Джудит Тарр - Трон Исиды

Деллий натянуто улыбнулся.

— Что поделать, владычица.

— На свете был только один Цезарь. Надеюсь, его помнят в Риме. Не хотелось бы, чтобы этот хилый отпрыск с похожим именем остался единственной памятью о нем.

— Люди не забудут Цезаря, владычица, — заверил ее Деллий.

— Имена имеют огромное значение, — продолжила Клеопатра свою мысль. — В именах заключена сила. Что Антонию нужно от меня?

Деллия, с его живым умом, не сбил с толку внезапно заданный вопрос — ответ последовал незамедлительно.

— Владычица, он просит тебя посетить его.

— Неужели? — Тон царицы был совершенно бесстрастен. — Где ж?

— Он ждет тебя в Тарсе, владычица.

— Он мог бы, — заметила царица — приехать сюда, в Александрию.

— Конечно, ты права. Однако государственные дела заставляют его оставаться у границ Греции.

— А меня государственные дела заставляют оставаться здесь. Я — царица Египта.

На лице Деллия ни один мускул не дрогнул.

Диона подумала, что мудрый Антоний послал к ним человека с железными нервами.

— Владычица, Марк Антоний — один из триумвиров, трех равных правителей Рима.

— И что же, они в самом деле равны? Должно быть, просто не могут выбрать первого, своего господина.

— Рим — их господин, владычица.

— Зачем я ему понадобилась? Разве ему недостаточно поддержки греков?

Менее искусный дипломат непременно попался бы на эту удочку, Деллий же терпеливо продолжил — так обращаются с глупым, назойливым ребенком.

— Владычица, он намерен обсудить ваш союз.

— Наш союз? — переспросила царица. — А не свои новые завоевания? Не право на предполагаемые владения?

— Египет, по мнению Марка Антония, государство независимое и сильное. Он считает, что самое мудрое — заключить с ним союз.

— Что ж, он прав, — согласилась Клеопатра.

— Итак, владычица, — подхватил Деллий со всей возможной деликатностью, — ты принимаешь его приглашение?

— Я подумаю, — ответила царица.

На большее посланник рассчитывать не мог — похоже, он и сам знал об этом и поэтому покинул зал, вполне удовлетворенный. Царица приступила к другим, не менее важным делам. Диона же — она увидела все, что считала интересным, — тихонько выскользнула из зала.

— Ну?

Диона отвернулась от окна. Отсюда, из ванной комнаты царицы, расположенной высоко в дворцовой башне, она могла окинуть взглядом весь город, порт и маяк на острове Фарос[8], мерцающий белым светом в лучах вечернего солнца. Комната была большой и светлой, но после парадных залов казалась мрачноватой. Царица неслышно приблизилась и встала рядом с Дионой — в льняном одеянии, без роскошных корон и почти без украшений — лишь несколько браслетов позвякивали на руках. Благоухали дорогие благовония, терпкие и сладкие.

— Мирра? — предположила Диона, — и розы… И еще… гвоздичное масло?

— И немного серой амбры. — Кончиками пальцев Клеопатра коснулась щеки Дионы. — Чуть-чуть румян, капельку пудры — и ты как цветок лотоса. Я должна бы мучительно тебе завидовать.

— Я смою и это, — пообещала Диона. — Твоя ванна больше, чем весь мой дом.

— Да, весь твой дом можно разместить здесь с гораздо большим комфортом, чем в городе, — пошутила царица.

— Пожалуй… Но зато это МОЙ дом.

Клеопатра лишь взглянула — она уже давно привыкла к ее непокорности.

— Как ты думаешь, долго ли еще этот дворец останется моим, прими я предложение римлян?

— Всю твою жизнь. — Сейчас Диона не говорила с богиней — лишь с самой собой. Но она была уверена в правоте своих слов.

Клеопатра чуть-чуть расслабилась, но и теперь было заметно, как напряжены ее нервы.

— Знаешь, — задумчиво проговорила царица, — Рим — плохой гость и ненадежный союзник.

— Как Цезарь?

— Цезарь умер.

— И ты не можешь простить ему этого.

— Он не заслужил прощения. — Клеопатра облокотилась на подоконник. — Мудрые живут, чтобы довести до конца свои начинания. Глупцы — умирают.

— Глупцы — и избранники боги.

— А разве это не одно и то же?

— Ты очень цинична сегодня, — заметила Диона.

— Завтра я буду еще более циничной, — пообещала Клеопатра.

Диона засмеялась, ее не так-то легко было смутить.

— A-а, ты уже готовишься?

— Очень может быть. — Рука царицы как бы независимо от ее воли легла на подоконник; взгляд остановился на Фаросском маяке. — Египту нужен Рим. Можно отрицать это, как угодно сопротивляться, но Рим — сила, и ни один народ не может не считаться с нею.

— У них даже царя нет. Они называют себя республикой — свободной землей для свободных людей. Любой, у кого хватит денег и власти, может назвать себя господином этой земли. Цезарь ближе, чем кто-либо другой, подошел к тому, чтобы стать царем. И что же? Что они с ним сделали?

— Предательски убили… прямо в сенате… — Голос звучал зловеще тихо. — Они питают отвращение к царям… к любому, кто, по их мнению, претендует на этот титул. Пусть называет себя диктатором, генералом, верховным жрецом — это еще можно вынести. Но царем — никогда. Им не нужен ни царь, ни император. Знаешь ведь, за что они сражались: Марий и Сулла, Цезарь и Помпей, Брут и Кассий — все эти преданные сыны Республики? У них была лишь одна цель — взять власть, править миром.

Диона вздрогнула.

— В словах заключена огромная сила, — убежденно произнесла она. — Отрицать это, называть вещи не их именами, — значит лгать.

— Как это по-персидски, — презирать ложь, — сухо заметила Клеопатра. — Любой римлянин скажет тебе, что достичь успеха можно, лишь называя вещи чужими именами.

— Но это не правильно, — возразила Диона.

Клеопатра только вздохнула.

— Из тебя никогда не выйдет царица или хотя бы придворная дама. Как бы ни называл себя римлянин, он останется римлянином. Рим слишком силен, чтобы не принимать это во внимание.

— Но чем стал Рим сейчас? — задала самой себе вопрос Диона. — Кучкой вздорных мальчишек, не более.

— Положим, ты права. Но за спиной у этих мальчишек целая армия и еще одна сила, куда могущественнее любых армий, — страх. Другие государства боятся: когда-нибудь эти римляне, наконец, перестанут драться между собой и предоставят право кому-то одному властвовать над ними. И это случится, Диона, — так говорят звезды. Войны в Риме скоро прекратятся. И тогда победитель, кем бы он себя ни назвал, сделается императором огромного государства, — таких владений, что сам Александр не мог бы себе представить.

Глаза царицы сверкали; сейчас она больше, чем когда бы то ни было, походила на богиню.

— Рим будет править миром, — продолжила она. — Это так же верно, как то, что утром взойдет солнце. Но кто будет править Римом — здесь, мой друг, у нас есть возможность выбора. Мы сможем изменить мир — мы, египтяне. Мы найдем того, кто назовет себя правителем Рима.

Наступила тишина — полная, звенящая. И в этом звоне Дионе слышалось имя.

— Антоний? — осторожно спросила она.

— Может быть. Ты помнишь его?

— Он никогда не был и не станет Цезарем.

— Да, второго Цезаря земля не родит. И меньше всего шансов у этих щенков, укравших его имя. — Клеопатра старалась держать себя в руках, и это давалось ей нелегко. — Помню я их, прекрасно помню. Антоний — самовлюбленный хвастун; ни на что не годен, разве что гоняться за женскими юбками. Но он хоть ведет себя как мужчина. Октавий же — бесконечно фыркающая чопорная девица.

— По-моему, ты его недооцениваешь.

— О нет, это как раз очень точная оценка. По уму он, пожалуй, не уступит дядюшке, но от его сообразительности ему не досталось ни капли.

— Ну а у Антония нет ни ума Цезаря, ни особой сообразительности.

— Зато он может командовать войском. И к тому же… нравится женщинам.

Диона засмотрелась на профиль царицы, четко обрисовывающийся в проеме окна. Ни одной мягкой линии не было в лице женщины, бывшей иной раз капризнее ребенка. Походя она уничтожила двух своих братьев и двух сестер — они стояли у нее на пути; еще одну сестру изгнала из Египта соблазнила коварнейшего из римлян. Быть может, она и не подчинила Цезаря своей воле полностью, но влияние на него имела огромное. По силе характера она превосходила многих. Красота блекнет с годами, характер выдерживает испытание временем. К тому же Клеопатра могла — научить любую куртизанку тонкостям древнего ремесла.

Ее нельзя еще назвать женщиной в возрасте: двадцать восемь лет — это, по мнению мужчин, для женщины почти старость, но совсем не много для мужчины — или царицы. Она только поднималась на вершину власти. Как воспримет ее Антоний — ему, должно быть, под сорок, если он хотя бы на один день…

— Антоний женат, — осторожно начала Диона.