Константин Николаев - Брачный сезон, или Эксперименты с женой
- Женился бы ты на ней, - неожиданно предложил старик. - Ты хороший мужик, она баба неплохая, Катька-то! - Я опешил. - Вот и зажили бы. Земля у тебя есть, а я бы тебе свою теплицу на свадьбу подарил. Чем не жизнь?
- Эх, Никитич, - непроизвольно вздохнул я, - твоими бы устами мед пить.
- Хочешь, я с ней поговорю? Меня она послушает...
Катька - моя жена! Нет, это невероятно, я слишком хорошо ее знаю. Она ярая противница брака, да и я устраиваю Кэт разве что в качестве друга. О Кэт можно только мечтать... Нет, это полная чепуха! Я ведь уже предлагал ей руку. И даже сердце. Она не согласилась, обратила все в шутку. Не стоит и пытаться.
- Спасибо, Никитич, - ответил я. - Для твоей внучки я слишком мелковат. Как это ты говоришь, птица не ее полета...
- Да вы что там в Москве, с ума все посходили? - произнес свою любимую фразу старик. - В преферанс не играете! Жениться по-человечески не можете! Нет, не зря я оттуда уехал...
Дней за пять до этого разговора, будучи в хорошем расположении духа после выигрыша, Афанасий Никитич рассказал мне, что когда-то преподавал в МГУ и пользовался известностью в ученых кругах. Даже написал основательный математический труд. Труд оценили по достоинству, но публиковать отказались. И тогда один молодой ученый по фамилии Чемодуров (да-да, тот самый Внешторгбанковец) попытался навязаться Никитичу в соавторы и протолкнуть это исследование "в сферах". Дедушка рассердился и уехал в колхоз "Путь к рассвету". Выращивать тропическую растительность и играть в преферанс. А Катькин брак потерпел фиаско. Наверное, узнала, что представляет на самом деле ее муженек, и отвергла синие воды Женевского озера.
- Словом, кончай ты с Анюткой шашни крутить, - подытожил по-крестьянски Никитич. - Пусть уж она с Альфредом. Ты-то ведь уедешь, чует мое сердце, а этот француз с рязанской мордой точно останется...
Старик, разумеется, прав. Только вот, когда я уеду? Для этого мне нужно быть уверенным, что Мухрыгин и его зловещий Дрендель прекратили преследование. Я вспомнил заметку в "Московском дне". В мозгу возникла явственная картина разгрома, учиненного преступниками в моей квартире. Хоть бы Катька приехала, что ли. Пора бы ей проведать дедушку. Уж у нее я бы все выведал. Осторожненько...
А с Анютой действительно пора прекращать. Мало у меня проблем, что ли? А потом... Маша. Ее я все еще не мог забыть. Глупо все как-то получилось. Она ведь и правда любила меня.
Этой же ночью, как только мы покончили с преферансом, я решил воспользоваться методом месье Бега и скрылся в своей каморке. Провожать Анюту Веточкину пришлось французу, которому приписывали изощренную любовь к лопатам и крутой нрав. Нрава он был как раз самого что ни на есть тихого и безобидного.
Ранним утром заявилась Анюта.
- Что, все кончено, да? - осведомилась она. - Поматросил и бросил?
Я удивился.
- Разве я тебя матросил? Так, провожал до дома. Не одной же тебе идти?
- Не матросил, говоришь? - разозлилась Анюта. Щеки ее порозовели. - А если у меня будет ребенок? Что ты тогда скажешь?
- Скажу, что я очень рад, и поздравлю.
- А если я скажу, что ребенок от тебя? - неожиданно выпалила она.
- Насколько мне известно, - осторожно ответил я. - От поцелуев, да еще на морозе, дети на свет не появляются. Или я ошибаюсь?
Мадемуазель Веточкина, которой, судя по всему, не терпелось стать мадам Васильевой и уехать в столицу, нервно переступила с ноги на ногу. Ее лицо выражало целую гамму чувств. От полной растерянности до неимоверной наглости. На последнем она и остановилась.
- Да ни один суд в мире, - объявила Анюта, - не оставит в беде мать-одиночку! Так что либо женись, либо плати алименты!
И эту хищницу я провожал до дома и даже целовал! Будь ее воля, она бы вырвала эти самые алименты прямо сейчас, до рождения мифического ребенка. А в том, что ребенок мифический, я ничуть не сомневался.
- Пожалуй, на алименты и уйдет вся моя зарплата, - усмехнулся я.
- А кто ты по профессии? - запоздало поинтересовалась Анюта и подозрительно понюхала морозный воздух.
- Учитель, - просто ответил я и добавил: - К тому же безработный.
Лицо селянки стало пунцовым. Она прикусила пухлую губу.
- Так бы сразу и сказал! Тоже мне профессия. Ты бы еще комбайнером назвался...
- Такая молодая и уже такой снобизм, - пожурил я девушку.
Слова "снобизм" она не поняла, зато очень хорошо поняла другое - взять с меня нечего.
Для острастки я хотел было добавить еще, что меня преследует банда Мухрыгина-Дренделя, но не стал. И сказанного было вполне достаточно.
Анюта развернулась и потопала по тропинке между сугробами. К чистенькому домику месье Бега, окруженному тщательно подстриженными и укутанными мешковиной липками и кустами роз. Наверное, решила передать права - а скорее, обязанности - на отцовство французу. Бедный Альфред. Не видать ему теперь ни подставочек для яиц, ни ночного преферанса в теплице. На своих газонах за лето он зарабатывал неплохо: не только хватало на беззаботную зимнюю жизнь, но ухитрялся еще и откладывать на машину. Не видать теперь и машины! Аннет, как на французский манер Альфред называл Анюту, так просто его не отпустит.
Это происшествие выбило меня из колеи. Я затосковал. И потерял интерес к преферансу.
- Дай хоть отыграться, - увещевал меня угодивший в женские сети Альфред.
Анюта наверняка наседала на него, а француз должен был мне около десяти гектаров земли.
- Я тебе прощаю, - вяло отбивался я. - Считай, что ты мне ничего не должен.
- Ну как же, - не соглашался месье Бега и по-мушкетерски грассировал: - Карррточный долг - долг чести!
Однако продолжать игру я отказался наотрез. Анюта тоже перестала посещать теплицу. Компания распалась. Осознав это, Афанасий Никитич занялся своими кактусами и почти не разговаривал со мной. Однако я чувствовал, что в голове старика засела мысль женить меня на своей внучке. Моей лучшей подруге.
О Катьке я, конечно, грустил. Но не очень сильно. Все-таки когда-нибудь я ее снова увижу. Гораздо сильнее я тосковал по Марии Еписеевой. Ее я никогда больше не увижу. И не ходить нам вместе в музей, и не есть мне огурцы из трехлитровой банки в ее небольшой квартирке. Даже о Машином сыне, хулигане Еписееве, я думал с нежностью. Он, по большому счету, не так уж плох. Дни я проводил лежа на топчане лицом вниз. Изредка выбирался на прогулки, каждый раз страшась встретиться с Анютой.
Однажды утром, когда мадемуазель Веточкина отправилась торговать газетами в электричках, я рискнул выйти на улицу. Побрел меж домов, уныло разглядывая желтые собачьи меты на сугробах. Читая эти иероглифы, вышел за околицу и остановился под щитом с надписью "Путь к рассвету". Я с тоской смотрел туда, где, по моим представлениям, находилась Москва, и размышлял, что жизнь моя близится к закату.
Неожиданно мое внимание привлекла крошечная фигурка. Она двигалась по направлению к деревне. Где-то я ее уже видел. Сначала я подумал, что это Анюта, и попытался укрыться за щитом. Но потом присмотрелся внимательнее. Знакомая дубленка. Веточкина обычно щеголяет в тулупе, крест-накрест перевязанном платком. И в валенках. Эта же дама с трудом ковыляла по сугробам. И виной тому - модельные сапожки городской жительницы. Бог мой! Да это же... Это же Маша!
- Машенька! - выдохнул я и ринулся навстречу судьбе. К закату.
Глава 36
Профессия - следователь
Мы замерли посреди поля, как скульптурная группа "Мать и дитя". Я стоял на коленях, а мадам Еписеева гладила мою непокрытую голову руками в шерстяных перчатках. За время, проведенное мной у Афанасия Никитича, она ничуть не изменилась. Только ее синие глаза смотрели теперь куда более ласково и... осмысленно, что ли.
- Ну вставай, а то простудишься, - сказала Маша. - Собирай вещи. Поехали.
- Постой... - задохнулся я, - как же ты меня нашла? Ведь я никому...
Неужели она знает обо всех моих неприятностях?! Как стыдно... Должно быть, в ее глазах я последний трус. А еще обещал защитить ее от динозавра. Но и как приятно, черт возьми! Как же я ей благодарен и как же я... люблю ее.
- Для любящего сердца нет никаких препятствий! - напыщенно ответила мадам Еписеева.
Значит, и она меня любит! Наверняка, выбежав из театра и выбросив мои цветы, Мария сотню раз пожалела об этом.
- Значит, ты на меня больше не обижаешься?
Мария отряхнула с дубленки снег.
- Сначала я очень обиделась, - задумчиво проговорила она и резко добавила: - Все-таки это свинство с твоей стороны - позвал женщину в театр, а сам напропалую принялся кокетничать с какими-то шалавами!
- Да вовсе она не шалава! - пробормотал я. - И не ко...
- Лучше уж помолчи! - отрезала Маша и ухватилась за рукав моей телогрейки. - Так вот, - продолжала она, - вернулась я домой, вся злая, в слезах. День проходит, другой, а ты не звонишь и не звонишь. Ты ведь всегда звонишь, если чувствуешь себя виноватым.
Я энергично затряс головой.
- Вот я и подумала: а может, с тобой что стряслось... Подождала еще денек и позвонила сама. А у тебя никто не подходит. После работы поехала к тебе, а ты и дверь не отпираешь!
