидеть реакцию доктора, Остин выпалил:
- Она даже не взглянула, кто я такой. Она просто.., выстрелила в меня!
- Тогда это точно Моника! - захохотал доктор.
- У нее не в порядке с головой?
- Местные говорят, что она чокнутая. Дескать, тронулась рассудком.
- Это правда?
- Я бы так не сказал. А как по-твоему? Остин опустил глаза на свою окровавленную ногу.
- Откровенно говоря, если бы я был женщиной и жил в глуши, как она, то я бы тоже, наверное, одичал. Она сказала, что недавно умерла ее бабушка.
- Это правда. Ада была замечательной женщиной. В свое время она была красавицей, - задумчиво промолвил доктор. - Долгие годы Ада страдала от эмфиземы. Она умерла в середине девяностых, а появилась здесь семнадцатилетней невестой Фостера Ская в двадцать восьмом. Я помню, как еще ребенком думал, что Ада - это мой идеал женщины. Она была ангелом. Клянусь, что ее смерть для меня так же болезненна, как и для Моники.
По тому, как говорил доктор об Аделаиде Скай, Остин сделал вывод, что старик был влюблен в нее.
- Ужасно, но я наступил на ее могилу.
- Не стоит сокрушаться.
- То есть?
- Перед смертью Ада в точности указала Монике, где и как ее похоронить. Иногда она совершала глупости, и это была одна из таковых. Она настояла, чтобы ее погребли прямо посредине двора перед домом. Чтобы "по-прежнему во всем участвовать", по ее словам. Ада очень любила людей...
- Но у меня сложилось впечатление, что Моника желает вести жизнь отшельницы.
- Это Роза, ее мать, научила ее ненавидеть все, что движется на двух ногах. У Розы вся жизнь пошла наперекосяк. Она не смогла простить своему отцу, что он ее бросил, а отцу Моники - что тот ворвался в ее жизнь, обольстил, а потом исчез. - Доктор вынул последнюю дробинку из ноги Остина, приложил к ране тампон и обмотал ногу марлей.
- Однако это не объясняет, почему Моника очень огорчилась, когда увидела мой дом.
- А что с твоим домом?
- Я затеял ремонт.
Доктор снял и выбросил в ведро перчатки. Налил себе новую порцию "Черного Джека". Предложил выпить и Остину, но тот отказался.
- Она сказала, что я зря все разрушил в доме, продолжил Остин. - Но вы бы видели, доктор. Это был не дом, а рухлядь. Крыша провалилась прямо в спальню!
При этих словах рука доктора с выпивкой замерла.
- У кого ты купил дом, сынок?
- Я думал, вы знаете. У Харрисонов.
- Что? - Доктор вскочил со стула, пролив виски на живот.
Остин всплеснул руками.
- Почему вы так на меня уставились? Что такого ужасного в покупке дома Харрисонов?
- Они ни словом не обмолвились о продаже дома.
- То же самое сказала и Моника.
- Черт подери! - выругался доктор и топнул ногой. - Что за блажь пришла ей в голову?
- Монике?
- Нет, Харриэт, - бушевал доктор, глядя на Остина так, будто тот обязан понимать его с полуслова.
- Почему все так удивляются, когда слышат о покупке этого дома?
- Дело в том, что Харрисоны - старейшие обитатели здешних мест. Они просто не могут исчезнуть отсюда, ничего не сказав ни единой живой душе. Что ты сделал, чтобы принудить их уехать?
- Я сказал им, что мне никогда не приходилось видеть такую красоту, какая открывается из окон их дома. - Остин с осторожностью влезал в джинсы. -По-моему, они поняли, что я не лукавлю. На следующий день я представил им денежный чек со своего счета в Чикаго, а они подготовили все необходимые документы для продажи.
- Эд Ловетт, - щелкнул пальцами доктор. -Единственный адвокат в городе. Бьюсь об заклад, сделка шла через него и он давно знал, что происходит. - У доктора был такой отсутствующий взгляд, будто он разговаривал сам с собой.
- Извините, доктор, можно задать вопрос? Я сделал что-то не так, когда покупал землю? Может быть, она заложена?
- Вряд ли, - ответил доктор, помотав головой. -Харрисоны всегда были очень бережливы и никогда не отдавали землю под залог.
- Тогда в чем проблема?
- Ни в чем, сынок, - с сочувствием произнес доктор. - Просто мы не привыкли к переменам вокруг нас. Вот и все.
- Понимаю. Тяжело терять друзей.
- Да. Ладно, береги ногу. Буду рад завтра осмотреть ее. Хочу убедиться, что нет заражения.
- Разумеется. - Остин вытащил из заднего кармана чековую книжку. - Сколько я вам должен, доктор?
Доктор Килрой посмотрел на чековую книжку как на некую диковину и махнул рукой.
- Нисколько.
Остин выписал чек на сто долларов.
- Вот. Остальное выплачу, когда буду уверен, что у меня нет гангрены.
Доктор взял чек, увидел обозначенную на нем цифру и засмеялся.
- Это много.
- Можете меня не провожать, - пробубнил Остин, спрятав чековую книжку и направляясь к двери. Остановившись на полпути, он повернул назад, плеснул в стакан виски и выпил. - Увидимся завтра, доктор.
- Обязательно, сынок, - кивнул тот со смешком.
Остин улыбнулся, похлопал доктора по широкой спине и покинул дом. Как ни странно, нога его больше совсем не беспокоила...
Остин сел за руль абсолютно трезвым. Прояснению ума способствовало не столько виски доктора, сколько воспоминание о том, как обнаженная Моника Скай стоит в душевой без дверей. Он был совершенно ошеломлен случившимся. В глубине души он полагал, что за право наблюдать за такой красавицей можно подставиться и под выстрел, хотя вряд ли признался бы в этом доктору или кому бы то ни было еще в городе. Как ни странно, но больше всего его заворожила не нагота девушки, а то, как горели ее глаза. Было в них что-то помимо гнева, страха и досады из-за того, что за ней подглядывают.
