Миранда Гловер - Шедевр
В первое время мы несколько раз ненадолго расставались, когда проблемы в галерее, моя вспыльчивость или его ссоры с Каролин становились невыносимыми. Частично причиной этих разрывов был наш общий страх — боязнь принять невероятную хрупкость наших отношений. Но мне было тяжело без Эйдана, и в конце концов мы снова мирились. В те первые годы Эйдан осторожно предлагал мне рассказать об ошибках моей юности, но я не могла подобрать ни слов, ни подходящего момента, чтобы поведать ему о моем прошлом. С течением времени мне стало казаться, что эти истории становятся уже неактуальными, поэтому они так и остались неизвестны Эйдану.
23
Идея с новой квартирой оказалась очень удачной. Мы с Эйданом переживали новый этап отношений, который словно вернул нас в прошлое. Я не была так счастлива уже много месяцев. Работа над проектом продвигалась постепенно, Кенни, похоже, провалился сквозь землю, а мы с Эйданом заново переживали все те моменты, которые делали нас счастливыми в прошлом. Следующие несколько ночей мы делали книгу с эротическими фотографиями для Викторины. Я начинала лучше представлять себе ее жизнь, когда по дороге домой замечала девушек, дежурящих в свете неона в ожидании клиентов у дверей с облупившейся краской. Я поняла, что могу перевоплотиться в любую из героинь серии «Обладание». В нашей новой квартире Эйдан сделал полароидные снимки, на которых я была обнаженной, и мы вместе проявляли их при свете лампы. Фотографии получились неясными, почти абстрактными. По сравнению с порнографическими снимками Викторины мои отличались остротой и непристойностью, оставаясь при этом немного эфемерными и даже лирическими.
После этих бурных ночей в сердце самого развратного района Лондона я просыпалась, надевала свою бурку и шла, минуя группки туристов на площади Лейсестер, к черному входу в Национальную галерею. Все мои мысли занимал четвертый образ серии, — женщина, чьи качества разительно контрастировали с моими ночными занятиями в образе Викторины-Луизы Meран. Тем не менее, у нее тоже имелись черты, которые заставили мое сердце биться чаще.
Меня чрезвычайно волновал образ матери. Мне хотелось выразить свои запутанные и неопределенные чувства к идее материнства с позиции женщины, дочери и почти матери. Внутри меня сидел страх, препятствовавший повторению опыта. Это служило яблоком раздора между мной и Эйданом. Он как-то намекнул, что желал бы снова стать отцом и на этот раз быть с ребенком постоянно. Он хотел, чтобы я дала ему такую возможность. Но я не могла этого сделать. Я считала, что морально еще не оправилась от предыдущего опыта несостоявшегося материнства, и беременность лишь все усугубит. Но я боялась и заикнуться об этом Эйдану.
«Мадонна с гвоздиками» — собирательный образ материнства и символ бесценности, как духовной, так и эстетической. Деву Марию изображали бесчисленное количество раз, давая разные интерпретации ее образу, однако он оставался чистым и совершенным. Ее пишут чаще, чем любую другую женщину, мифическую или реальную, и каждый дюйм картины маслом с ее изображением оценивают дороже, чем другие шедевры. Раздумывая над главными составляющими ее образа, я поняла, что нуждаюсь в искушенном рассказчике, который расширил бы мои познания. Хотя Мария символизирует чистоту, у нее самый сложный набор качеств из всего моего списка. Я переступила через собственную гордость и позвонила Эве. Я знала, что у нее есть приятельница из духовенства, с которой Эва несколько лет назад работала над книгой о феминизме и западной религии. Дженнифер Кросслэнд стала одной из первых женщин-священнослужителей и неуклонно поднималась по карьерной лестнице англиканской церкви. В настоящий момент она была епископом, а также интересовалась историей искусства и писала статьи для самых скучных журналов. Она, казалось, была рада встретиться и помочь мне определить основные черты образа Марии.
Появление женщины-священнослужителя средних лет в стенах Национальной галереи рано утром в среду вызвало всеобщее изумление. Даже смотрители музея внимательно разглядывали нас и отступали, давая дорогу. Дженнифер была одной из тех, чья хорошо сохранившаяся кожа без морщин не требовала никаких чудодейственных кремов. Господь явно создал ее для благих дел. Поэтому, находясь рядом с ней, я чувствовала себя грешницей, словом и делом попирающей божественные законы, особенно если вспомнить мое недавнее увлечение образом Викторины Меран. Мы не спеша направились через залы к цели нашего визита; Дженнифер шагала, сложив руки за спиной и слегка покачивая головой, словно шла по церкви. Но ее слова текли непрерывным потоком, освещая интересующие меня вопросы. Она спокойно рассуждала о роли Марии в религии и искусстве, а я внимательно слушала.
— С одной стороны, Мария — олицетворение чистоты и идеал материнства, — сказала Дженнифер. — Но она также воплощает саму Церковь, и, что самое интересное, ее признают три монотеистические религии: иудаизм — ее собственное вероисповедание, а также христианство и ислам.
— Разве в Коране тоже говорится о ней? — Я впервые об этом слышала.
— Там деве Марии отводится целая глава, — вдохновенно ответила Дженнифер.
Проходя по галерее, она указывала на картины с изображением Святой Девы. За многие столетия Богоматерь изображали в различных интерпретациях, от любезной королевы до дочки крестьянина, от апокрифического момента непорочного зачатия до посмертной коронации Царицы рая. Выбранная мною картина стала поворотным моментом в способе изображения Богоматери. Рафаэль был одним из первых художников, написавших Мадонну похожей на реальную женщину.
Мы узнали о присутствии Марии задолго до появления нужного зала по тому, как толпились люди.
— Это действительно она? — произнесла гнусавым голосом женщина с аккуратной прической.
— Вроде красивая, — равнодушно отозвалась ее дочь. — Но пятьдесят миллионов долларов — разве она действительно этого стоит?
К счастью, они скоро ушли, оставив нас наедине с Мадонной во всем блеске ее величия.
Ночи с Эйданом сделали меня более чувствительной. Когда я смотрела на эту мать, нежно держащую на руках ребенка, у меня на глазах выступили слезы. Я бросила взгляд на Дженнифер, которая безмолвно смотрела на Деву Марию. Она тоже была поглощена дивным образом. В другое время ее восхищение вызвало бы у меня улыбку. Но в Марии Рафаэля было что-то такое, из-за чего насмешка выглядела бы кощунственной. Ее беззаветная любовь наполняла холст сиянием чистого Духа, как жемчужина — морскую раковину. Я закрыла глаза, чтобы никого больше не видеть, и старалась впитать ее образ. Богоматерь имела на меня какое-то необъяснимое влияние. Я поняла, насколько она была притягательна, когда Рафаэль писал ее, — около шестисот лет назад.
Дева сидит на толстой, расшитой золотом подушке, голенький младенец — маленький Христос — играет у нее на коленях. Они изображены в богато обставленной спальне, зеленые шторы у них за спиной собраны при помощи шнурка, а окошко в правом верхнем углу выходит на залитую солнцем равнину — типичный прием, к которому прибегали художники шестнадцатого века, чтобы создать ощущение глубины и простора. Мать и дитя играли гвоздиками.
— Цветы символизируют брак, — негромко объясняла Дженнифер. — Мария не только мать Христа, но и невеста Бога.
Рафаэль сумел найти прекрасный, но в то же время повседневный момент жизни. Самоотверженная сосредоточенность Марии на ребенке говорит о беззаветной любви и взаимном обожании.
«Мадонна с гвоздиками» вызывала такой интерес у публики и прессы, что целая стена рядом с картиной была посвящена рассказу о ней. Но в глубине души у меня уже сложилось свое представление. Там картина находилась одна в маленькой белой комнате; сквозь овальное окно днем туда проникало солнце, а ночью — тьма. В Национальной галерее «Мадонна с гвоздиками» висит не на том месте. Я вспомнила крошечные одноцветные рисунки, которые делала в комнате, которую сняла, когда только переехала в Лондон, — простые насыщенные тона, отражающие мое ощущение одиночества. Я поняла, насколько бледно они смотрелись бы рядом с этим шедевром. Прогнав воспоминание, я стала читать об истории картины. До недавнего времени произведение Рафаэля висело в запущенном пыльном коридоре замка Алник. Многие годы в авторстве картины сомневались, ее эстетические качества считались обыкновенной стилизацией. Но в 1991 году хранитель Национальной галереи посетил владельца картины герцога Нортумберленда и установил авторство. В судьбе «Мадонны с гвоздиками» произошел поворот. Герцогу сказали, что из замка Святую Деву и ее младенца могут похитить, а бесценность картины не позволяет ее застраховать. Поэтому произведение Рафаэля, как это произошло и с картиной Гольбейна, поместили на хранение в Национальную галерею. Теперь государство и музей выступали гарантами безопасности шедевра. Решение на правительственном уровне придало авторитет заключению работника музея. Здесь картину охраняли очень тщательно. А герцог понимал, что после установления авторства цена на картину будет постоянно расти.
