Роксана Гедеон - Сюзанна и Александр
— Не выдумывайте чепухи. Вам следовало бы помнить, что сохранять достоинство следует даже в оковах, и не идти ни на какие соглашения с врагами.
— Вероятно, Поль Алэн, у вас будет возможность последовать этим очаровательным принципам. Когда вы будете нуждаться в помощи, ваша будущая жена, несомненно, ограничится лишь молитвами за вас.
Уже выходя, я добавила:
— Подозрительность — плохая черта характера, Поль Алэн. Мне жаль, что я обнаружила ее в вас.
Мне удалось собрать двести тысяч ливров — благодаря еще и тому, что Поль Алэн привез из Белых Лип некоторую сумму денег. Через пять дней вышло постановление об амнистии, и среди самых разных имен, мне неизвестных, было и имя Александра дю Шатлэ. Я знала адрес адвоката Александра в Лондоне и тотчас же отправила в его контору все сведения о вышедшем постановлении. Я надеялась, что очень скоро герцог обо всем узнает.
Мне оставалось радоваться в одиночку. Я давно поняла, что ожидать какой-либо благодарности бесполезно. Поль Алэн после того памятного разговора много потерял в моих глазах. Я сделала вывод, что он либо не дорос до понимания важных вещей, либо не способен их понимать. И вообще, все эти громкие фразы мне до смерти надоели. Я терпеть не могла таких мужчин, как Поль Алэн, — фразеров, которые сражаются за благородные идеалы, проливают кровь ради какой-то высшей цели, а близким своим доставляют беды и неприятности. Готовы заставить родного брата всю жизнь жить за морем, но не упасть в глазах друзей-шуанов и быть непреклонными до конца. Словом, прежней нежности к Полю Алэну я не чувствовала.
10 июня 1798 года мы все вместе вернулись в Белые Липы, и дела поначалу поглотили меня так, что я уже ни о чем не задумывалась.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КОГДА ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ
1
Филипп, крепко обхватив мой указательный палец всеми пятью своими пальчиками, гордо топал рядом со мной, то и дело задирая головку и будто спрашивая взглядом: ну, как я — хорош? Я кивала:
— Ты хорошо идешь, малыш. Ты моя прелесть.
Тенистая аллея, ведущая вдоль речки в глубь парка, состояла из старых лип, каштанов, грабов, которые своими распростертыми ветвями образовали зеленый свод, а в просветах между ними открывались каменные нагромождения и гранитные скалы. Одуряюще пахло липами.
— Смотри, мой милый, — сказала я. — Это ели. Видишь, какая у них хвоя? Зеленая, сизая, голубая, золотистая… Их привез твой прадед из Америки. Это было более ста лет назад.
Филипп смотрел на меня совершенно безмятежно. Я знала, что он вряд ли что-нибудь понял, но все равно говорила. Говорила обо всем, что только приходило в голову. Я хотела, чтобы он запомнил мой голос, чтобы полюбил его. Мы ведь так долго были разлучены.
Он подергал меня за палец.
— Ма! — сказал он, — махнув ручонкой. — Туда, ма!
— Конечно. Мы пойдем только туда.
Он хотел к Чарующему озеру, чьи воды сейчас сияли под солнцем. Когда Филипп смотрел на меня так, как сейчас, у меня появлялось почти непреодолимое желание подхватить его на руки, прижать к себе, осыпать поцелуями — словом, сделать что угодно, лишь бы поближе ощущать его. Но я со вздохом сдерживала такие порывы, зная, что Филипп будет яростно протестовать. Он хотел ходить сам. И он уже довольно хорошо ходил. Его ножки, обутые в легкие вышитые башмачки, то и дело топали по дому и дорожкам вокруг дворца.
Но, честно говоря, сегодня мы впервые совершали столь длительное путешествие. Филипп сам определил, где ему угодно остановиться. Он сел в траву, явно заинтересовавшись шмелем с полосатой бархатной спинкой, который полз по стеблю повилики.
— Будь осторожен, — сказала я, присаживаясь в отдалении. — Шмель может укусить.
— Это звей? — спросил Филипп.
Где-то громко прокуковала кукушка. Филипп повернул ко мне личико и, весь сияя, в восторге произнес:
— Птичка волона кукает «ку-ку». Да?
— Да, — прошептала я. — Да, любовь моя, да.
Я обожала своего сынишку. И гордилась им. Он был такой прелестный ребенок, что с него вполне можно было бы рисовать рождественские открытки. Пухленький, светленький, кудрявый, с голубыми, как небо в июле, глазами, с румянцем и длинными золотистыми ресницами — словом, хорошенький, как ангелочек. Сегодня он был в длинной рубашечке, панталончиках, чулочках, которые я сама ему связала, и башмачках. Правда, сейчас я его почти не видела: трава была слишком высока, и в ней мелькала только его белокурая головка.
Мы сидели неподалеку от статуи купающейся Венеры. Чуть ниже из гранитной скалы нежно струилась ключевая вода, наполняя бронзовую получашу, украшенную изваяниями ужей, и, переливаясь через ее края, стекала по узкому желобу в Чарующее озеро. Вдоль берега ковром расстелил свои стебли луговой чай, а вокруг чаши фонтана росли кусты коричнево-красной лещины. Здесь, возле озера, высились столетние тюльпанные деревья с крупными бокаловидными желтыми цветами. Эти деревья считались гордостью поместья, за ними ухаживали с особой тщательностью. Они были очень велики в обхвате, а в высоту достигали ста футов.
Я следила за сыном и думала о том, на кого же он все-таки похож. Выходило так, что ни на кого. Волосы у него были мои, глаза отцовские, но это сходство основывалось лишь на цвете. Если уж говорить о сходстве, то Филипп похож на Жана — Жан тоже был раньше такой кудрявый и миленький.
На этом мои мысли прервались, потому что Филипп, который две последние минуты занимался тем, что полз на четвереньках за каким-то муравьем, попытался подняться, но откос был слишком крут, и малыш кубарем покатился вниз. С испуганным возгласом я вскочила на ноги, побежала и подхватила Филиппа.
— Ты не ушибся? Нет, радость моя?
Впрочем, было ясно, что нет. О боли или ушибе речь не шла, и глаза Филиппа выражали лишь бесконечное изумление. Он, пожалуй, и сам не понимал, как это все произошло.
— Почему бы тебе не быть рядом с мамой? Видишь, ты весь испачкался.
Я вытерла ему ручки и личико и поставила на ножки. В этот миг чья-то фигура мелькнула в конце аллеи. Настороженно вглядываясь, я узнала Эжени. Она отчаянно махала руками:
— Ваше сиятельство! Мадам!
— Что случилось?
— Господину герцогу плохо! Вы нужны в доме!
— Вы послали за врачом?
— Брике только что отправился на поиски.
«Ах, как скверно! — подумала я мельком. — Похоже, на всю Бретань есть только один врач!» Подхватив Филиппа на руки, я побежала по аллее к замку.
Такое случалось уже не раз. У старого герцога была грудная жаба, и это вызывало частые приступы. Я любила этого старика и поэтому волновалась за него. Я знала, что одно мое присутствие может успокоить его и принести облегчение.
Когда я добежала до дома, казалось, сердце вырвется у меня из груди. Как всегда в таких случаях, все были в панике. Служанки как угорелые метались из угла в угол, все были уверены, что старик умирает, и даже у Маргариты лицо было почти безумное. Я поспешно передала ей Филиппа и побежала наверх.
— За доктором послали, не так ли? — спрашивала я на ходу.
— Да, мадам.
— А капли? Вы дали герцогу капли?
— Мадам, разве мы знаем, как и сколько давать?
— Нужна колодная вода и примочки. Ну-ка, поворачивайтесь!
Отослав служанок, я принялась искать капли. Честно говоря, знание медицины никогда не было одним из моих достоинств. Я боялась крови и вообще в этом смысле была мало к чему способна. Кроме того, приступы грудной жабы были страшны сами по себе: старик синел, задыхался, ему сдавливало грудь и порой он действительно имел вид умирающего. Но я видела все это не впервые и уже знала по опыту, что главное — это сохранить присутствие духа.
И все же руки у меня дрожали, и, когда я наливала в склянку воды, послышался дробный звон. Чуть не расплескав лекарство, я подошла к постели, еще раз прикинула, правильно ли исполнила совет доктора д’Арбалестье, потом с помощью Поля Алэна чуть приподняла старого герцога и, разжав ему рот, стала поить. Он сперва поперхнулся, потом глотнул. Через полминуты с этим было покончено.
Я распахнула окна, чтобы в комнате было побольше воздуха и прохлады. Служанки принесли лед и воду и сделали примочки.
— Все, теперь ему надо просто полежать, — проговорила я.
— Как вы думаете, Сюзанна, он выкарабкается? — спросил Поль Алэн.
На мой взгляд, говорить о таком прямо тут, в комнате, было неуместно. Я ответила как можно спокойнее:
— Конечно, да. Это же не впервые. Надо ждать доктора, вот и все.
Д’Арбалестье прибыл через четверть часа после этого и освободил меня. Я вышла, чувствуя, что ноги у меня подгибаются, и, подойдя к окну в галерее, сбросила чепец. От волнения меня бросило в жар. Пока все это продолжалось, я ничего не чувствовала и только теперь поняла, как испугалась. Руки у меня до сих пор дрожали, испарина выступила на лбу. Я глубоко вдыхала воздух, стараясь успокоиться. Потом легкая тошнота подступила к горлу.
