Пьер Лоти - Горький мед любви
— Какая она хорошенькая!
Джон был серьезен, но добродушно ей улыбался. Рарагю блестяще вступила в общество молодых женщин Папеэте. Таким образом она весело перешагнула через роковой порог. Бедное, маленькое, дикое растение, выросшее в лесу, она попала, как и многие другие, в нездоровую, искусственную атмосферу, в которой будет томиться и вянуть…
IX
Все еще мирные дни
Мирно текли дни у подножия кокосовых пальм, бросавших тень на нашу хижину. Мы вставали утром, после восхода солнца, шли в сад королевы, купались в ручье, под сенью мимоз, что составляло особую прелесть утра на Таити.
После купания непринужденно беседовали со служанками королевы, так проходило время до полудня, до обеда. Рарагю была очень непритязательна; она, как и в Апире, довольствовалась печеными плодами хлебного дерева и несколькими сладкими пирожками, которые каждое утро приносили нам китайцы.
Большую часть нашего времени занимал сон. Все жившие в тропиках знают прелесть полуденного сна. Мы вешали на веранде гамаки из алоэ и проводили время в мечтах и дремоте под громкий треск кузнечиков.
После обеда появлялась обыкновенно подруга Рарагю, Теураги, чтобы поиграть с ней в карты. Рарагю играла в экарте и, как все таитянки, очень любила эту заморскую игру. Молодые женщины садились друг против друга на циновки и проводили целые часы, углубившись в карты.
Еще мы ловили кораллы в море. Рарагю часто плавала со мной в пироге, и мы вместе плескались в теплой голубой воде, отыскивая редкие раковины и водоросли. В нашем диком саду, на кустах померанцев и гардений, постоянно сушились раковины и кораллы, смешивая свои затейливые извивы с травой и цветами.
Это была та спокойная, солнечная жизнь, которую когда-то вел на Таити мой брат Руери и которая была предметом моих детских желаний и мечтаний. Но время шло, опутывая меня тысячей нитей, которые могут образовать со временем опасные сети и уже не выпустить.
Рарагю пела много и часто. Подражая птицам, она издавала то пронзительные, то нежные звуки. Она все еще оставалась первой в хоре hymene. Проведенное в лесах детство сделало ее созерцательной и поэтичной; она выражала свои оригинальные мечты пением, сочиняла hymene, смысл которых непонятен европейцам. Но эти странные песни имели для меня непонятное очарование, полное тоски и сладости, особенно когда они звучали среди мертвого безмолвия полуденной Океании.
Наступал вечер, и Рарагю обыкновенно начинала готовить на ночь свои венки из цветов. Но она редко составляла их сама; их делали искусные китайцы, которые из чашечек и листьев настоящих цветов комбинировали новые, фантастические цветы, полные чисто китайской грации. Цветы белых гардений, с их сладким запахом, использовались в большом количестве для этих больших, оригинальных венков, составлявших главную роскошь убранства Рарагю.
Другим предметом украшения была рииа — венок из тонкой белой соломы, похожей на рисовую, сплетенный с большим вкусом проворными руками таитянок. На этот венок кладется reva-reva, дополняющая праздничный головной убор и вздымающаяся как облако при малейшем дуновении ветра. Reva-reva — густая связка тонких, прозрачных лент золотисто-зеленого цвета, которые добываются таитянками из сердцевины кокосовых пальм.
Наступала ночь, Рарагю наряжалась, распускала свои длинные волосы, и мы отправлялись на прогулку. Мы бродили в толпе около освещенных лавок китайских торговцев по главной улице Папеэте или же вставали в круг рядом с танцовщицами упа-упа. Мы возвращались домой рано, и Рарагю, редко принимавшая участие в забавах других молодых женщин, всеми считалась очень порядочной девушкой.
Это было для нас обоих время безмятежного счастья, хотя, уже миновали беспечные дни в лесах Фатауа. И уже ощущалась некая тревога и печаль. Я любил ее сильнее, потому что она была одинока, потому что жители считали ее моей женой. Мирная жизнь вдвоем связывала нас с каждым днем все сильнее, однако она не имела будущего, она должна была кончиться, оборваться с отъездом и разлукой… вечной разлукой, которая разделит нас морями и землями — ужасающими земными расстояниями…
X
Было решено, что мы отправимся вдвоем навестить Тиауи в ее отдаленный округ, и Рарагю заранее предвкушала удовольствие от этого путешествия. В одно прекрасное утро мы отправились пешком по дороге Фааа, унося с собой за плечами легкий таитянский багаж: белую рубашку для меня, парео и одну тапа из розовой кисеи для Рарагю…
В этой счастливой стране путешествуют так, как должны были путешествовать в далекие времена золотого века, если только путешествия были тогда в моде. Не нужно брать с собой ни оружия, ни провизии, ни денег; вас всюду примут радушно, и на всем острове вам не встретится ни одного опасного животного, не считая нескольких европейских колонистов; но они довольно редки и живут исключительно в городе Папеэте.
Мы сделали первый привал в Папара, куда прибыли к заходу солнца после одного дня пути. В этот час в своих узких пирогах возвращаются туземные рыбаки, а женщины ожидают их на берегу, и мы легко нашли себе место для ночлега. Пироги одна за другой причалили под кокосовыми пальмами. Обнаженные гребцы рассекали тихую воду сильными ударами своих пагайев и громко трубили в раковины, как древние тритоны; это было так живо и необычно, просто и первобытно, как сцены из древних времен.
На другой день, на заре, мы снова отправились в путь. Природа становилась все более величественной и дикой. Мы шли тропинкой по склону горы, с которой открывался вид на необозримый океан, на низенькие островки, покрытые буйной растительностью, лесами, будто сохранившимися от древнего периода лиаса. Над нами нависло тяжелое, свинцовое небо; померкшее солнце бросало на унылый океан бледные розовые полосы.
Иногда нам попадались деревушки, приютившиеся под высокими пальмами, с овальными, крытыми тростником хижинами и серьезными таитянами, сидящими у порога и погруженными в свою вечную задумчивость, с татуированными стариками, неподвижными, как статуи, — фантастический и дикий мир!
XI
На полпути к Папеурири, в округе Мароа Рарагю ждало удивительное открытие. Мы нашли большую пещеру, полную птиц. Целые колонии серых ласточек облепили своими гнездами все стены пещеры. Испуганные нашим появлением птицы взлетели, издавая пронзительные крики.
В прежние времена таитяне считали ласточек душами умерших; для Рарагю же они были только птицами. Она никогда не видела столько птиц и охотно простояла бы здесь целый день, слушая их пение.
XII
В небольшом расстоянии от округа Папеурири мы увидели идущих нам навстречу Тиауи и Тегаро. Они ужасно нам обрадовались — сильные проявления восторга при встрече с друзьями весьма присущи таитянам.
Оба юных аборигена еще справляли медовый месяц. Они были очень милы и гостеприимны. Их опрятная хижина ничем не отличалась от всех таитянских хижин. Для нас была приготовлена большая кровать, покрытая белыми циновками и окруженная туземными занавесками из коры хлопчатника.
Нас приняли в Папеурири с большим почетом, и мы провели здесь несколько очень веселых дней. Но по вечерам было скучно, и я чувствовал одиночество. Ночью, когда раздавался жалобный звук тростниковых флейт или зловещий рев раковин, я думал, как далеко меня забросило от родины, и сердце сжимала тоска.
Тиауи давала в нашу честь великолепные обеды, на которые приглашалось все население деревни. За обедами подавали праздничные блюда — маленьких свиней, зажаренных целиком в земле, разнообразные фрукты. Затем следовали танцы и прекрасное пение.
Я путешествовал в таитянском костюме, с голыми руками и ногами, одетый только в белую рубашку и парео. Ничто не мешало мне порой чувствовать себя туземцем, и я действительно хотел им быть. Я завидовал спокойному счастью наших друзей — Тиауи и Тегаро. Рарагю в своем привычном окружении была еще милее и естественнее; в ней пробудилась прежняя веселая девочка с ручья Апире. И я в первый раз подумал о том, как хорошо было бы жить с такой молоденькой женой в глуши, на одном из отдаленных островов, оставить свет, умереть для всех и сохранить ее такой, какой я ее любил, — забавной и дикой, со всей ее свежестью и наивностью.
XIII
1872 год был одним из лучших в Папеэте. Никогда еще здесь не было столько празднеств, танцев и amuramo.
Вечером начиналось веселье. Наступала ночь, и удары там-тама созывали таитянок на упа-упа; они собирались, распустив волосы по плечам, еле прикрыв тела кисейной туникой, — и начиналась бешеная, сладострастная пляска, длившаяся нередко до самого утра.
Помаре допускала эти сатурналии прошлого, которые тщетно пытался запретить не один губернатор — они забавляли маленькую принцессу, чахнувшую с каждым днем, несмотря на все старания остановить развитие болезни.
