Дмитрий Рыков - Та, что гасит свет (сборник)

— Даша? — вдруг усмехнулась Альбина. — Германия, Швеция? Мадрид?

— А-а… — Покупатель опустил глаза, как бы сам себя осматривая. — Ну да, внешний вид оставляет желать лучшего. Плюс вызывает недоверие. — Он поднял голову: — А вы что, никогда разорившихся миллионеров не видели?

— Да мы и обычных миллионеров не видели, — хохотнула она.

— Ну да, заболтал юных дев, пора идти… — Странный человек разом как-то ссутулился, запал его иссяк.

— Да ладно, — возразила Оля. — Нам все равно скучно…

— Всего хорошего, — сказал гражданин, повернулся и, скрипя резиновыми подошвами своих грязных кроссовок, вышел.

Чертыхнувшись, он осторожно спустился по скользким ступеням, держась за перила. После резкого порыва ветра поглубже натянул на уши маленькую, не по размеру, шапочку.

Через подъезд тускло светилась вывеска «Бар». Он открыл дверь, бодро снял куртку, повесил ее на вешалку, на верхнюю шишку нахлобучил мокрую шапочку, подошел к стойке.

— Чу, Николаич! — оторопел, увидев его, бармен. — Ты ж в завязке!

— Пошел в жопу, Игореша! Наливай!

— За наличные или в долг? — с легким ядом поинтересовался бармен.

— Я на работе десять дней не был. Какие наличные? Охренел?

— Ну, уйдешь в запой, опять десять дней не будешь работать…

— Во-первых, не твое дело, во-вторых, я смертельно хочу спать. Выпить, расслабиться и — заснуть.

— Понимаем! — бодро бросил Игореша. — Только заказывай водку, а то ты за виски две недели деньги несешь, а я над кассой каждый день трясусь.

— Жмот ты, Игореша.

— Я не жмот. Жизнь тяжелая. Если бы не студенческие свадьбы да чиновничьи юбилеи, я бы уже загнулся и закрылся. Кризис гребаный…

— Зато у тебя есть постоянный клиент.

— Которому не пятьдесят, не сто…

— А семьдесят пять граммов, все правильно…

В это время Оля с Альбиной потихоньку убирали товар — готовились закрываться. Времени обсудить посетителя не было — полчаса назад два кавказца принесли перепутанный мастером заказ. Ругани было, ужас! Даже руководству жаловаться хотели — еле уговорили горячих парней подождать до завтра.

— Что ты думаешь про этого, ну, в шапочке, любителя очков? — спросила подругу Оля, закрывая последний шкафчик.

— А что я могу думать? Умалишенный какой-то. Фантазер. Рекламных проспектов начитался, теперь названия модных оправ знает. А сам денег на две пары контактных линз не имеет. Ты вот на его морде Boucheron представляешь? Я — что-то нет.

— Ну-у-у, — протянула Оля. — Если его причесать…

— Одеть, — поддакнула Альбина.

— Посадить в БМВ…

— Или в «мерседес»…

— Вернуть ручку «Монблан»…

— И вызвать из Питера красавицу Дашу…

Тут они хором засмеялись.

— А мне кажется, все, что он рассказал, — правда, — все-таки сделала вывод Оля.

— Да кто их, мужиков, знает. Вот что я тебе скажу: врут они намного больше, чем правды говорят. Так?

— Так… — не стала возражать Оля…

Екатеринбургский мезальянс

Смерть прекрасной женщины есть, бесспорно, самый поэтический в мире сюжет.

Глава 1

Народ толпой течет в трамвай. — Эй, ты, козел, не напирай!

Трамваи, трамваи… Выдумал же кто-то этот вид транспорта! Сравнение «как сельди в бочке» уже устарело. Хорошо, успел затесаться в уголок, «чтоб никто не уволок», но все равно какой-то краснорожий дебил ухватился за верхний поручень, умудрившись одновременно в этой же руке пакет с каким-то вонючим продуктовым говном держать. Пакет от движения покачивается и иногда касается головы Бориса Антоновича. Замечательно, что еще никакая мерзость на преподавательскую плешь из него не льется. Все — по Булгакову. Вот очередной Шариков вопит: «Не толкайтесь!» и «Я тебе покажу твою мать!» Тут же слышны ильфо-петровские «сходите — не сходите?». А ведь еще так бывает — упрется в твой бок какой-нибудь частью изношенного тела бабушка и гипнотизирует тебя немигающим взглядом. А в глазах тоска вселенская, ну и уступишь ей место — а как же иначе? Интеллигент — раз, джентльмен, пожалуй, — два. Хотя у самого с рождения правая нога короче левой на семь сантиметров, и считается Борис Антонович инвалидом-переинвалидом. Ходит, хромая, да еще на левую сторону отклоняется — так боль при движении меньше. А когда слышит он жалобы на какой-нибудь остеохондроз, зло смеется — по сравнению с его состоянием это как насморк против пневмонии. Правая нога постоянно немеет, каждый шаг — выстрел боли в ногу и в позвоночник. После ста метров пешком спину уже не разогнуть, единственное положение тела, когда ничего не болит, — лежа. Диклофенак, мовалис — пачками, пачками, хоть в инструкциях к ним описание побочных эффектов на трех страницах…

Сколько помнил себя Борис Антонович, всегда носил он правый ботинок на толстенном каблуке, уравнивая походку. На первой же лекции в университете, а был он еще простым ассистентом (да так им и остался), злые студенты-остряки, приметив физический дефект, прозвали преподавателя Одноногим Сильвером. Какого-то острослова совсем уж занесло, но его кличка Сатана не прижилась. Позже слово «одноногий» исчезло и стал Борис Антонович просто Сильвером. Сначала он дулся, затем привык…

Детство было безрадостным. Салочек и казаков-разбойников был он лишен, в игры хромого не брали. На футбольно-хоккейные битвы во дворе Борис смотрел с завистью. Часто околачивался у кромки поля или у хоккейной коробки в надежде, что за недостатком игроков его позовут хотя бы постоять в воротах, но тщетно. К тому же был он отличником — ну кто в школе станет относиться с симпатией к хромому, да еще и отличнику?

Единственной радостью оставались книги. От луибуссенаровского «Сорви-головы», «Тайны пяти океанов» и жюльверновских героев как-то быстро, без особого перехода, перескочил на ставрогиных-раскольниковых-карамазовых, на Левина, Болконского, Нехлюдова и Сореля. Не единожды всплакнул над судьбой Веры Гончарова. Однажды наткнулся на полное собрание сочинений Чехова и прочел все подряд от первой страницы до последней. Вывод был один: русский народ не изменился.

Но самой сильною любовью, совершенно неожиданно, стал для него португальский язык. Школьный английский давался на удивление легко, и заниматься им было неинтересно. А португальский… Франсишку де Саа де Миранда, Диого Бернардеш, Фернау Альвареш ду Ориенте — все так непонятно, но очень увлекательно… Истории завоеваний, которые описал Луиш де Камойнш, в просторечии Камоэнс. Алмейда Гаррета, Алешандре Эркулану, Луиш де Магальайш, более современные — Акилину Рибейру и Пину де Морайш, а уже после посыпались, один за одним, бразильцы Лима Баррету, Жозе Мариа Машаду де Ассис. Ну и куда же без Жоржи Амаду — певца страданий, любви и несчастий? Посмотреть «Генералы песчаных карьеров», проплакать весь фильм и затем не прочитать в оригинале «Капитаны песка»? Это решительно невозможно! Следом Рубем Фонсека, Самуэл Раует, Станислав Понте Прета, Тиагу де Мело…

Встал вопрос — куда идти после школы с таким хобби? МГИМО не для смертных, Иняз имени Мориса Тореза — пожалуйста! Сколько за пять лет было вызубрено, а где результат? Из-за отсутствия московского жилья (дорого!) пришлось возвращаться в свою «третью столицу», хотя какая она уже «третья» — таковой нынче уже Казань объявлена. А в Екатеринбурге, в Верх-Исетском районе, имелась в панельном доме маленькая двухкомнатная квартирка, доставшаяся от матери. Отца он не помнил — сгинул где-то на бескрайних российских просторах, а мать…

Она была заслуженным учителем Российской Федерации. Вдруг, как это всегда бывает, у нее обнаружили рак поджелудочной железы и печени. Врачи-убийцы знали, что не спасут, но не дали умереть своей смертью. Вырезали одну опухоль, потом другую. Целый месяц пролежала она в реанимации, угасая в страшных мучениях, привязанная к кровати, чтобы от боли не срывала ненужные датчики и иголки капельниц. Произошла полная интоксикация организма, изношенный организм не справлялся, метастазы разрастались, в мозгу был поврежден нервный центр, отвечающий за чувства сытости и жажды. Каждый раз, когда Борис Антонович входил в палату, мать страшно кричала нечеловеческим голосом: «Воды! Дай мне ведро воды! Я все выпью! Принеси, иначе ты мне не сын!» Он стоял и плакал, а медбрат (надо же показать, что не зря по двести рэ от безутешного родственника за дежурство в карман кладет!) вытирал ей потрескавшиеся губы влажной марлей и говорил, что все необходимое — физраствор, воду — мать через капельницу получает. Только на фиг ей эта капельница, если она все равно насыщения не чувствует! Набили в очередной раз руку, хирурги хреновы, а теперь целый месяц беспрестанных мучений… Был еще аппарат искусственного дыхания… В его ушах до сих пор звучит визг помощника главного хирурга в татарской тюбетейке: «Не нравится — везите в Москву!» И как только не вцепился руками ему в горло, не выдавил глаза эти бесстыжие… И все брали деньги. Понимали: ничем не помогут, но брали, брали… Главный хирург — взял, начальник реанимационного отделения — взял, да еще четыре месяца жизни пообещал… Борис только и слышал: «Она неадекватна, она неадекватна…» Еще бы, от мучений таких да с ума не сойти! И как вспомнишь бесконечные споры об эвтаназии — тьфу! Трижды тьфу! Вот знаешь ты, например, что умираешь, а тебе говорят, что перед смертью месяц воды не дадут — ну как, сильно жить захочется? Но все святые принимали перед смертью страшные мучения, может, и она там — в раю. Так и остался Борис Антонович один — матери ты хоть хромой, хоть кривой нужен, а остальным…